Двадцать раз, не меньше, похвалил Лёшка приобретение, но Паша никак не мог нарадоваться и заставлял других выражать восторг.
"Не сядут после стирки?" - спросил практичный Зозуля. "Что вы, товарищ боцман!" У Лёшки тоже такое подозрение зародилось, как у боцмана, но он промолчал.
- Зря ты себе не отхватил такие! - В глубине души Паша был доволен, что только у него такое чудо с ковбоем.
Лёшка неопределённо повёл плечами. Половину своих денег он отдал за разборную модель старинного парусника "Джеймс Бейнс". Стоил клипер почти столько же, сколько джинсы. Но какой это будет великолепный подарок для Димы!
Паша побежал в каюту, а Лёшка вышел на главную палубу. Там он увидел Николаева.
После Гамбурга Лёшка ни разу не искал его покровительства. Никто не мог упрекнуть Алексея Смирнова, палубного матроса-практиканта, в том, что трудится он не как все. Не было для него ни льгот, ни поблажек - учили, но не нянчили. И Лёшка имел полное право на ту гордую самостоятельность, которую может испытывать только настоящий рабочий человек.
Трижды в неделю Николаев занимался с Лёшкой английским. Дело подвигалось, хотя и не так быстро, как хотелось. Рулевые команды и счёт Лёшка усвоил твёрдо. "Это минум, как говорит боцман, - сказал Николаев. - Язык надо знать по-настоящему".
Лёшка уже испытал в Гамбурге, что значит не уметь объясниться. Зозуля как-то напомнил об этом:
"Ну, в Гамбурге ты заблудился, спросить куда-чего не мог. Но как ты Свайку на борт пропустил? Она бы по-русски поняла".
Почему его боцман так и не отругал за Свайку, Лёшка до сих пор не понимал. То ли не хотел изменять своему слову, то ли просто был втайне доволен, что на судне появилась собака. Животных боцман любил. Лучшие куски своего обеда Свайке таскал. Все её баловали. Лёшка специально взял в артельной "Цитрусовых" конфет для угощения.
"Испортите вы мне Свайку", - ворчал недовольно Николаев, а всерьёз не противился. Свайка жила в его каюте, но принадлежала всему экипажу.
Подняв узкий воротник непромокаемого плащ-пальто и низко натянув фуражку с "крабом", Николаев мерил журавлиными шагами главную палубу. Сто пятьдесят четыре метра туда, сто пятьдесят четыре - обратно. Мерил и с затаённой грустью поглядывал на берег. Свайка, не отставая, семенила рядом. Из-за высокого фальшборта она ничего не могла увидеть, но тоже гуляла со скучающим видом. Или землю чувствовала…
Всякий раз, возвращаясь из дальнего рейса на родной берег, Николаев размышлял о списании с флота. Осесть на берегу и жить, как миллионы других людей. Намерения оставались намерениями. Он и отпуска положенного не догуливал - уходил в море раньше срока. Моряк в океане мечтает о земле, на берегу страдает без океана.
"Спишусь, - думал и сейчас Николаев. - Спишусь, останусь здесь, на Дальнем Востоке. Буду на береговой станции работать или в училище каком-нибудь".
Рыжей подковой лежали в студёной воде сопки. Дальние - голые, облезлые; те, что у моря, - усеянные кирпичными и деревянными домами. Вдоль причалов тянулись навесы, пакгаузы, склады-холодильники для рыбы. Справа возвышались элеваторы. Слева, за мысом, ощетинился стрелами кранов судоремонтный завод. Над судами у причальных стенок реяли советские и иностранные флаги.
По густой морозной воде бухты плыли мелкие льдины. На них, как на плотиках, отдыхали серые чайки.
Вдали от рыболовного причала отвалил крупный океанский траулер. Николаев читал в одном из последних бюллетеней, что Дальневосточное пароходство получило несколько новых судов. Наверное, это было одно из них. Николаев облокотился о фальшборт и стал смотреть на приближающийся траулер.
Судно, конечно, новое. Формы, грузовой такелаж, антенна радиолокатора на сигнальной мачте - всё по последнему слову техники.
Траулер сопровождали лоцманский катер и стая чаек.
"Может быть, он?" - заволновался Николаев и бросил взгляд на бак, где матросы скалывали наледь. Лёшки среди них не было. Николаев опять посмотрел на траулер.
"Нет, не он. Название короткое, из одного слова".
С чувством сожаления Николаев продолжил прогулку. У надстройки встретил Лёшу.
- Новый БМРТ идёт. Видел? - с хрипотцой спросил Николаев и показал рукой в сторону траулера.
- Где? - Лёшка побледнел: "Папин пароход?"
Судно приблизилось настолько, что уже без труда читалось - КОТЛЯР.
"Вероятно, "Котляр" и "Константин Смирнов" суда одного типа".
- Папин такой же?
Николаев молча кивнул.
- Домой бы позвонить…
- Выяснится обстановка, съездим на берег, позвоним.
- Да я так… - отступился Лёшка. Получилось, что напросился. - Почему залив "Америкой" называется? Американцы его открыли?
"Очень тебя сейчас этот вопрос мучает!" - подумал Николаев и ответил:
- Русские. Судно имя такое носило, клипер "Америка".
- Смирнов! Кузовкин! - донёсся зычный голос боцмана.
Лёшка извинился и поспешил на зов. Паша успел переодеться в рабочие брюки и стёганку.
- Сетку готовить! - приказал Зозуля.
Они вытащили из тамбучины тяжёлую канатную сетку, растянули её на палубе, затем нацепили на грузовой крюк - гак по-морскому.
Лебёдкой управлял Федоровский.
- Вира! - Зозуля поднял руку. - Помалу!
Сетка зависла над палубой.
- Хорош.
Портовый катер прижался кормой к борту "Ваганова".
- Давай! - крикнул снизу Левада. Он стоял у большого штабеля ящиков, коробок, мешков, бочек.
"Неужели мы всё это съедим?" - с сомнением подумал Лёшка.
- Майнай! - скомандовал Федоровскому боцман.
Сетка взметнулась над палубой и понеслась за борт.
- Смирнов, на катер!
Лёшка полез по шатающемуся трапу вниз - помогать Леваде загружать гигантскую авоську. Через несколько минут она была на палубе.
Когда весь провиант подняли на борт, начали перетаскивать его в трюм, в кладовые. Трапы туда крутые, как пожарные лестницы.
- Осторожнее! - покрикивал Зозуля. - Шеи не сломайте.
- Тихо! Тихо-тихо! - умолял Левада. - Там же стекло!
Ящики с сухими винами и бутылями фруктового сока для тропиков без напоминания артельного несли бережно, словно младенцев.
Упарились, как в бане.
- Шабаш, - объявил Зозуля. - Сетку на место, стрелы закрепить, зачехлить лебёдку, подмести палубу - и шабаш.
Во время ужина в столовую вбежал вахтенный:
- Ветошь и паклю подвезли! На выгрузку!
Зозуля глянул на Лёшку, на Пашу. Лёшка, не ожидая словесного приказа, поднялся с кресла. Паша, сделав вид, что не понял боцмана, уткнулся в тарелку, но это его не спасло.
На третий день стоянки в бухте Находка залива Америка Лёшка с Николаевым сели на катер.
- Василий Яковлевич! - крикнул вслед вахтенный помощник. - Капитан велел зайти в трансфлот.
- Понято.
Матрос с катера пригласил спуститься в салон: "Продует тут".
В небольшой каюте находился пожилой моряк явно лоцманского звания. Николаев молча кивнул и прошёл с Лёшкой к задней скамье.
Катер шёл ровно, потом его закачало. Мимо плыли две самоходные баржи, низко осаженные в воде.
- К вам, - сказал, обернувшись, лоцман.
Николаев тоже подумал, что бункеровочные баржи направляются к "Ваганову".
- Значит, сегодня уходите, - не то спросил, не то сообщил лоцман.
- Пока неизвестно.
- Известно. Распоряжение пришло. Пойдёте в Австралию. В трансфлот, наверное, за документами?
- По своим делам.
- Не опоздайте, сниматься скоро.
- Во сколько? - заволновался Лёша. Он уже настроился поговорить по телефону с Ленинградом, и вот…
- Часа через два - два с половиной.
- Срочный закажем, - сказал Николаев.
Едва катер ткнулся в бревенчатый частокол стенки, они спрыгнули на пирс и бегом устремились на гору, к почтамту.
К окошку междугородного телефона стояла очередь, преимущественно из моряков.
- Срочный, - сказал Николаев, пробираясь вперёд.
- У всех срочный! - заволновалась очередь.
- Мы с "Ваганова".
- Они с "Ваганова"! - громко крикнул кто-то. - Как по тревоге уходят.
Безволновое матросское радио действовало и на берегу. Молодая девушка-телефонистка запела в микрофон:
- Дежурненькая! Я - "Кабинка". Ленинград мне, срочненько! Морячок тут один. Очень просит. Минуточек пять.
- Десять, - поправил Николаев.
- Дежурненькая, десять!.. Что? Ни минуточки? Только от двадцати двух? - Она отвела от губ микрофон и виновато сказала обыкновенным голосом: - Только с двадцати двух. Будете ждать?
- Из Австралии поговорю, - с досадой и раздражением бросил Николаев.
Теплоход "Ваганов" выбрал якоря в 22 часа 05 минут.
Глава третья
ПОД ЮЖНЫМ КРЕСТОМ
ВОЛНА № 21
Переход через экватор - событие. Для тех, кто впервые пересекает границу полушарий Земли, - событие чрезвычайное. Но и бывалые моряки любят переплывать экватор. Праздник Нептуна - традиционное морское веселье.
Весь экипаж деятельно готовился к торжественному дню. Старший матрос, он же судовой плотник, выпилил из фанеры трезубец, подновил бронзовой краской старую корону. Боцман выделил паклю для бороды и усов царя и пеньковые концы на дьявольские хвостики для свиты. Главный судовой художник Левада выпустил специальный номер стенной газеты с рисунками и стихами.
Газету держали в секрете, в каюте первого помощника, но все, конечно, наизусть уже знали дружеские эпиграммы. А вот список звёздных имён, которыми Нептун - Кудров окрестит каждого персонально, и не пытались выведать. Неинтересно потом будет. Моряк, пересекший экватор, получает новое имя, будто заново родился.
Но все приготовления оказались напрасными. В тропиках, особенно в полосе экватора, обычно стоит устойчиво хорошая погода. Жарко, влажно, душно, а океан тихий, небо чистое. Тут же, как нарочно, такая зыбь пошла - не до празднеств.
Сверху горы видятся застывшим морем, с ходового мостика океанская зыбь кажется ожившей горной страной. Хребет за хребтом, цепь за цепью идут из-за горизонта на судно. Зыбь - последствия шторма. Где-то за тысячи миль бушевали вода и небо, сюда докатились высокие длинные волны.
Стальная махина "Ваганова", от киля до клотика высотой с десятиэтажный дом, беспомощно взлетала на крутые вершины, низвергалась, проваливалась в жуткую зелёную пропасть. И шага не сделать, не держась за поручни. До карнавала ли?
А небо синее-пресинее. Ни тучки, ни облачка. Установки для кондиционирования воздуха нагнетали в каюты прохладный воздух, но столбик термометра не опускался ниже +28°. В коридорах - все тридцать пять. Иллюминаторы и двери накрепко задраены, помещения отгорожены от тропической парной, но в закупоренной коробке недостает кислорода, по утрам ломит виски.
На воле не легче: не воздух, а влажная вата, не дышишь - жуёшь. Стальная обшивка запотела, словно кафельные стены в бане. Деревянные части - планширы, банкетки, поручни - волглые, осклизлые.
И всё и вся качается, валится, уходит из-под ног.
Многие лишились аппетита, сна. Артельный Левада вторые сутки пластом лежал. Он не переносил длительной монотонной качки. В шторм - ничего, терпимо, а в зыбь - хоть на берег списывайся! А зыби этой ни конца ни края. Идёт и идёт, треклятая, как вражеская рать в психическую атаку. Падают ряды, а за ними всё новые, шеренга за шеренгой, шеренга за шеренгой…
Отдельные валы - их замечали ещё издали - возвышались над остальными, будто конница над пехотой. Они были длиннее, выше, круче.
- Вон, вон, опять девятый вал! - измученным голосом предупредил Паша. Его поташнивало, работать он не мог, и в каюте не сиделось, не лежалось.
- Девятая не самая страшная, - сказал Федоровский. - Четырнадцатая - хуже её нет.
Зозуля не согласился, авторитетно изрёк:
- Самая максумальная идёт под двадцать первым номером.
Лёшка пробовал установить закономерность появления пиковых волн, но ничего из этого не вышло. Волны-гиганты шли с горизонта неравномерно.
Чтобы увеличить осадку, заполнили балластные ёмкости, но трюмы забортной водой не нагрузишь. Теплоход раскачивался и нырял, как лёгкий поплавок.
Столы покрыли влажными скатертями, но тарелки с макаронами по-флотски скользили от бортика к бортику, словно по паркету.
К вечеру третьего дня вроде бы поутихло. Спать легли с полной уверенностью, что к утру океан угомонится.
Лёшка с ноля нёс ходовую вахту с Пал Палычем. Двери с обеих сторон сдвинуты до отказа, но никакого движения воздуха не ощущалось. Рубашка пластырем липла к телу.
Судно взбиралось на невидимый холм, спускалось в ущелье, к подошве очередного вала, опять лезло вверх. Жёлтое пятно сигнального огня на грузовой мачте пристраивалось к звёздам, затем срывалось, стремглав летело вниз, чтобы снова потянуться в небо. Каждый раз, когда палуба уходила из-под ног, замирало сердце.
Внизу, в каюте или тросовой, спокойнее. Обычно Зозуля давал на ночь задание вахтенному матросу: парусину отремонтировать, чехол подшить, распустить на каболки кусок пенькового троса, сплести из них мат или сделать новую швабру. В эту ночь Пал Палыч не разрешил отлучать вахтенного матроса с мостика: очень неспокоен океан.
Лёшка стоял рядом с Пал Палычем на правом крыле и с затаённым волнением всматривался в чёрный океан. Конечно, на экваторе нет никаких обозначений: столбов, финишной ленты, табличек. Экватор - условная линия на карте, нолевая широта, ничего сверхъестественного.
О нет! Экватор - это экватор! Не каждому выпадает счастье пересечь поперечный рубеж земного шара. Лёшке неслыханно повезло.
- Когда экватор? - придав лицу выражение деловой озабоченности, спросил Лёшка, хотя понимал: Пал Палыч всё равно ничего не мог увидеть.
- Миль тридцать - тридцать пять.
"Через два часа", - мысленно подсчитал Лёшка. Он с утра вынашивал одно особое желание, да всё не решался заговорить о нём с Пал Палычем. В запасе два часа, можно ещё потянуть, но не опоздать бы!
"Волна - в корму. А если и течение попутное? Пожалуй, осталось меньше двух часов. Не прозевать!"
- С какой мы сейчас скоростью идём?
- Узнай и доложи.
Лёшка воспринял приказ с радостью.
На указателе лага, как на автомобильном спидометре, счётчик пройденного пути и указатель скорости. Судно делало 17,2 узла, 17,2 мили в час.
Пал Палыч "для интеллигентности", как он выразился, научил Лёшку не только считывать показания приборов, но и определять расстояние и время пути.
"Сколько же точно осталось до экватора?"
После тропической черноты карта на столе в штурманской показалась сверкающей и ослепительной.
На мореходных картах глубокие места не закрашиваются: "Плывите спокойно, воды под килем предостаточно". У берегов и на отмелях - густая синь: "Внимание, опасность!" На листе, что лежал перед Лёшкой, ни земли, ни рифов - белая гладь в пересечении меридианов и параллелей. Наискось, через весь лист, карандашная линия - курс, прочерченный капитаном. До экватора было всего девять с половиной миль. Ходу около получаса. Лёшка высчитал время с точностью до сотой.
- Не может быть, - уверенно сказал Пал Палыч. - Такую комариную точность наш прибор не даёт. Всё, Алексей, относительно в мире. Изучал философию?
- Мы её не проходили.
Нужна ему сейчас эта философия! Экватор через…
- Философию не "проходят", Алексей. Её изучают. Как всякую серьёзную науку - навигацию, теорию остойчивости и непотопляемости, например… Не забыл, что такое "остойчивость"? Экзамен на носу!
- Пал Палыч, экватор! - почти застонал Лёшка и наконец выложил своё желание: - Пал Палыч, можно я экватор перерулю?
Судном управлял гирорулевой. Что ему экватор! Бездушному автомату плевать на всё, кроме заданного курса. А Лёшке…
- Пожалуйста, - преспокойно разрешил Пал Палыч.
"Пожалуйста". Будто его просили о самой малости.
Царская щедрость! "Пожалуйста, Алексей, ведите судно через экватор". Добрый, умный Пал Палыч!
- Так что значит остойчивость?
"Пожалуйста, Пал Палыч, на любой вопрос отвечу! Только бы не прозевать экватор".
- Остойчивость - это способность судна возвращаться из крена или дифферента в прямое положение!
- По прекращению действия причины, которая вывела его из этого состояния, - дополнил Пал Палыч. - Так. Уточните, товарищ Смирнов Алексей, что такое крен и дифферент.
"Если он будет гонять меня по всей программе, мы и Австралию прозеваем!"
- Крен - бортовой наклон; дифферент - продольный.
В этот момент судно так тряхнуло, что оно сперва зарылось носом, потом завалилось на борт.
- Полная комбинация, - хладнокровно отметил Пал Палыч.
Лёшка чувствовал себя как на огне. Будто под ногами не мокрая деревянная решётка, а раскалённые чугунные колосники.
- Пал Палыч, - напомнил он страдальчески, - экватор…
- По географии вопросов не будет, а вот как у тебя с английским?
"Бесчувственный человек! Или притворяется, шутит. Какие сейчас шутки!"
- Пал Палыч!
Кажется, этот вопль души достиг цели.
- Присмотри за океаном, - деловым тоном сказал Пал Палыч и исчез в темноте рубки.
Лёшка высматривал экватор. Здесь, где-то здесь, рядом!
Чёрный океан хранил тайну.
Опять появился Пал Палыч.
- Как у тебя с английским, Алексей?
Лёшка готов был завыть от отчаяния. Всё погибло, не перерулить ему экватор!
Пал Палыч, глядя на светящиеся стрелки часов, продолжал безжалостную пытку:
- A hand to the helm.
- "Рулевого на руль", - перевёл Лёшка.
- Ahandtothehelm! - властно повторил Пал Палыч.
"Хэлм" - "руль"; "э хэнд ту зэ хэлм" - "рулевого на руль". Правильно перевёл, чего он?"
- На руль! - крикнул Пал Палыч.
- Что? - Лёшка прирос к месту.
- На руль! - Пал Палыч оторвал его от планшира и подтолкнул к двери. - Живо!
Лёшка очумело бросился к рулевой колонке.
Штурвальное колесо не поддавалось.
- Заклинило!
- Спокойно. Переключи на ручное управление. До экватора одна минута.
"Есть ещё время, есть!" - заликовал Лёшка. Он перевёл управление с автомата на ручное, усилил освещение картушки компаса и уверенно взялся за штурвал.
Теплоход "Ваганов" был в его, Лёшкиных, руках.