Иван Антонович Ефремов стал замечательным палеонтологом. И замечательным писателем. Потому что послушался старого капитана (а значит, и судьбы). Может, он написал бы хорошие книжки и тогда, когда выбрал бы морскую дорогу, но не было бы ни "Туманности Андромеды", ни "На краю Ойкумены", потому что темы этих книг - для ученых…
Так утешал и оправдывал себя Мирослав Рощин. Теперь-то он мог себе признаться: ожидание плавания приносило ему не только радость, но и тайную виноватость. Он же понимал, как будет изводиться мама, отпустившая старшего сына в дальние моря. Конечно, у всех мамы, но не каждая потеряла в катастрофе мужа. И не каждая натерпелась страхов, когда сын попал в больницу из-за нападения хулиганов. А еще был брат, Матвейка. Виноватость ощущалась и перед ним.
Вечером, когда Машу увез домой заехавший к Рощиным отец, а мама еще не пришла с работы, Мир начал писать в "каллиграфической тетради". Грудью лежал на краю стола и выводил витиеватые строчки. Старинный почерк был как лекарство для души. Миру казалось, что теперь он совсем спокоен и ни чуточки не огорчен.
"Теперь я понимаю, что это было бы даже не честно. Я бы старался быть хорошим матросом, но все равно думал бы не о морской науке, а смотрел бы в небо между мачтами. Там, говорят, оно особенно чистое. И хорошо видны звезды. Я бы пялился на них и думал бы о "Хаббле" и о других телескопах на орбите. И о проколах Пространства. Как Ефремов думал, наверно, о динозаврах и галактиках, когда стоял на вахте в морском рейсе. Хотя я, конечно, не Ефремов…"
Мак сидел на спинке дивана и заглядывал в тетрадь издалека, через плечо Мира. У капитана Мак’Вейка было очень острое зрение.
- Не подсматривай, - сказал Мир. - Сопишь любопытным носом…
- Вовсе и не подсматриваю. И соплю совершенно бесшумно… А "Туманность Андромеды" мне не нравится, в ней как-то неуютно…
- Напиши сам такую, а потом критикуй.
- Ну и напишу… Мы с Машкой начали сочинять роман "Трое на космическом велосипеде, не считая верблюда".
- Тоже мне, галактические Джеромы!
Мир пошевелил плечом, чтобы прикрыть от въедливого братца тетрадь. Мак пошевелился на диванной спинке, чтобы восстановить "линию наблюдения".
Мир писал:
"А еще я теперь окончательно понимаю: было бы нечестно отправляться в плавание одному, без Мака. Его бы, конечно, со мной не пустили, а бросать его одного - это предательство. Мы же раньше всегда были рядом. Он даже в больницу прибегал каждый день…"
- Мирка, ты рехнулся? - жалобно сказал Мак. - Какое тут предательство?! Ты бы плыл, и писал письма, и говорил со мной по телефону. А потом бы вернулся и про все рассказывал мне длинными вечерами…
- Ты великодушный брат, - похвалил Мака Мир. - Но все равно не подглядывай…
- Оно само подглядывается…
- Сейчас это "само" пойдет на кухню чистить кастрюлю. Пока не придет мама…
- Ладно, пойду. Младшие братья должны слушаться старших… Но у тебя нестыковка разных времен и пространств…
- Как это?
- Чистить кастрюлю и ждать маму - это не зависит друг от друга. Действия из разных понятий…
- Философ!
- Ага… Мир, да перестань ты так терзаться из-за этой "Дианы"!
- Разве я терзаюсь? - искренне удивился Мир.
- Я вижу. Мне тебя жалко… Ты такой был только один раз.
- Это когда?
- Давно. Когда уехала из города Екатерина Изнекова. А теперь ее холера снова принесла в наш город…
- Да мне-то что? Мы даже не смотрим друг на друга!
- Вот и хорошо!
- Я больше не буду влюбляться, пока не получу аттестат зрелости, - увесисто пообещал Мир.
- Молодец! Только не скажи это при Марье. Сам понимаешь…
- Ох, дать бы тебе по шее!..
- Дай! - обрадовался Мак.
Мир пересел от стола на диван, запустил пальцы в кудлатые волосы брата, сдернул его со спинки, посадил вплотную к себе.
- Мир, все не так уж плохо на свете. Да? - спросил Мак.
- Да, - согласился Мир и притиснул его еще плотнее. - Совсем плохо быть не может, потому что…
- Почему?
- Потому что есть рядом вот такое косматое создание… - Мир опять взъерошил Маку волосы.
Тот шепотом попросил:
- Мирка, не надо, а то я могу нечаянно зареветь.
- Давай. И я с тобой…
- А вот это нельзя! - испугался Мак. - Придет мама - что подумает?
- Она тоже пустит слезу. От радости, что дети никуда не едут…
- Но она все равно огорчится. За тебя…
- Тут уж ничего не поделаешь, - рассудил Мак.
- А давай поделаем! Давай поднимем "торпедоносцев" и устроим пикет перед Молодежным комитетом!
- Ну и чем кончится? Разгонят да еще напинают…
- Не имеют права!
- Ха… - сказал Мир.
- А тогда…
- Уймитесь, капитан, - попросил Мир. - Выпейте рому из оловянной кружки и прилягте на подвесную койку…
- Я серьезно, а ты…
- Если серьезно, то меня гложет лишь одна досада.
- Какая?
- Обидно, что этот новый кандидат на "Диану" сопит сейчас от радости под боком у своей мамочки-миллионерши…
Часть третья. Регата
Инокробы
Мирослав Рощин ошибался. Его неожиданный соперник, новый претендент на дальнее плавание, не радовался. Он не хотел быть в экипаже "Дианы". Восьмикласснику Игорю Густорожскому до лампочки были Жюль Верн, Стивенсон, Станюкович, капитан Лухманов и романтика парусных судов. Сейчас он валялся на полу, головой между телевизором-великаном и антикварным креслом в стиле ампир. Угодил он туда после могучей затрещины, полученной от мамаши, Капитолины Марковны Густорожской, женщины с твердыми убеждениями и крепким характером.
Затрещину Игорь заработал в ответ на фразу: "Идите вы все с вашей "Дианой" в то самое место! Мне ворованные путевки не нужны. И сама "Диана" тоже".
Фраза эта была последней в споре о том, что он, кретин безмозглый, должен быть благодарен судьбе и своей маме, которые открыли перед ним дорогу, полную радостей и приключений.
- Тысячи мальчишек обалдели бы от счастья! А ты… идиот… плюешь на такую возможность!
- Ну и пусть они плывут, если счастливы! А мне-то на фиг эта радость? Скрести там палубу, вскакивать по боцманскому свистку и лазать по веревочным лестницам на верхотуру! Я, между прочим, высоты боюсь! И меня укачивает на волне. Помнишь, как блевал, когда плыли на Мальту?!
- Поблевал бы и привык! Там из тебя человека сделают, а не такого тюфяка, как теперь! Не можешь ни разу подтянуться на турнике, учительница говорила…
- А ты можешь?
- А мне это не надо, болван!
- А что тебе надо?
- Делать свою работу, которой у меня невпроворот! И стараться растить такую скотину, как ты, чтобы не попал за решетку!
- С чего это я попаду за решетку? Не чиновник и не менеджер. И не торговец акциями…
- Хам! Ты что имеешь в виду?
- То, что сказал!
- Ты попадешь за решетку не за торговлю акциями, а за торговлю наркотиками. И за уличный экстремизм! И твоя чокнутая подружка с дурацким именем Шурик…
- Ты Шурика не тронь! - угрюмо сказал Игорь.
- А вот возьму и трону! Ты из-за нее угодил в полицию на учет!
- Из-за ворюг в Зелентресте. Там твои дружки…
- Эти "дружки" помогли мне замазать твое дело.
- Кто просил их "мазать"?
- Потому что без этого я не добилась бы возможности получить для тебя морскую путевку!
- Я уже сказал: на́ фиг она мне!
- Не только тебе, а всем нам! Чтобы ты хоть на время убрался с глаз, не напоминал о своих фокусах. И меня не скандалил перед обществом…
- А-а! Значит, о себе волнуешься!
- Волнуюсь обо всех нас! Мне в моих делах необходим авторитет, а не репутация мамаши, у которой сын-подросток завяз в криминале!
- Ох уж завяз! Это вы все завязли! То одного ловят за коррупцию, то другого за воровство…
- Мерзавец!.. - выдохнула мадам Густорожская и часто задышала.
Она была "деловым человеком крупного масштаба". Совладельцем каких-то предприятий, членом разных комитетов и корпораций, соавтором непонятных проектов. Видимо, проекты были удачными, потому что про Капитолину Марковну поговаривали, будто у нее капиталы не сосчитать. "Из пачек с банкнотами можно сложить башню вроде водокачки…" Было известно, что по закону чиновники не имеют права заниматься бизнесом, а бизнесмены не имеют права состоять в органах власти. Но мадам Густорожской как-то удавалось то и другое.
При желании она могла бы, наверно, купить целиком фрегат "Диану" и отправить сына куда подальше в частном порядке. Но приходилось думать про общественное мнение. Сын должен был, "как все", участвовать в массовом мероприятии и демонстрировать безупречность поведения. И укреплять имидж известной всему городу мамаши.
А сын, паразит такой и неблагодарный тип, не оценил усилий, "не пожелал"! Да еще хамил и выпускал шипы!
- Я положила на это дело столько сил!..
- И денег… - вставил Игорь.
- Да! И денег! А ты думаешь как?! На этом свете что-то дается даром?
- Морские путевки даются даром, если тому, кому следует, а не по блату… Жаль, что не знаю того пацана, которому ее готовили…
- А я знаю, - с непонятным ехидством сообщила Капитолина Марковна. - Это некий Мирослав Рощин из сороковой школы, любимец публики, гитарист и победитель всяких конкурсов. Мальчик, в тысячу раз заслуживший путевку больше, чем ты. Но из предварительных анализов стало известно, что он не пройдет по состоянию здоровья…
- Врешь! - с полной уверенностью сообщил Игорь. - И ты врешь, и те, кто делал анализы, врут… Во сколько тебе это обошлось?
- Не твое дело! Вот когда будешь сам зарабатывать, тогда считай!
- А я не буду зарабатывать так, как вы, которые живут ради денег. Я вот сколько раз уже думал: зачем вам такие капиталы? Ну купите еще одну виллу на Кипре, еще одну самую модную иномарку, а дальше что? Еще и еще?
- Деньги затем, чтобы кормить таких лоботрясов, как ты! Чтобы не сохли от голода, как твой папаша!
- А я не засохну. Мне много не надо… - У Игоря защекотало в глазах от горькой беспощадности к себе. - Я как Шерлок Холмс. Он говорил доктору Ватсону: "Мне надо совсем немного - кусок хлеба и чистый воротничок…" На горбушку как-нибудь заработаю, а воротничок… в крайнем случае Шурик постирает…
- Чтобы я больше не слышала об этой мерзавке! Она такая же, как ты!
- В точности такая же. Недавно сказала про тех, кто нахапал прибылей и продолжает хапать: "Куда им столько? Я бы им посоветовала знаешь что? Пусть накроют посреди столичных площадей дорогие столы, выложат на золотые блюда миллионы пачек ассигнаций, расставят кувшины с кетчупом, польют им эти пачки и жрут, жрут, жрут…"
Капитолина Марковна размахнулась…
Она была женщина "крупной весовой категории". Игорь тоже не щупленький, упитанный, круглощекий, но перед мамашей - букашка. От ее затрещины он полетел навзничь, застрял между подставкой телевизора и креслом.
Кукушка старинных напольных часов (купленных ради "гармоничности интерьера") перепуганно "квакнула" четыре раза. У Игоря гудело в ушах. Он полежал с минуту. Потряс головой, поднялся на локтях. Мать смотрела выжидательно. Игорь встал.
- Ну и ладно, - выговорил он. - Все выяснили до конца. - И стал собирать сумку.
- К папаше собрался, - догадалась Капитолина Марковна. - Давай-давай. Там тебе будут рады…
Родители Игоря уже лет десять не жили вместе. Но официальный развод так и не оформили. Мадам Густорожская не хотела портить репутацию слухами о семейных скандалах. А отец Игоря относился к этим делам в соответствии с формулой: "А шли бы вы все…" Он был музыкант, играл на разных инструментах (а лучше всего на аккордеоне), считался в кругу знакомых большим талантом, но в своей профессии не преуспел. Выступал иногда на концертах с малоизвестными группами или играл в ресторанах - в не самых модных. Мелодии его были просты, но посетители их любили, особенно ветераны и пенсионеры, не очень согретые жизнью. "Андреич, давай "Прощайте, скалистые горы""! "Ну-ка, вспомним "Прощание славянки!"" "Константин Андреич, сыграй "Ночь коротка…"" Бывало, что к ночи набиралось в старой фуражке, лежавшей на краю оркестрового помоста, немало скомканных денежных бумажек. В общем, на жизнь в обшарпанной комнате старой коммуналки хватало. Много ли надо? На завтрак можно заварить "Доширак", на обед - сухие щи из пакета, а вечером перекусить в забегаловке, где играешь. Тем более что Константин Андреевич почти не пил (так, изредка рюмочку за компанию с приятелями). Он считал, что глупо заливать алкоголем радости жизни. Радостей этих, если присмотреться, было в жизни немало. В довоенных фильмах с Орловой и Утесовым, которые иногда показывали по вечерам; в свежести воздуха после июньского дождя, в книжках братьев Стругацких; в пестрых девушках, которые гуляли по набережной; в зарослях "Венериного башмачка", которые к августу выбрасывали похожие на орхидеи высокие цветы…
Высокий, костлявый, небритый, музыкант Густорожский не был похож на неудачника. "Бременский музыкант", - говорили друзья.
Однажды он поделился с сыном своей "философией":
- В Японии есть обычай. Каждый клерк или работник, прежде чем идти на службу, несколько минут стоит перед букетом-икебаной или клумбовым цветком. Вбирает в себя их красоту. Это совсем простенькая радость, но помогает согреть душу. У нас видеть такую радость разучились. А ты попробуй…
Игорь попробовал. На дворе несколько минут разглядывал густо цветущие в газоне одуванчики. И… радость вроде бы и правда проклюнулась. По крайней мере, на душе стало легче, всякие недавние огорчения показались пустяковыми… Игорь, может, вскоре позабыл бы свой "одуванчиковый" опыт, но через несколько дней он познакомился с хмурой и решительной девчонкой, защитницей растительного мира. Оказалось, она из той же школы, что Игорь, хотя раньше он ее там не замечал.
Это случилось в начале прошлого лета. Игорь зашел на рынок, чтобы купить пучок редиски. Любил он грызть молодую редиску (тоже маленькая радость жизни, вроде любования икебаной). И даже пакетик с солью взял с собой - для вкуса. Редиску он сгрыз, ботву и остатки соли кинул в урну (не любил оставлять за собой мусор) и остановился у поребрика, потому что опять увидел одуванчики. Порадовался им, как знакомым, стал смотреть. И услышал за спиной:
- Ты что разглядываешь?
Позади стояла личность одного роста с Игорем. Сперва показалось - пацан. В рыжей футболке навыпуск и камуфляжных шортах, с колючими локтями и коленками, кудлатый и темноволосый. С черными густыми бровями и сердитыми глазами. Сердитость эта не обманула Игоря: он понял, что в глазах нет злости, а есть лишь вопрос. И еще понял - нет, не мальчишка. Потому что белые босоножки были явно девчоночьи, а в свободном вырезе футболки блестели бирюзовые бусы - пацаны такие не носят.
Надо было бы ответить, как полагается: "Что хочу, то разглядываю, от любопытства лечат в ближней поликлинике…" Но после редиски и одуванчиков настроение было размягченное. К тому же Игорь не любил давать примитивные ответы. Он хмыкнул и ответил прямо:
- Соблюдаю обычай Страны восходящего солнца!
Она не удивилась, но все же спросила:
- Это как?
- Очень просто. Созерцание цветущих растений утешает душу и ста-би-ли-зи-рует настроение. Это полезно в наш безжалостный век.
- Правда? - удивилась девочка. - Я не знала. Хотя вообще-то многое знаю о растениях…
Они глянули друг на дружку внимательней и… хихикнули. С этаким пониманием.
- А ты тоже любишь "Гринпис"? - вдруг спросила она.
- Что?
- Ну, так называется зеленый мир на планете.
- А чего же его не любить? - сказал Игорь. Потому что ответить иначе означало бы обидеть одуванчики. Подумал и добавил: - Трава лучше, чем щебенка.
- А деревья лучше, чем бетонные заборы…
- Само собой.
И тогда девочка решительно сказала:
- Раз ты все понимаешь, помоги мне!
Игорь уже чувствовал: эта встреча не случайна. Вроде бы как судьба. И кроме того, почему бы не помочь девчонке, с которой возникло понимание?
Он ответил сразу:
- Давай. А как?
Она достала из камуфляжного кармана пачку бумажных квадратиков.
- Вот. Надо раздать здесь, на рынке.
- А что это?
- Прочитай.
На четвертушке принтерской бумаги было крупно напечатано:
ЛЮДИ!
НЕ ДАВАЙТЕ РУБИТЬ ДЕРЕВЬЯ НА УЛИЦАХ!
СКОРО ЗДЕСЬ БУДЕТ НЕ ГОРОД, А САХАРА!
ЛЮДИ, ЭТО ЖЕ НАШ ГОРОД!
ЗАЩИТИТЕ ЕГО!
- Ни фига себе! - с одобрением сказал Игорь. Потому что он и сам смотрел с досадой, как в скверах и вдоль тротуаров валят могучие клены, березы и тополя.
Один раз он спросил отца: "Зачем?" Тот ответил: "Потому что сволочи. Все, что радует людей, им поперек горла". Ответ был честный, но не совсем ясный. Игорь спросил мать (хотя избегал лишний раз задавать ей вопросы): "Зачем рубят?"
- Затем, что Зелентрест выполняет программу. Есть план благоустройства, утвержденный городскими властями. Депутаты не глупее тебя.
- Они не глупее - они жаднее, - рассудил Игорь. - Отмывают на этом деле денежки. А начальник Зелентреста твой знакомый. Один раз проворовался, но как-то уцелел. По телику говорили… А благоустройства тут как мёду в ж… у мамонта…
Мать со сжатыми губами стала подниматься из-за стола, но Игорь хлопнул дверью и в очередной раз ушел к отцу.
Хорошо, что есть куда уходить. Мать не могла запретить ему. Раз нет официального развода с мужем, "ребенок" имеет право жить с любым из родителей.
В тот день, когда Игорь Густорожский познакомился с девочкой, они сумели раздать почти все листовки. Ходили то вместе, то в отдалении друг от друга, клали бумажки на прилавки перед торговками, совали в руки покупателям.
- Почитайте! Это касается всех.
Кто-то нерешительно моргал, кто-то покачивал головой. Кто-то сразу начинал читать и, кажется, сочувствовал. Толстый дядька в соломенной шляпе тонко крикнул:
- Ай, молодцы, ребята!..
У Игоря азартно стучало сердце.
"Молодцов" схватили почти одновременно. Игоря - крепкий, как железный шкаф, мент с лейтенантскими погонами и дубинкой на поясе, девочку - не менее крепкая тетка в полицейской форме. Повели их рядышком. Ни Игорь, ни девочка не сопротивлялись: не хватало еще унижаться и потешать зрителей!
Игорь только сказал:
- Чего такого мы сделали?
- Вы совершили действия, попадающие под статью об экстремизме, - увесисто сообщил лейтенант. - За это положен срок. Изготовление и распространение листовок незаконного содержания…
- А я думала, что экстремизм - это когда взрослые гориллы выкручивают детям руки, - сказала девочка.
- Оскорбление сотрудников полиции при исполнении служебных обязанностей, - с удовольствием подвела итог дама в форме.
- Хорошо исполняете, - сказал Игорь, и мент дал ему незаметный подзатыльник.
Их привели в одноэтажный домик, внутри почему-то пахло писсуарами. В этом запахе сидел за столом капитан с длинным лицом и скучными глазами.