Старинный почерк
Тетрадка так и называлась - "Про все на свете". Она была пухлая, в девяносто шесть листов, слегка помятая, в клеенчатой корочке кофейного цвета. Мирослав Рощин записывал в нее "соображения", которые время от времени приходили в голову. Самые разные. Казалось, не проще ли отстучать их на компьютере, а потом, если надо, распечатать на принтере? Но не всё, что проще, полезно для души.
Мир делал записи на клетчатых страницах стальным старинным перышком, вставленным в деревянную ручку. Такими писали школьники в середине двадцатого века. Макали перья в чернила и выводили буквы, стараясь сохранять "нажим и наклон". В наше время кому нужна такая бредятина? Однако Миру Рощину была нужна. Он приохотился к ней, когда был третьеклассником.
Мир учился у Ольги Петровны, а она часто рассказывала интересные вещи. В том числе и про то, как жили школьники в прежние времена.
- Писали фиолетовыми чернилами, старательно, даже высовывали кончики языка от усердия… Чернила наливали в специальные склянки, которые назывались "непроливашки". Перья поскрипывали, порой с них срывались кляксы…
- Несчастные люди! - пожалел давних школьников сумрачный Стасик Маркушин.
- Ну, не такие уж несчастные. Красиво написанная строчка доставляла ученику удовольствие. Ведь знание каллиграфии вносит в душу человека стройность…
- Знание чего? - по-прежнему сумрачно спросил Маркушин.
- Каллиграфии, дорогой мой. Это искусство красивого письма. Оно всегда было частью человеческой культуры, знания о языке. Красиво пишешь - правильно думаешь, точно излагаешь то, что хочешь сказать… Это сейчас напечатанные на компьютере строчки не отражают характера человека. А во времена гусиных и стальных перьев…
Мир поднял руку:
- Ольга Петровна, Пушкин писал гусиными перьями, а у него был ужасный почерк…
Ольга Петровна немного помолчала.
- Мирослав, ты на первый взгляд прав. Однако в почерке Александра Сергеевича есть своеобразная прелесть. Порывистость, устремленность души. Слияние написанных строчек с яркими мыслями… А бывают и другие примеры. Это когда почерк будто зеркало характера. Станете постарше - прочитаете повесть Гоголя "Шинель" про несчастного, но очень доброго человека, которого звали Акакий Акакиевич. И роман писателя Достоевского "Идиот" о князе Мышкине…
Кто-то (похоже, что все тот же Маркушин) хмыкнул: мол, глупые имена. "Дурак", - подумал Мир. Повесть "Шинель" он уже читал. К тому же в нем шевелилось ощущение, будто он невольно обидел Ольгу Петровну замечанием о Пушкине. И он сказал, чтобы загладить виноватость:
- Чурка ты, Маркуша…
- На перемене поглядим, кто чурка! - пообещал хмурый Стасик.
- Очень я тебя испугался…
- Ну-ка, не петушитесь, - попросила Ольга Петровна. - Лучше я вам покажу, как принято было писать в прежние времена. Я их еще немножко помню… - И она принялась выводить на доске мелом крупные строчки:
МОРОЗ И СОЛНЦЕ; ДЕНЬ ЧУДЕСНЫЙ!
Получалось в самом деле красиво - с изящным наклоном, плавными нажимами в середине букв и завитушками.
"Как на старинном документе", - подумал Мир.
- Нам тоже писать? - с опаской спросил ленивый Максим Толбухин.
- Не надо. У вас все равно не получится… Но если вы вдруг дома разыщете в Интернете старые прописи или найдете бабушкин букварь с образцами давнего письма, попробуйте сами написать так две-три строчки….
- А про что? - спросил Мир.
- Про что хотите… И принесите мне. Если там будет что-нибудь умное и красиво написанное, поставлю хорошую оценку.
- А если ничего не будет? - спросил ленивый Толбухин.
- Значит, никакой оценки. Не бойся, двойку не поставлю…
Написали немногие, человек пять. Остальные отговорились, что не нашли нужных образцов. Но Мир нашел. Причем не в компьютере, а на книжной полке, где мама хранила букварь 1946 года. Это была память о дедушке, папином отце. А значит, и о папе…
Тетрадки в косую линейку, разумеется, не нашлось, пришлось писать на листе в клетку и видеть перед собой старинный наклон мысленно. Стальные перья были: мама на работе ими делала рисунки для буклетов. Нашлись и чернила, только не фиолетовые, а черные и синие. Мир стал писать синими: больше похоже на старый школьный стиль.
Я люблю на звезды смотреть,
Воздух вобравши в легкие.
В нем замирает душа.
Только жаль, что звезды очень далекие,
Их лучи к нам лететь не спешат.
Эти стихи он сочинил в первом классе и больше рифмованных строчек никогда не складывал. Но сейчас показалось, что для старинного почерка нужно что-то возвышенное. И опять представился небосклон в созвездиях и обращенные к нему телескопы.
Он очень старался, когда писал (даже кончик языка высунул). Буквы выходили не такие красивые, как у Ольги Петровны и в букваре, но… что-то все-таки получалось. А главное, Мир вдруг почувствовал, что это занятие ему нравится. Может, правда, люди потеряли частичку радости, когда наплевали на старое искусство каллиграфии? А Мир сейчас коснулся утерянного секрета и будто снова нашел эту радость.
Ольга Петровна очень радовалась работам пятерых энтузиастов. Всем поставила пятерки. А Мирослава Рощина хвалила больше всех. Потому что у него строчки оказались самые ровные, буквы самые старательные и правильные. Ну и стихи к тому же…
- Ты их сам сочинил?
- Ой, да это давно. Нечаянно…
- Очень неплохо…
Он вдруг пообещал:
- Я, может быть, что-то еще напишу. Не стихи, но таким же почерком…
- Понравилось?
Он почему-то засмущался и кивнул.
Следующий образец каллиграфии Мир показал Ольге Петровне в конце мая, когда закончили четвертый класс. Ребята расставались с Ольгой Петровной и сочинили для нее послание. Написать его на альбомном листе поручили Миру: всем уже был известен его талант. И он вывел старой прописью:
Во все наши дни и в любую погоду
Мы жили все с вами четыре года.
И что расстаемся мы - не беда.
Мы рядышком будем, конечно, всегда.
Похоже, что Ольга Петровна даже прослезилась. Каждого чмокнула в заросшие макушки, а Миру сказала:
- Ты стал писать еще красивее. Наверно, тренируешься?
Он опять застеснялся и выговорил:
- Иногда…
А по правде он тренировался не иногда, а часто. Нравилось, когда из-под упругого пера появляются на свет буквы с завитушками и складываются в слова, от которых слегка веет стариной и загадками. Сначала он писал просто так: всякие имена и коротенькие фразы, названия кораблей и городов, какие-нибудь поговорки или строчки из стихов. Главное - сама процедура письма. Тетрадку он не прятал, и однажды ее увидела мама. Ну… другая мама сказала бы: "Чем заниматься ерундой, учил бы правила или решал примеры". Но мама братьев Рощиных заметила:
- Почерк изящный, ничего не скажешь. Но почему такая абракадабра? Записывал бы какие-нибудь умные мысли. Получится двойная польза: и каллиграфия, и тренировка ума…
- А если их нету, умных-то…
- Ох уж! Совсем нет? Вон как складно вчера убеждал Матвея, что скорость света совсем не предел…
- Конечно, не предел! Потому что иначе как люди преодолеют бесконечность Вселенной?
- Ты думаешь, ее надо преодолевать? - с неожиданной серьезностью спросила мама.
- Обязательно! - вмешался Мак. - Зачем тогда было ее создавать? Это самую Вселенную…
- Да, - сказал четвероклассник Мир.
- Вот возьми и напиши про это.
Мир поскреб макушку и… написал. Правда, сочинять длинные предложения было ему лень, но он вспомнил умную фразу, что "краткость - сестра таланта" и начертал в тетради:
"Эйнштейн был очень умный человек, но все-таки он ошибался. То есть не все додумал до конца. Скорость света когда-нибудь преодолеют. Потому что иначе Вселенная не имеет смысла. Зачем она, если до ее края надо добираться миллиарды лет? Когда-нибудь можно будет долететь моментально, вообще без времени. Говорят, что уже делаются такие опыты под названием "прокол пространства", только они засекречены. Но это маленькие опыты, а когда-нибудь удастся сделать крупный. Наверно, с помощью громадного телескопа-излучателя, который выведут на орбиту. Он будет в тысячу раз больше "Хаббла""…
Такой вот научный труд изложил Мирослав Рощин в своей тетради. Пока он писал, первоклассник Мак ("капитан Мак’Вейк - любопытный нос") поглядывал через его плечо.
Прозвище Мак’Вейк придумалось однажды, когда братья устроили игру-фантазию "Раз пираты, два пираты, в этом мы не виноваты". Придумалось почти само собой, и Мир навсегда приклеил его к Матвейке. Тот не спорил. Он вообще редко спорил с братом, потому что знал: тот умнее и опытнее в жизни, а главное - любил брата спокойно и преданно.
Мак’Вейк умел разбирать витиеватые старинные прописи. Мир не прогонял брата, лишь просил иногда:
- Не сопи.
- Я тихонько соплю… А что такое "Хаббл"?
- Громадный телескоп, который висит над Землей на орбите, как спутник. С его помощью сделано множество астрономических открытий… Но он сейчас не самый крупный, есть гораздо больше…
- А они не грохнутся от тяжести?
- Не грохнутся, если рассчитать правильно…
- Мир, ты такой умный! - слегка подхалимски заметил Мак. - Ты все это в Интернете разузнал?
- Конечно! Там полно всякого…
- Да! А мне почему-то не велишь забираться в Интернет!
- Это мама не велит. А меня только просит, чтобы я следил за тобой… Я, по-твоему, не должен слушаться маму?.. Да ты ведь все равно забираешься.
- Я только чуть-чуть…
- И я ни разу не выдал тебя…
- Потому что на братьев не ябедничают… Мир!
- Что?
- А давай ты будешь писать в тетради, а я то, что написано, стану перепечатывать на диск.
- Это зачем?
- Ну… вдруг с тетрадкой что-нибудь случится! И твои ученые мысли погибнут! А если перепечатать, они сохранятся…
Миру была известна фраза из романа писателя Булгакова:
- "Рукописи не горят"!
Мак недавно смотрел передачу про книгу "Мертвые души" и тут же вспомнил:
- У Гоголя вот сгорела…
Что ни говори, а находчивый был брат.
- Тебе просто нужен законный доступ к компьютеру! Чтобы почаще…
- Ну и… да… А то, что ты пишешь, мне тоже интересно. Младшие братья должны набираться ума у старших…
Мир подумал, что, может быть, и в самом деле полезно, если сохранится компьютерная копия тетрадки. Для потомства (хи-хи!). От Мака у него секретов не было. Только…
- Но больше никому ни словечка про то, что написано!
- И маме?
- Мама, если надо, сама прочитает…
Мак с той поры перепечатывал записи Мира регулярно. Иногда они обсуждали их и даже спорили (например, какого размера в поперечнике черные дыры Вселенной или какая книга лучше: "Трудно быть богом" или "Хроники Нарнии"). Мир привык, что брат постоянно копирует его рукописные тексты, и даже тревожился, если Мак такое дело затягивал. Теперь уже непонятно было, кому это больше надо: старшему или младшему? Миру нравилось выводить в тетрадке изящные строчки со всякими "неожиданными откровениями", а Маку стучать на клавиатуре и видеть, как мысли брата обретают четкую типографскую форму.
Мак печатал, поглядывая в тетрадь.
"Физик Перельман сумел доказать теорему Пуанкаре. Ему за это присудили премию в миллион долларов. А он отказался. Дурак… Ну нет, не дурак, а совершенно равнодушный человек. Деньги ему не нужны - ему нужна сама по себе наука, но ведь он мог отдать этот миллион в медицину. Это спасло бы многих таких ребят, как Огонек. Но Перельману, видимо, наплевать на людей, ему важна только голая наука. Но зачем эта наука и для кого эта теорема, если не будет людей? Если их не будет, не станет и Вселенной, ведь никто не сможет ее увидеть и понять. Это даже не моя мысль, а Матвея. Он недавно сказал: "Если какую-то вещь никто не видит и никто про нее не знает, ее все равно что нет на свете…""
Мак перепечатал этот абзац со скромной горделивостью. Потому что Мир согласился с этим доводом, когда они рассуждали о Творце Вселенной. Оба брата согласились, что без Творца Вселенная возникнуть не могла, но у младшего такое доказательство прозвучало более четко и лаконично.
А дальше Мир писал совсем про другое:
"Недавно зацепил в Инете еще одну статью про Лухманова и там успел прочитать, будто его младший сын, Волик, тоже стал моряком, а когда умер, его похоронили в Севастополе. Но я лишь чуть-чуть зацепил эту строчку, и тут вырубили электричество. А потом я эту статью найти никак не мог. Так обидно!.."
"Еще бы не обидно!" - согласился с братом Мак.
А Мир писал дальше.
"Удивительно, как много всего переплетается на свете. Наш город и Севастополь. Они так далеко друг от друга, и моря у нас нет, а все равно… Торпедные катера, которые были построены на нашей судоверфи, воевали на Черном море. Говорят, тюменский катер был первым из тех, кто ворвался в севастопольские бухты, когда освобождали город от фашистов. Он теперь стоит, как памятник, на базе катеров у Карантинной бухты. А у нас такого памятника нет. Я про это сказал в прошлом году, когда была экскурсия на новой набережной. Экскурсоводша стала хвастаться бронзовым кораблем Беринга, а я не выдержал: "При чем здесь Беринг? Он у нас не бывал! Лучше бы поставили здесь торпедный катер". Какие-то тетушки завозмущались, но тут подскочил корреспондент с ТВ. "Мальчик, а что ты еще знаешь про катера? А про другие суда, построенные в Тюмени? А хочешь принять участие в конкурсе?" С той поры и завертелось…"
"Странно, - подумал Мак. - Дело было в прошлом году, а почему Мир написал про это лишь недавно? Будто его что-то тревожит".
Когда что-то тревожило Мира, это сразу отзывалось в Матвее.
А дальше было еще вот что.
"Капитан Лухманов никогда не был в нашем городе. Но его мама жила здесь несколько лет. И потом он от нее, наверно, слышал про наш город. Это ведь тоже связь. А сам он много раз бывал в Севастополе, потому что командовал учебным клипером "Великая княжна Мария Николаевна". Я видел этот фрегат на картинке, он похож на "Диану". Иногда думаю: неужели в самом деле окажусь на "Диане"? Вот было бы чудо! Только почему-то временами грызет тревога, будто делаю что-то не так".
Мак тряхнул головой: "Мир, ты все делаешь так. Даже не сомневайся!"
Чтобы прогнать беспокойство, Мак включил в Интернете "Панорамы Севастополя" и минут пятнадцать путешествовал по белым приморским улицам, двигая курсор по начерченным на мостовых линиям. Графская пристань, Приморский бульвар, Артиллерийская бухта, Хрустальный мыс, Карантинная бухта. Где-то здесь военная база, на которой стоит тот самый катер-памятник. Мак нашел и его, но где катер построен, сказано не было.
"Интересно, есть на нем какая-нибудь отметка, что он в самом деле наш? Или это просто чьи-то догадки? Мир уверен, что не догадки, а чистая правда".
Мак ощутил укол совести, будто без спросу, украдкой от Мира, удрал к морю в одиночку. Обычно они гуляли по Севастополю вдвоем. Он виновато подышал и переключился на новости Яндекса.
И сразу: "ЧП в Санкт-Петербурге. Полицейский лейтенант забил до смерти подростка-восьмиклассника…"
То, что было написано дальше, заставило Мака задрожать. Парнишка по имени Никита вечером возвращался с тренировки. Трое пьяных ментов заволокли его в отделение, стали требовать признания в каких-то кражах. Лейтенант с таким простым, безобидным именем Денис Петров схватил черенок от швабры и начал избивать… Потом они увидели, что Никита уже почти не дышит, вызвали "Скорую". В машине мальчишка умер…
В классе, где учился Мак, тоже был Денис Петров. Безобидный такой, улыбчивый… Неужели и он когда-нибудь может так поступить?
Мак попробовал читать подробности, но вместо них будто видел перед собой Мира. Тоже восьмиклассник. Два года назад тоже чуть не убили. Ну там хоть понятно: шпана, отморозки. А здесь-то!..
И что теперь с мамой этого Никиты?
Наверно, то же, что было с их мамой, когда сообщили о гибели самолета, в котором летел отец. Мак был малыш, не помнил того момента, но теперь показалось: помнит… Да ведь и тогда, когда избили Мира, на маму было тяжело смотреть.
Вот тебе и бесконечная Вселенная! Сколько в ней зверства… Откуда оно? Уже не первый раз мелькнула мысль, что, наверно, это не люди. Наверно, подосланные на Землю агенты с какой-то чудовищной галактики. Мак и Мир уже не раз говорили об этом…
Мак набрал номер.
- Мир, это я… Тут в Интернете… я прочитал только что… в Питере…
- Мак, я знаю. Я приеду сейчас.
Часть вторая. Убежавшие паруса
Поджигатели
Морозы ослабели. Вернее, "совсем издохли", как выразился Крылатый Эльф. Он скакал по коридорам в компании приятелей-первоклассников, а их молоденькая учительница беспомощно кричала вслед:
- Эльдар, я все расскажу папе!
Теперь никого не освобождали от занятий, даже самых младших. Но Мирослав Рощин в школу не ходил.
Маша Чешуйкина спросила Матвея на перемене:
- Что, все еще температура?
- Да нет никакой температуры, - сумрачно отозвался Мак. - Просто… стечение всяких обстоятельств…
Они с Машей теперь постоянно беседовали на переменах. Будто давние друзья. Так вот сложилось у них после того дня, когда вместе убирали игрушки с елки.
- А что за обстоятельства? - неловко проговорила Маша. - Или… секрет?
- Мама его не пускает! Все боится… после того случая в Питере. Ей кажутся всякие совпадения. Там восьмиклассник - и Мир тоже. Обоим пятнадцать лет… То есть Миру немного нет пятнадцати, но почти… Его два года назад чуть не убили, а того Никиту… совсем… Мама думает: вдруг с Миром что-то опять? Говорит: "Посиди еще дома, ты слабый после простуды".
- Ну и правильно… Он простыл, наверно, когда ездил в свои "Резонансы"… В тот день…
- Маш, да не простыл он… - Матвею почудилось, что своей доверчивостью перед девочкой он защищает Мира от злых сил. - Врач сказал, что это, видимо, от нервов. У него и раньше так бывало. Случится какая-нибудь беда… пускай даже далеко… а в нем отзывается… Вот когда затонул теплоход "Булгария", он кулаки стискивал: "Ну почему так?" Может, это еще с той поры, когда разбился отец… Да Мир за себя-то не боится - он за маму, поэтому и не спорит с ней. Она с виду всегда спокойная, а нервы - как у него. Еще больше натянуты…
Маша вдруг спросила:
- Мак, а когда у него день рождения?
- Двадцать пятого марта, в каникулы. Хорошее время…
- Хорошее… Мак, он ведь любит парусные корабли, да?
- Конечно, любит! Понимаешь, он не хочет быть моряком, он больше думает о телескопах, но про путешествия тоже мечтает. А о кораблях он однажды написал… то есть сказал: "Они как песня…"
- Вроде той, что мы с ним пели, - тихо заметила Маша.
- У вас тогда хорошо получилось… - тоже вполголоса отозвался Мак.
И в памяти откликнулось:
По берегам зашумели леса.
Под облаками плывут паруса.
Вот мы дождались хорошего дня -
Снасти, как струны, звенят…
- Мак, я знаешь что придумала? - Шепот Маши был и немного смущенным и таким… слегка загадочным.
- Что? - выдохнул в ответ Мак.