"Глупый ты, Алим"
Сегодня нам привезли деньги. Иван приехал, и с ним - белокурая девица в кудряшках, кассир. Она раскрыла маленький коричневый портфельчик, мы по очереди расписывались, и она нам выдавала деньги.
Первый раз в жизни я расписывался на серьёзном документе. До сих пор приходилось лишь на библиотечных формулярах да ещё, когда скучный урок, тренировался на промокашках, стараясь отработать непринуждённый росчерк. Теперь я втайне пожалел, что маловато тренировался - росчерк получился какой-то убогий.
Зарплату мне выдали тройками. Не очень много троек, но зато свои собственные. Я за эти тройки подымался чуть свет, и карабкался на горы по солнцепёку, и таскал образцы, и скучал на дежурстве… И вот теперь расписался и получил зарплату. Зарплату…
Часть заработанных денег уходит на питание. Ну, а остальные? Что делать с остальными? Не купить ли мне фотоаппарат? Необходимая вещь - фотоаппарат.
Неплохо бы ещё авторучку с золотым пером. Однажды я забыл дома авторучку, и математик дал мне свою, ленинградскую, с золотым пером. Отлично пишет! В девятом много придётся писать. Куплю, пожалуй, авторучку.
Да, надо бы что-нибудь купить матери. Косынку, что ли… Или чулки эластик. Она как-то говорила, что хорошие чулки, но дорогие. Куплю. Пусть форсит.
Вообще вещей, которые можно было бы купить на первую зарплату, оказалось довольно много. Мои запросы явно превышали возможности. В конце концов я решил отложить решение сложного вопроса до того времени, когда определится заработок за всё лето.
Однако первый расход собственных денег оказался бесплановым и непредвиденным.
В очередное дежурство, когда я, усевшись в тени палатки, сам с собой играл в карманные шахматы, по тропинке из лесу вышел Алим. Что-то он в этот раз был не такой, как всегда. Брёл еле-еле, как маленький старикан. И не насвистывал. Вот что было странно: он не насвистывал.
- Здравствуй, Григорий.
- Здравствуй, Алим. Садись.
- Спасибо, Григорий.
Он сел на выгоревшую траву. Я искоса поглядел на Алима. Нет, правда что-то у него случилось.
- Что новенького, Алим?
- Ничего, - сказал Алим и вздохнул.
- От друга нехорошо скрывать горе, - сказал я.
Алим ещё раз вздохнул.
- Ну-ну, - подбодрил я парнишку, - давай рассказывай.
Алим ещё помолчал, колеблясь, но всё же выложил мне свою неприятность.
- Деньги нужны.
- Тебе?
- Мне.
- Много?
- Много, - сказал Алим.
- Сколько же?
- Много, - повторил Алим. - У тебя нету.
Последние слова меня неприятно царапнули. "У тебя нету". Почему же нету? Человек получает зарплату. Что ему, сто рублей, что ли, нужно?
- Зачем тебе деньги, Алим?
- Долг отдать.
- Кому это ты задолжал?
- Свистуну задолжал.
- За что?
- Ни за что. В карты играл. Он выиграл, я проиграл. Надо платить.
Вот подлец! Это я про Свистуна подумал. Ну не подлец? Мальчишку обыграть! Играл бы с ровесниками, так нет. Жулик…
Свистуна я видел несколько раз, когда ходил в село смотреть кино. Обычно Вольфрам оставался в лагере, а мы с Витькой и Сашей ходили. Клуб в селе одноэтажный, деревянный, а перед клубом - волейбольная площадка. Иногда мы перед кино играли вместе с сельскими ребятами в волейбол.
Свистун в волейбол не играл. Он приходил в клуб с приятелями, вся компания останавливалась неподалёку от входа, и тут парни курили, гоготали и задирали девчат. Девчата старались обходить их подальше.
- Хочу просить Вольфрам - может, на работу возьмёт? Буду сидеть возле палатки, как ты. За водой сходить могу. Огонь делать могу. Кашу варить научусь.
- Не возьмёт тебя Вольфрам на работу, - сказал я.
- Почему не возьмёт?
- Маленький ты. И рабочих больше не надо.
- Плохо, - сказал Алим, понурившись. - Не знаю, где деньги искать. Свистун говорит; у матери кради. Я не согласен. Лучше сам в Урале утону, чем у матери украду. Свистун сказал: если нет денег платить долг, надо умирать. Он рассказ читал. Один проиграл, а денег нет. И застрелился.
- Сколько же ты проиграл?
- Двенадцать рублей.
- А где ты собирался взять эти деньги, когда сел играть?
- Нигде не собирался. Я думал - выиграю. Простая игра - кинг. Свистун научил. Когда без денег играли, я всегда выигрывал. А в деньги сразу проиграл.
- Глупый ты, Алим, - сказал я.
- А кто говорит - умный? Сам вижу: глупый. Дурак просто! Мамка реветь будет, если помру.
- Это ты брось! - строго сказал я. - Из-за какого-то Свистуна не хватало тебе умирать. Мы вот что сделаем… Мы вместе пойдём к Свистуну, и я ему набью морду.
Алим внимательно поглядел на меня своими чёрными, слегка раскосыми глазами, обдумывая предложенный вариант. Однако не одобрил.
- Ты, - сказал он, - лучше мне набей. Зачем сел играть, когда карман пустой?
Вообще-то, конечно, следовало Алима отлупить. Но он и без того маялся. А Свистуна я вполне мог вразумить кулачным способом. Свистун худущий и ростом чуть пониже меня. Вполне я с ним справлюсь. Подойду, размахнусь, как дам… С ног слетит.
- Морду я ему всё-таки набью…
- Зря я тебе сказал, - пожалел Алим. - Не хотел говорить, а сказал. Почему так получается? В карты тоже не хотел играть, а играл. Почему человек делает, как не хочет?
Честно говоря, со мной это тоже частенько случалось, и я не очень-то знал почему. Скорей всего потому, что слабая воля. Волевой человек сильнее самых отчаянных обстоятельств. Например, герой фильма "Парижские тайны". Или Маресьев… А такого пацана, как Алим, любой паразит обведёт вокруг пальца.
- Жизнь - сложная штука, Алим, - сказал я и похлопал его по плечу.
Алим тотчас со мной согласился:
- Сложная, Григорий.
Однако мои глубокомысленные соображения насчёт сложности жизни не указали Алиму выхода из мышеловки. Ему нужны были деньги. Деньги для Свистуна, который обыграл несмышлёного мальчишку и теперь ещё учил его красть у матери. Ах ты гад! Всё же мне очень хотелось его отдубасить.
Должно быть, воинственное настроение отразилось у меня на лице.
- Если ты его побьёшь, он меня зарежет, - сказал Алим. - У него финка есть. Он уже одного парня резал, тот в больнице лежал.
- А милиция?
- Сидел. Опять пришёл.
Поделиться моими первыми деньгами с каким-то бандитом! Чёрта с два он дождётся этого! Но что делать? Алима надо спасать. Дам денег Алиму, но попадут-то ведь они в карман Свистуна!
Задача была как будто и не такая уж сложная. А решения я не находил. Придётся, видно, дать Алиму денег.
- Ладно, пойдём, - сказал я и двинулся к палатке.
Алим не тронулся с места. Я вернулся, взял его за руку и повёл:
- Идём, идём…
Получка у меня лежала в рюкзаке. Первая, единственная пока в моей жизни получка. Если взять из неё двенадцать рублей, то стопка троек, и без того довольно тощая, заметно похудеет. Четыре трояка! Ах ты, чертёнок… Я злился на Алима. Мне жалко было эти четыре трояка. Но и парнишку жалко. Влип человек в историю. Хочешь не хочешь - надо выручать приятеля. А Свистуну я всё-таки набью морду.
Я отсчитал деньги, остальные положил обратно в рюкзак, под бельё. Встал перед Алимом.
- Дай мне честное слово, что больше никогда не будешь играть в карты.
"Ого! - подумал я. - Гарик Кузин выступает в роли воспитателя!" Оказывается, воспитателем быть намного приятнее, чем воспитуемым.
- Я уже себе дал слово, - сказал Алим. - И тебе даю. Не буду играть в карты. Никогда. Ни с кем.
Он говорил, а сам смотрел в землю, так что я видел только его круглую голову с короткими чёрными волосами, густыми, как щетина на зубной щётке.
- На! - сказал я и, взяв его руку, вложил ему деньги в ладошку.
- Я не могу тебе скоро вернуть долг, Григорий, - очень серьёзно и озабоченно проговорил Алим.
- Ничего, ничего…
Я вырос в собственном мнении от проявленного благородства, и даже денег мне теперь было почти не жаль.
- Я верну тебе долг, когда начну работать, - продолжал Алим. - Ты дай мне адрес. Дай, пожалуйста.
- Ладно.
Я оторвал узкую полоску от газеты и написал ему адрес. Алим спрятал его в карман вместе с деньгами и протянул мне руку.
- Спасибо, Григорий. Я тебе друг на всю жизнь.
Я смотрел ему вслед. Алим шёл по тропинке к берёзовому лесу и насвистывал уже знакомую мне башкирскую мелодию.
На пляже
- Здравствуй, солнце! - услышал я сквозь сон. - Здравствуй, небо! Здравствуйте, горы! Здравствуй, Урал!
Саша могла бы, конечно, и не так громко здороваться с небом и с Уралом. Но тогда бы я не услышал её языческого приветствия и Саше самой пришлось бы идти на Урал за водой. Раньше Витька спал очень чутко и в Сашино дежурство просыпался даже раньше самой дежурной. Но, с тех пор как мы с Сашей ночью догоняли забытую в машине полевую сумку, Витька что-то стал крепко спать по утрам.
Но я… Скажите, я-то с какой стати должен жертвовать ради неё своим отдыхом? Что мы, друзьями стали? Ни за что, ни про что толкнула меня так, что я чуть не пробил своей спиной борт машины! А теперь: "Здравствуй, солнце…"
Однако самое удивительное то, что я всё-таки выбираюсь из спального мешка. Вольфрам и Витька спят, а я встаю и выхожу из палатки. Солнце в самом деле уже висит над горой, словно огромный яичный желток. Под косогором на лугу ещё не сошла роса, и тысячи капель сверкали и искрились, как рассыпанные небрежной красавицей стеклянные бусы. А над рекой стоял туман. Он протягивал над берегами лохматые лапы, словно хотел спрятаться в прибрежных зарослях, но кусты стряхивали с себя белые клочья тумана, и он поднимался над лугом и таял, растворяясь в прозрачном чистом воздухе.
Саша стояла в своём полосатом сарафанчике, с растрепавшимися волосами и босая, щурилась, глядя на солнце, и беззаботно улыбалась. Она стояла боком ко мне и могла меня не видеть, а может быть, и видела краешком глаза, но не хотела замечать.
- Ты что раскричалась? - сказал я строго. - Если ты дежуришь, так другие спать не должны?
Лохматая Сашина голова медленно повернулась на тонкой шее, Саша насмешливо взглянула на меня.
- Кому надо - спят, - сказала она.
- Больше не кричи. Я тоже пойду спать.
- Ну, зачем, - испугалась Саша. - Лучше сбегай принеси воды.
- Тебе - лучше, а мне-то не лучше…
Но я поворчал только для куража. А сам тут же взял ведро и помчался по крутой тропинке, ощущая босыми ногами прохладу влажной земли.
Через луг я шёл не по тропинке, а прямо по траве, почти до колен вымочив росою ноги. У реки пожалел, что не взял плавки. Я зашёл за кустик, чтобы Саша с косогора не увидела меня голым, сбросил трусы и прыгнул в Урал.
- Ух, ты!
Долго купаться я не посмел - Саша ждала воды, могла из-за меня опоздать с завтраком. Окунувшись несколько раз, я взял ведро, забрёл поглубже, набрал воды и, держась за ивовый кустик, выбрался на крутой и скользкий берег.
Я с удовольствием шёл по кочкам с тяжёлым ведром, я нёс его, как драгоценность. Ну как бы она сейчас пыхтела с ведром, эта щуплая девчонка! А для меня это пустяки. Я могу принести сто вёдер подряд, тысячу вёдер, я могу натаскать для Саши целое озеро воды, и пусть она плавает по этому озеру в маленькой лодочке с белым парусом.
- Принёс? - равнодушно сказала Саша, когда я поставил ведро возле очага.
О неблагодарная!
- Нет, на верблюде привёз. Хоть бы спасибо сказала…
- Я потом сразу два скажу, когда ты рис помоешь.
Что ж, я пошёл и на эту жертву. Вымыл рис, а потом мы стали вместе варить полевую кашу. Когда двое выполняют какое-нибудь одно дело, то это всегда создаёт некоторую безответственность, поэтому каша у нас оказалась недосоленной и слегка подгорела, так что Вольфрам даже сказал что-то вроде:
- Пора бы уж научиться…
Но сказано это было негромко и не вполне конкретно - чему научиться, и Саша не приняла на свой счёт.
Впрочем, смаковать завтрак особенно не приходилось: сегодня мы переезжали в новый лагерь. Неизвестно, когда придёт машина. Вдруг через час уже заурчит за берёзами, а у нас ничего не готово. Поэтому в темпе съели кашу, выпили чай и принялись за сборы.
Вот упала с колышков главная палатка. Мы с Вольфрамом свёртываем огромный неподатливый брезент. Колышки неприкаянно торчат на месте нашего бывшего жилища. На примятой спальными мешками пожелтевшей траве валяется линялая голубая майка.
- Виктор, твоя майка?
- Я её целую неделю ищу! - обрадованно говорит Витька.
- Почаще надо кочевать, - говорит Вольфрам, - все пропажи найдутся.
Часа через два всё было готово. Свёрнутые палатки лежали рядышком, готовые к путешествию. Забитые ящики с образцами и с продуктами стояли тут же. Спальные мешки, перевязанные ремнями, умостились под берёзкой. Ведро. Чайник. Рюкзаки.
- Да где же машина? - беспокоилась Саша. - Пожалуй, тут и обедать придётся.
- Как бы не пришлось ночевать, - сказал Витька.
- Придёт, - успокоил Вольфрам. - У геологов каждый день на учёте, тут нельзя нарушать график, это не завод.
- Я вижу - ты здорово заводское производство представляешь, Вольфрам, - сказал я.
- Завод - под крышей, а мы - под открытым небом, - объяснил Вольфрам.
- Что, готовить обед? - со вздохом спросила Саша.
- Конечно, готовь, - распорядился Вольфрам.
Я опять сбегал за водой. Витька развёл огонь. Хорошо дежурить, когда у тебя столько добровольных слуг… Один Вольфрам лежал на траве, закинув за голову руки, и глядел на редкие мелкие облака, раскиданные по бледно-голубому небесному куполу.
Обед был сварен и съеден, а машина всё не появлялась. Саша собрала в ведро грязную посуду и вопросительно взглянула в мою сторону. И как раз в этот момент Вольфрам сказал:
- Пошли, ребята, на пляж, позагораем.
Я стоял в нерешительности. Чёрт побери, не ходит же она в моё дежурство со мной на Урал мыть посуду! Целый день таскал для неё воду, утром мыл рис, встал из-за неё на полтора часа раньше - ей всё мало. Первый раз за всё время можно днём полежать на песке, так нет, иди с ней мыть посуду. Не пойду!
- Брать твоё полотенце? - спросил Витька.
Вольфрам взглянул в мою сторону и сразу сообразил, в чём дело.
- Бери, - ответил он Витьке.
Я рассердился. Купание - это личное дело, с какой стати он распоряжается?
- Саша одна управится с посудой, - жёстко добавил Вольфрам, разгадав мой протест.
Саша подняла ведро и, ни на кого не глядя, пошла по крутой тропинке вниз. Чашки у неё в ведре сердито погромыхивали.
Она пошла налево, по открытому косогору, а мы - в противоположную сторону, через берёзовый лесок. Песчаный пляж находился не так уж близко от лагеря, но в пределах голосовой связи, если, конечно, не жалеть голоса.
Говорят, легко быть эгоистом. Ничего подобного! Я лежал на горячем песке, солнце гладило мою голую спину жгучими лучами, ветер ласкал мою кожу нежными дуновениями, а я не испытывал никакой радости. Потому что я был эгоист. Я тут валялся на песке, раскинув руки и прикрыв голову носовым платком, а Саша в это время одна на берегу тёрла песком закопчённое ведро и, возможно, плакала от обиды. Если бы не вмешался Вольфрам… За что он не любит Сашу?
- Вольфрам, за что ты не любишь Сашу?
- Я? Сашу?
- Заметно, - поддержал меня Витька.
Вольфрам пружинисто сел на песке, обхватил руками колени.
- Человек вовремя должен становиться взрослым, - сказал он. - Есть вещи, которыми нельзя играть.
По-моему, его соображения не имели никакого отношения к Саше. Вольфрам заметил, что я его не понял.
- Её ни на грош не интересует геология, - добавил он.
- Ты не любишь всех, кто не любит геологию? - запальчиво спросил я.
- Она не любит геологию, но собирается ей служить - вот в чём беда, - резко ответил Вольфрам. - Без любимого дела человек живёт нищим.
- Давайте искупаемся! - крикнул Витька и первым кинулся в воду.
Мы с Вольфрамом тоже пошли к Уралу.
Витька переплыл реку и лакомился смородиной. Вольфрам вернулся на свой берег. Мне хотелось ягод, но я боялся комаров, а в кустах их было множество, Витька то и дело шлёпал себя ладошкой по мокрому телу. Я выбрался на песок и сел рядом с Вольфрамом.
Мы молчали. Вольфрам смотрел на воду и думал о чём-то своём. Такое у него было лицо, будто он тут совсем один. Один или с кем-то, кого я не вижу, а видит только он.
- Где ты, Вольфрам? - тихо спросил я. - В Якутии?
Вольфрам взглянул на меня светлыми глазами, чуть приметно двинул уголками губ:
- В Якутии. В маленьком улусе на берегу большой реки. Якуты гостеприимный народ. Угощали нас рыбой и медвежатиной, а потом мы пили крепкий чай.
Вольфрам замолчал. Подкинуть ему наводящий вопрос?
- И она была там?
- Мария? Нет. Она пришла потом. Остановилась в дверях и спросила, кто тут самый главный геолог.
- Ты был главным?
- Я. Она хотела, чтобы я пришёл в школу и рассказал старшим ребятам о работе геолога. На ней было серое платье. Коса спускалась ниже подола. А сама тоненькая, как подросток.
- Красивая, - сказал я. - Я видел.
- Потом, когда я побеседовал с ребятами, мы с ней всю ночь сидели на берегу Лены. Она в Москве окончила педагогический институт. О Москве говорили. О Якутии. О школе. Очень интересная девушка… А ночи в Якутии летом короткие. Не хотелось расставаться, но утром наш отряд уходил. Я сказал ей, куда выйду через месяц. Точно число назвал и место на берегу речки. Она обещала приехать, встретить. В Якутии говорят: тысяча километров не расстояние. А тут было гораздо меньше тысячи.
Высоко в небе чуть в стороне от нашего пляжа парит коршун. Ровными кругами он ходит и ходит, выглядывая добычу, а может, выглядел уже и теперь прицеливается, как лучше ударить.
- Я опоздал к назначенному сроку, - негромко продолжал Вольфрам. - Мы заблудились, голодать пришлось. А товарищ у меня был некрепкий, язвенник - после ленинградской блокады. Совсем ослабел, идти не может. Наткнулись на охотников. Я оставил с ними товарища, один продолжал маршрут. Но, как ни бился, опоздал на три дня. Тут ещё дожди настигли…
Коршун уже исчез. Должно быть, настиг свою жертву и теперь терзает где-нибудь у гнезда. Витька плывёт к нам.