Как человек предусмотрительный, я на этом не успокоился, я задался вопросом: а вдруг потеплеет, ведь сейчас как-никак июль? Значит, надо бежать в магазин, купить липучку для ловли мух. Я побывал в четырех магазинах. В первых трех липучки не оказалось, я потребовал жалобную книгу, написал жалобу и вдобавок послал письмо директору базы. В четвертом магазине обслуживание было безупречным.
Дома я развесил липучки по всей комнате и стал ждать улова. А сам тем временем слушал радио. Так я прождал весь день до последней радиопередачи "Спокойной ночи, дети!", и хоть бы одна муха попалась! Тогда я махнул на них рукой, потому что примерные дети ложатся спать ровно в половине девятого.
Параграфу "тишина" я посвятил еще два дня. Эту операцию я назвал "Противотелефонная оборона". Я обзвонил своих друзей, просил не беспокоить меня звонками до самых экзаменов. По этому случаю Фэнел прочел мне по телефону последний номер журнала "Спорт", чтобы я не разбазаривал драгоценное время на хождение в газетный киоск, но и не отставал от жизни.
И Маричика "окружила меня вниманием", рассказала по телефону два фильма, один - цветной.
А разве одни только твои друзья могут отрывать от занятий телефонными звонками? Есть еще и друзья родителей, родственники, знакомые…
Я взял папин список, есть у него такой, и всем сообщил, что я занимаюсь, попросил не звонить нам. Вызвал по междугородной дядю, он живет в Мизиле, но поговорить с ним не удалось, он уехал в Констанцу. А Констанца велика. Как его там найдешь?
Надо было подумать и об эстетических условиях, проще говоря, о красивой и приятной обстановке, тогда занятия пойдут как по маслу. На это у меня ушло полтора дня. Я наведался в известные мне сады, нарвал там всяких цветов, а после взялся разукрашивать абажур настольной лампы. Сначала я нарисовал мяч и бутсы, потом стер и изобразил на нем парусную лодку. Мне это опять не понравилось, и я задумал нарисовать аиста. К сожалению, не на чем было. Абажур пришлось выбросить, а после я потратил уйму времени, объяснял маме то, что, по-моему, и объяснять не нужно. Григореску, на что был великий художник, и то, случалось, портил холст! А семикласснику нельзя?
В конце концов мои старания увенчались успехом. Как мне ни трудно было, я все же создал себе условия для занятий. Главное было сделано. Теперь оставался сущий пустяк. Заниматься.
Понятно, все надо делать с умом, знать меру. Еще давно я слушал по радио передачу "Советы врача". Советы очень ценные, например, как предупредить переутомление у детей. Занятия должны чередоваться с отдыхом, развлечениями.
Я думаю начать… с чередования.
Вы не знаете, идет в кино "Стреляйте в Станислава"? А матч на кубок с командой "Динамо" не отложили?
Ах, все бы шло нормально, если бы не вмешался отец.
"Условия? Какие условия? Переутомление? Какое переутомление?"
Он свел на нет всю мою подготовительную работу, все мои труды пошли насмарку.
Папа сейчас в отпуске. Он будит меня по утрам и сажает за учебник химии. В обед он меня проверяет. Говорит, что я знаю материал, но способен на большее.
Увидим!
ЧУДО
Они поссорились. Насмерть. Наступило молчание, не потому, что им не хватало обидных слов, а потому, что они были убеждены в бессилии слов. Даже и самые суровые слова теперь уже мало что значили, все были слишком бледными, только молчание могло еще выразить что-то. Они зашли так далеко, что уже забыли, с чего началось, им казалось, что с тех пор прошли годы, причина ссоры уже не важна, главное - за кем будет последнее слово, кто возьмет верх, а кто окажется слабее и уступит.
- Я тебя раскусила еще в детском саду, - сказала Мариана. - Прорвал мой воздушный шар, и тебе хоть бы что!
- А ты моего котенка мучила. Думаешь, я забыл? - сказал Раду.
- Кто бы говорил, да не ты! Сам в первом классе нацепил собаке на хвост консервную банку.
- Вот и врешь! Вовсе я не нацеплял.
- Ну собирался.
- Это разница. А ты еще в первом классе была задавакой, не хотела одолжить мне коньки.
- Мне мама не разрешила.
- Надо было упросить ее, объяснить.
- А если я обиделась на тебя. Ты меня за косы дергал.
- Что-о?! А кто разорвал мой букварь?
- Беспамятный ты. Вовсе и не букварь, а книгу для чтения. И не в первом мы были классе, а во втором. Я нечаянно разорвала.
- А каштаны, которые я спрятал под лестницей, тоже нечаянно выбросила?
- Ты у меня куклу распотрошил. Лучше бы уж признался.
- Нечего мне признаваться. Из-за тебя я в третьем классе заплатил за стекло.
- Заплатил, потому что ты его разбил.
- А кто накапал на меня? Кто?
- Надо было набраться мужества, самому встать и признаться. И потом, никто и не капал на тебя. Я даже ни словечка не сказала. Только толкнула тебя в бок, чтобы ты встал. Учительница уже сто раз спрашивала, кто разбил окно.
- Ну да, сто! Она только один раз спросила.
- А в зимние каникулы, когда мы были в четвертом классе, кто ходил к моей маме и нажаловался ей, что я не иду с катка?
- Я ходил. И правильно сделал. Уже стемнело, и нечего там было околачиваться.
- А может, еще есть такие люди, которые не боятся темноты?
- Ты хочешь сказать, что я боюсь?
- Тебе какое дело, что я хочу сказать?
- Тут ты права. Можешь говорить тысячу глупостей в минуту.
- Это не моя специальность. Вот ты, например, в пятом классе на географии сказал, что страна тысячи озер - Швейцария. Может, не помнишь?
- Нет, помню. И очень хорошо помню. Я проболел и не ходил в школу, а ты даже не навестила меня и не сказала, что задано.
- Нет, навестила!
- Вот и нет!
- Я пришла, а твой папа не пустил меня, сказал, что я могу заразиться.
- Могла бы позвонить по телефону.
- Конечно, могла. В шестом классе я послала тебе поздравительную телеграмму в день рождения, а ты мне даже спасибо не сказал.
- Пардон! Я на другой день поблагодарил тебя.
- Мерси! Удивляюсь, что не через год.
- Ты чересчур много удивляешься.
- Сколько хочу, столько и удивляюсь.
- Ну и пожалуйста! И отцепись от меня!
- Можешь отчаливать! Скатертью дорога!
Они поссорились. Насмерть. Наступило молчание, не потому, что…
- Ну теперь, - сказала Мариана, - мне уже трудно, очень трудно помириться с тобой.
- Ну теперь мне очень и очень трудно помириться с тобой, - сказал Раду.
- Наверное, только чудо могло бы помирить нас.
- Чудес не бывает.
- Если бы мы каким-то чудом забыли все, что было, и не вспоминали об этом. Если бы мы каким-то чудом совсем не знали друг друга и никогда не встречались.
- Точно. Мы могли бы помириться, если бы каким-то чудом только сейчас познакомились.
- Это идея! - сказала Мариана.
- Какая? - спросил Раду.
- То, что ты сказал. Как будто мы только сейчас познакомились.
- И никогда не знали друг друга, никогда не встречались?
- Да.
- Меня зовут Раду Дисеску.
- Очень приятно. Марианна Новак.
- В каком классе вы учитесь?
- В седьмом. А вы?
- Можно со мной на "ты". Я тоже в седьмом.
- Ты в Бухаресте живешь?
- Да. А ты?
- Я тоже.
- Ты знаешь Заревую улицу?
- Конечно. Там был детский сад. Когда я еще в него ходила, я очень любила воздушные шары.
- А котят ты любила?
- Не помню. А тебе нравились собаки?
- Не очень, но я их не мучил. В первом классе у меня был черный щенок. Я его звал Белым Арапом.
- А у меня в первом классе были чудесные коньки.
- Ты их давала кому-нибудь покататься?
- Мама мне, правда, не очень-то позволяла, но я ей объясняла, упрашивала ее. Ребята тогда меня частенько дергали за косы.
- Мне кто-то разорвал букварь. То есть нет, это было уже через год, когда я был во втором классе, кто-то разорвал мою книгу для чтения.
- Может, нечаянно?
- Ну конечно, нечаянно. Я тогда собирал каштаны.
- А у меня была кукла Рита. Я ее так назвала в честь знаменитой итальянской певицы.
- В третьем классе я однажды разбил окно в школе.
- И признался?
- Ну конечно.
- Какая хорошая была зима, когда я училась в четвертом классе. В каникулы я весь день была на катке.
- И вечером?
- Иногда и вечером. А если говорить откровенно, только один вечер.
- Расскажу тебе один смешной случай. В пятом классе я как-то грипповал и не ходил в школу. Я не знал, что задано по географии, и, когда учитель спросил меня, что это за страна тысячи озер, я ответил: "Швейцария!"
- Забавно! Скажи, ты когда-нибудь посылал телеграммы?
- Нет.
- А я посылала.
- Зато я получал.
- Это не совсем одно и то же, но, в общем-то, близко.
- Ты что завтра делаешь? Воскресенье ведь.
- Еще не знаю. А ты?
- Я хотел в кино пойти. Может, и ты пойдешь?
- Пойду. На какой сеанс?
- Ну хотя бы в одиннадцать. К обеду будем дома.
- Договорились. Завтра в одиннадцать.
- Здесь, перед домом.
- На этом самом месте. До свидания, Раду!
- Пока, Мариана!
ЧЕЛОВЕК У ОКНА
От Бухареста, где мы с ним сели в поезд, в одно купе, и до самой Синаи, где он сошел, он всю дорогу смотрел в окно.
Я читал. Не столько читал, сколько перелистывал журналы. Когда бы я ни вскинул глаза, я видел его руки на спущенной оконной раме, сутулую спину, прядь каштановых волос, которую трепал ветер.
Он заговорил со мной, когда наш скорый поезд мчался как бешеный мимо станции Буфтя. Он повернулся ко мне и вдруг сказал без всяких предисловий:
- Как мне хотелось, чтобы мы остановились здесь!..
Я рассмеялся. Очевидно, слишком громко и неестественно, я сам почувствовал, что надо объяснить ему, над чем я смеюсь:
- Я еду в Клуж. По-моему, мы слишком часто останавливаемся. Я уже ругаю себя, что не догадался взять билет на самолет. Через два часа я был бы там.
Он улыбнулся.
- Я недавно два воскресенья подряд путешествовал самолетом. Собственно, это только так говорится "путешествовал". Один из моих ребят - летчик. Он пригласил меня полетать над Бухарестом.
Я пригляделся к нему. На вид ему можно было дать лет сорок, максимум - пятьдесят. А у него уже сын - летчик! Я хотел было сказать ему это, но он опять отвернулся к окну и повторил:
- Да. Как мне хотелось, чтобы мы остановились в Буфте. У меня здесь двое: один работает зоотехником, другой - кинооператор.
В Звориште, а может быть, где-то дальше, он подозвал меня к окну и показал гигантскую дождевальную установку в виде аиста, из крыльев которого снопами брызгали струи.
- Здесь у меня медичка на практике, - добавил он.
"Счастливый отец, - подумал я, - так молодо выглядит, а у него такие взрослые дети. Можно позавидовать".
Но я опять не успел высказать ему свою мысль - вдалеке показались серебристые трубы нефтезаводов, и мой спутник заметил:
- Здесь, в Плоешти, у меня пятеро. Один, правда, сейчас в отъезде, за рубежом. Он у меня мастер на заводе имени "1 Мая", выпускает нефтеоборудование, а сейчас выехал в Гану на монтажные работы. А остальные четверо - два юноши и две девушки - все работают на строительстве.
Мы проезжаем Бразь, Кымпину, Комарник.
Мой спутник громко читает названия станций и каждую минуту подзывает меня к окну.
Здесь у него химичка.
Здесь инженер-механик.
Я уже сбился со счета. У меня мелькнула мысль, что он и сам, вероятно, не всех помнит и путает их профессии.
Но я тотчас отогнал такое предположение и проговорил:
- Извините меня.
Он даже не слышал.
Поезд подходил к Синае, и он стал собираться.
- Вы в отпуске сейчас? - спросил я.
- У меня каникулы. Мой тут инженером работает. Пригласил меня в гости на несколько дней.
Тут я не удержался и воскликнул:
- Сколько же у вас детей? Я насчитал больше дюжины.
- По-вашему, это много? - Он с улыбкой посмотрел на меня.
- А по-вашему?
- Маловато.
- !
- У меня их гораздо больше. Раз в десять.
Он взял свой чемодан из багажной сетки, пожелал мне счастливого пути и на прощание отрекомендовался:
- Учитель Николае Думитран.
ХОТЬ БЫ ОДНО СЛОВЕЧКО…
Раду первым подошел и стал утешать его:
- Ничего страшного, утрясется!
Потом подошла Лия:
- Выше голову!
Потом Ион:
- Не горюй! Бывает.
И вот он сидит один в классе и с умилением думает о них. Какие хорошие ребята! Все умчались во двор на перемену, и только эти трое почувствовали, что ему хотелось услышать теплое слово, подошли к нему и ободрили его. Только теперь, да, именно теперь-то он и узнал, кто его истинный друг, а кто - нет. Эта злосчастная тройка по математике была, что называется, пробным камнем для дружбы. Те, для кого он что-то значит, настоящие друзья, не оставили его в беде, не помчались играть во двор, а подошли к нему и сказали: "Ничего страшного, утрясется!", "Выше голову!", "Не горюй!.." А Барбу? Барбу, которого он считал больше чем другом, а может, и больше чем братом, что для него сделал Барбу? Он первым выскочил из класса. Вылетел пулей. Даже и не глянул на него. Конечно, что ему глядеть? Что он может увидеть? Человека, убитого горем. А Барбу это мало волнует. Вылетел стрелой из класса, играть в "жучка" или в "колдунчики", а может, посмеяться с девчонками над его бедой - почему бы и нет? Ну что ж, уважаемый, так и запомним! Значит, вот вы какой, так вы понимаете дружбу? Пять лет дружить, целых пять лет, и вот - нате вам пожалуйста!
Может, еще придешь ко мне завтра просить велосипедный насос? Может, у тебя хватит нахальства прийти смотреть телевизор, когда будет матч с командой "Рапид"?.. Насос? Нет у меня. Уже нет. Впрочем, зачем я буду врать? Насос есть, но я тебе не дам. Почему? Да просто так. Не дам, и все. Сработается, испортится. Ты же не хотел портить себе настроение на переменке, подойти к другу, сказать ему теплое слово, одно словечко в утешение. Мне больше ничего и не нужно, ну сказал бы ты: "Ничего страшного, утрясется!", "Выше голову!" или "Не горюй!". Вовсе я не требую, чтобы ты рыдал, рвал на себе волосы. Только одно слово, одно словечко, вот чего я ждал от тебя…
Ты хочешь в воскресенье посмотреть телевизор? Уже нельзя. Почему? Да просто так. Я его не включу. Не терплю команду "Рапид". Не интересуюсь, когда она играет и как сыграет. С нынешнего дня я болею за "Динамо". Динамовцы раздолбают мазил. Побьют со счетом 5:0, 10:0, 1000000:0. А я буду смеяться, обхохочусь. Ты же сейчас смеешься, тебе плевать, что я тут сижу, переживаю. Тебе важнее игра в какие-то "колдунчики". Ну что ж, уважаемый, так и запомним! Для тебя дружба - целых пять лет! - это жук на палочке. Для тебя перемена в двадцать минут весит больше, чем дружба целых пять лет. Ну что ж, дело твое! У каждого свои весы. И своя совесть. Я, по крайней мере, ни в чем не могу упрекнуть себя. Разве только в том, что был настолько наивным, верил в нашу дружбу. Чем я хоть раз обидел тебя за все пять лет? Ну скажи, чем? Ага, молчишь! А почему молчишь? Не хочешь спорить со мной, потому что я и так расстроен? Вовсе нет. Тебе на это плевать. Молчишь, потому что я прав, говорю справедливые вещи. И если уж речь зашла о справедливости, так я тебе напомню, что мои акварельные краски остались у тебя. Я не взял их обратно. Ты сказал, что они тебе нравятся. Так вот, пусть они тебе разонравятся! Потому что мне тоже не нравится, как ты поступил со мной. Насчет перочинного ножа, который я подарил тебе в день рождения, можешь не беспокоиться - не отберу!
Зато верну тебе ту книгу, которую ты мне подарил в день рождения. Ты на ней надписал: "В знак дружбы". А это вранье, и еще какое! Зачем я буду держать у себя в доме такое вранье? Я даже прикасаться к этой книжке не стану, не то что листать ее… Когда я буду брать ее с полки, я специально надену перчатки и все равно потом буду мыть руки, десять раз намылю. Вот так-то, уважаемый! За измену в дружбе платят дорогой ценой. Ты не ребенок. Детский сад и первый класс давно уже позади. Ты теперь в пятом классе, ты пионер, ко всему еще председатель отряда. Пора бы знать и соображать, как надо поступать с друзьями.
Повторяю, ведь я же ничего особенного от тебя не требовал. Всего одно слово, одно словечко! Возьми вон Раду, он только первый год в нашем классе. А он нашел нужным сказать: "Ничего страшного, утрясется!" А Лия? Она же еле здоровается со мной, и все-таки подошла: "Выше голову!" Не говоря уж об Ионе. Первый драчун в классе, от него скорее получишь по шее, чем дождешься теплого слова. И все же он подошел, утешил: "Не горюй! Бывает…" А ты…
Хлопнула дверь, он вздрогнул. Потный, запыхавшийся Барбу влетел на всех парах.
- Есть! Порядок! Мировой рекорд по спринту! Я сбегал к отцу на работу, сказал, чтобы он не ждал меня, мы с ним в четыре собирались пойти в магазин покупать мне куртку. Пойду к тебе и буду сидеть до победного конца, пока ты не одолеешь разложение на множители. Куда это годится? Тройка! Ты - и вдруг тройка! И где твоя совесть? Ну что ты сделал такое лицо? Может, хочешь, чтобы я сказал: "Ничего страшного, утрясется, не переживай!" Нет, переживай, братец, переживай, радоваться тут нечему! Ты ел? Нет? У меня есть бутерброд. Сейчас мы его располовиним!
ДВЕРНАЯ РУЧКА
Утром накануне Нового года Мария Дридя возвращалась домой, везла на санках елку, привязав ее поясом от пальто. Елочка была недурная, правда, жидковатая и с обломанной верхушкой.
"Проспала, пришла к шапочному разбору, ни одной приличной елки не осталось. Надо было вчера или позавчера сходить за елкой…"
Но она прекрасно знала, почему так вышло. Ее муж, Никулае Дридя, полгода назад уехал в командировку и рассчитывал вернуться только в марте. Он был квалифицированным монтажником, его хорошо знали на многих предприятиях-новостройках, перебрасывали с одного объекта на другой. Теперь он работал на строительстве текстильной фабрики в одном из северных городов Молдовы. Незадолго до Нового года он написал домой, что не сможет приехать под праздник, и приглашал к себе сына на зимние каникулы. "У нас много снегу, - писал он жене, - я смастерил Михаю мировые санки. Об остальном не беспокойся. Мы с ним - народ хозяйственный, не пропадем!"
Мария тогда решила не покупать елку. "Если Михай уедет, елка ни к чему, куплю себе веточку омёлы". Но для себя она и омёлу бы не купила, и не из скупости, просто одной ей и праздновать не хотелось. Вечером она укладывала вещи Михая в дорогу, как вдруг принесли телеграмму от Никулае: "Еду Бухарест на несколько дней Михая не отправляй Новый год встречу с вами". Так вот получилось…
Придя домой, Мария оставила елку в прихожей, сняла пальто и пошла на кухню, там у нее на противнях были разделаны пироги. Когда она уходила, накрыла их полотенцем, пока они поднимутся.