- Возможно! - задумчиво сказал Михня. - А если нас примут учиться на шоферов?
- На шоферов? Я и сам думал. Это было бы классно, только меня не примут.
- Почему?
- Будто не знаешь! Там надо понимать работу мотора… Надо учить физику… а в физике без математики не обойдешься.
- Эх ты! - рассердился Михня. - На меня не надеешься? Я тебя там научу.
- Чему научишь?
- Математике. Нет, правда, Андрей, давай шоферами будем, а? Ну прошу тебя!
- Нет… Не могу я! Ты не хочешь меня понять, ведь я даже деления дробей не знаю.
- Да это же просто. Когда мы попадем в школу шоферов, я с тобой займусь и все объясню.
- И деление дробей? Что ты говоришь!
- Все объясню. Почему нет? Это же совсем просто: первую на вторую кувырком.
- Да, хорошенькое "просто"! "Первую на вторую кувырком". Для меня это все равно что по-английски.
- По-румынски говорю. Дай карандаш и бумагу!
- Возьми сам в портфеле, - уныло сказал Андрей.
Михня вмиг достал из портфеля карандаш, тетрадку и подсел к Андрею на кровать.
- Это просто, смотри! Первую на вторую кувырком. Скажем, нам надо разделить дробь семь пятых на три вторых. Множим первую на вторую кувырком. Пятью три - пятнадцать, это будет знаменатель дроби, семью два - четырнадцать, это у нас числитель. Ну понял?
- Да вроде понял… - неуверенно сказал Андрей. - Дай-ка я сам попробую. Ты мне говори дроби, а я буду делить.
Михня стал диктовать, Андрей решал.
- Смотри-ка, и верно, просто! Ха! Решил! Живем! А сложение как делать?
- Это и вовсе легко. Сейчас покажу.
Михня принялся объяснять, как приводить дроби к общему знаменателю, как сокращать их.
- Занятно!
Андрей встал с кровати. Они оба уселись за стол. Складывали, вычитали, делили, умножали… Часы били много раз. На дворе стемнело. Сестренка Андрея ела, спала, просыпалась и опять ела. Родители Андрея робко приоткрывали дверь, заглядывали в комнату, но, видя, что друзья занимаются, уходили.
- Нет, ты только подумай, Михня! - воскликнул Андрей. - Теперь-то я все понимаю! Честное слово, понимаю! - Он вскакивал на стул и прыгал с него, крича: - Ура! Знаю! Знаю!
- Я же говорил тебе!
- И правда! Ну, а как с примерами?
- Да они тоже легкие. Давай возьмем задачник!
Они открыли задачник, отыскали примеры, заданные к следующему уроку.
При виде колонки примеров с иксами и игреками, то рядом с числителем, то рядом со знаменателем, Андрей схватился за голову, и все его воодушевление испарилось в один миг.
- Нет… Даже и глядеть не хочу! Не-е-е. Иди, вербуйся один в шоферы… я не отваживаюсь.
- Не валяй дурака, Андрей! - прикрикнул на него Михня. - Это же просто.
- Для тебя все просто. Тебя хлебом не корми, только дай задачки порешать. И слушать не хочу!
Андрей встал и решительно направился к кровати.
- Эй, ты куда? - грозно крикнул Михня.
- Спать! Премного благодарен! Кто куда, а я - спать.
Он улегся и накрылся с головой одеялом. Михня взял задачник и опять подсел на постель.
- Ты хоть попробуй только!
- Нечего и пробовать, я знаю, что ни шиша не пойму, там сам черт ногу сломит.
- Не дури! Давай возьмем первый пример. Читай!
Андрей со вздохом подчинился, поглядел-поглядел, потом сказал:
- Ничего не понимаю.
- Читай еще раз! Думай!
Вникнув, Андрей начал понемножку соображать.
- А ну, посмотрим! - оживился он, слез с кровати и опять сел за стол. Переписал пример в тетрадку. - Значит, так… С чего же начинать?
- Работай мозгами!
- Что, если я начну вот с этого… Как ты считаешь?
- Сам смотри! Не получится, по-другому будешь решать.
- Ну, а как лучше?
- Э, нет… Давай сам!
- Уф, вот морока-то!
Андрей мучительно думал и грыз карандаш…
- Ага! Вот как надо! - обрадовался он вдруг. Но тут же увидел, что радоваться пока рано. - Нет, так не пойдет… Значит, вот… Ну конечно! Вот, черт! Ну и примерчик! А знаешь, меня это даже заело! Головоломный, но мне нравится. Куда этот проклятый икс подевался? А, вот ты где, голубчик, чтоб тебе пусто было!
Михня с улыбкой следил за всеми попытками друга, который в конце концов напал на верный путь.
- Видал, Михня? Вышло! - И он закружился по комнате, хлопая в ладоши и припевая: - Вышло, вышло!
- Не шуми! - осадил его Михня. - До Пифагора тебе еще далеко.
- До Пифагора? Это у которого теорема? Ой-ой! Я его терпеть не мог. А теперь он уже симпатичным кажется.
- Говорил я тебе, что легко, а ты не верил. Теперь нас обоих возьмут в шоферы?
- А то что же? Только давай еще порешаем примерчики.
Дальше дело подвигалось туго.
- Запутался… Никак не выходит. Нет, не дается мне математика, хоть умри! - Андрей опять вскочил, но Михня удержал его:
- Не пущу! Гляди хорошенько, скобки видишь? Ты делил, а на скобки и не посмотрел.
- Разве?
- Погляди хорошенько!
Андрей опять взялся решать. Получилось. Теперь и он был удовлетворен.
- Ну, все! - сказал Михня. - Можно считать, наше дело выгорело. Возьмут обоих.
- Куда?
- Ты что, с луны свалился? В шоферы.
- А! Это бабушка надвое сказала. Детей на работу не берут.
- Мы себе прибавим года.
- Так нам и поверили! У нас документы потребуют.
- А мы скажем, что потеряли.
- Врать?
- Как же тогда?
- Давай подумаем! Скажи мне толком, Михня, ты почему решил уехать?
- Папа… папа мне сказал…
- Что сказал? Уехать?
- Нет. Он сказал, что я тебе не помогаю и…
- Ты? Ты не помогаешь? - Андрей так и взвился. - А сейчас что делаешь? Э, нет, если ты из-за этого надумал уехать, я тебя не пущу! Эго неправильно.
- Тогда и я тебя не пущу. Мы каждый день станем вместе заниматься. Будь спокоен, отметку ты исправишь! Даже и переэкзаменовки у тебя не будет. А насчет второгодничества и говорить нечего… Нет, не отпущу. Это неправильно.
- А что я отцу скажу? Табель-то…
- Я за тебя поручусь. Дам честное слово, что ты исправишь отметку. Согласен?
Андрею не пришлось долго раздумывать над ответом.
Они сидели за столом, смотрели друг на друга, как будто давно не виделись.
И вдруг ни с того ни с сего оба расхохотались и, показывая носы, начали дуэтом:
- До свиданья, нет слов…
- Пиши мне с курорта…
- Не забудь мой адрес…
- Продувная улица!
- Город Продувнешть!
ПРИЗНАЮСЬ, Я ТОТ САМЫЙ ЧУДИК…
Что тут говорить? Кому приятно, когда над ним смеются. А я вот говорю, что мне приятно. Посмотрите на меня и убедитесь, разве я шучу или съехал с рельсов, как выражается папа, - свет велик, чего только не бывает!
И все-таки…
И все-таки, ребята, честное школьное слово, слово парня - в апреле мне исполнилось двенадцать лет, - слово пионера с третьего класса! Есть же такие меднолобые, которые смеются надо мной, а мне не только все равно, я не только не злюсь на них, но мне даже приятно. Я просто радуюсь, только и жду, когда они начнут смеяться надо мной. Что вы на это скажете?
Сейчас вы, может, ничего не скажете, потому что не знаете, о чем речь. А под конец обязательно что-то скажете, и я, даю честное слово, буду целый день скакать на одной ножке или отдам свой педальный автомобильчик со всеми четырьмя запасными шинами, только бы услышать, что вы на это скажете. Мне страшно хочется услышать, что вы скажете о человеке, который радуется, когда некоторые над ним смеются.
В данном случае эти "некоторые" называются: Кости, Раду и Виктор, по прозвищу Носик, потому что на нашей улице ни у кого нет такого… заметного носа (чувствуете, как я деликатно выражаюсь?).
Сегодня утром, только я вышел из дому, слышу, они шепчутся:
- Тсс! Вон идет тот самый чудик "Есть такое дело!".
Это они про меня. Для них я же - тот самый чудик "Конечно, сбегаю!" и опять же я - тот самый, чудик "Я сейчас!". Так они меня называют, когда хотят "уесть" - знаете такое словцо? Когда Кости, или Раду, или Носик, или когда они все вместе, и Кости, и Раду, и Носик, смеются надо мной, я радуюсь, только того и жду.
"Есть такое дело!", "Конечно, сбегаю!", "Я сейчас!" - все это, разумеется, мои слова, думаю, вы сами догадались, не велика трудность.
Например, кто-то из жильцов окликает меня с балкона:
- Мишу!
Это мое имя, уменьшительное от Михая.
- Да, я!
- Мишу, сбегай, пожалуйста, за хлебом!
- Есть такое дело!
- Ты уж прости, я только что пришел с работы…
- Что вы извиняетесь, конечно, сбегаю!..
- Спасибо, Мишу! На, лови деньги!
- Поймал. Я сейчас!
И так два-три раза на дню, особенно теперь, когда у нас каникулы, и, конечно, каждый раз окликает кто-то другой. Или мама, или жиличка с четвертого этажа, или бабушка, или дядя Санду (строитель, он даже в Индии работал), или дядя Барбу или тетя Матильда (у которой близнецы). В общем, дело мне всегда найдется, есть кому окликнуть меня. Наш дом девятиэтажный, на каждом этаже по четыре квартиры, народу хватает.
"Три мушкетера" (так себя называют Кости, Раду и Виктор) смеются надо мной, когда слышат, как я отвечаю. Понятия не имею, что они себе думают, чего они хотят от меня. Может, им хотелось бы услышать другие вещи? Например:
- Мишу!
- Ошиблись номером! Наберите еще раз!
- Мишу, будь добр, купи мне хлеба!
- Не по адресу!
- Мишу, я только что с работы…
- Не на того напали! Ищите дураков!
Ну нет, это не в моем характере. Что, у меня ноги отвалятся, если я сбегаю в продмаг, в аптеку или в киоск за газетами?
Они смеются:
- Тсс, вон идет тот самый чудик "Есть такое дело!".
Или:
- Привет, чудик "Конечно, сбегаю!".
Пускай смеются.
Мне не только все равно, я не только не злюсь, мне даже приятно, я радуюсь, только того и жду. Честное слово!
Часть вторая
Я В ВАШЕМ ВОЗРАСТЕ
С ПУСТЫМИ РУКАМИ
Уже несколько дней у нас в городе было спокойно. Слово "спокойно" понималось по-своему тогда, в начале августа 1944 года, в нашем городе, отстоявшем от фронта километрах в двадцати, а то и меньше. Прекратились бомбежки. По вечерам, и особенно на рассвете, по-прежнему ухали разрывы в той стороне, где был фронт. У нас сотрясался воздух, все вокруг было как желе. Если ты сидел или стоял недвижимо, то чувствовал, как у тебя шевелятся волосы. Ветра не было, но все листья, бумажки взметало вверх, книги раскрывались сами собой. Помню, на моих глазах с полочки слетела чашка и разбилась в тот самый момент, когда я разглядывал изображенный на ней цветок с желтыми блеклыми лепестками и пытался припомнить, на что он похож. Как и прежде, слышался глухой гром орудий, по улицам, заваленным щебнем, с ревом катили танки и зеленые грузовики отступавших немцев. Но было спокойно, как бывает спокойно ясное синее небо, глубокое и бескрайнее.
В один из таких дней мне исполнилось четырнадцать лет. Отец ушел на работу, в железнодорожные мастерские, так ничего и не сказав мне, мама тоже забыла поздравить, одна только Иоана вспомнила и подарила мне яблоко. "Съешь сама, - сказал я, - мне не хочется". Конечно, я врал, сам только и думал, чего бы поесть. На обед у нас дома все лето был один суп из крапивы и огурцов. Мы с ребятами рыскали по чужим заброшенным садам, рвали незрелые фрукты, черные от копоти и пыли. Мы ели их прямо с косточками, с корешками - мы не разбирали, ничего не выбрасывали. Наши желудки, наверное, смогли бы переварить и камни. Хлеб выдавали, но с этим хлебом была целая история в те дни. Мы ту историю знали, мы были уже не маленькие, знали и понимали, что к чему. Да, целая история была с этим хлебом, да мы к ней еще добавили свое продолжение.
Немцы приказали рабочим-железнодорожникам демонтировать оборудование мастерских - разобрать и упаковать его. Они намеревались увезти все это. Мастерские были единственным крупным предприятием в нашем городе, кроме них, у нас только и были свечной и кирпичный заводы, маслобойня и три мельницы.
Немцы торопили рабочих, погоняли окриками, угрозами. А рабочие намеренно волынили: какой-нибудь шуруп отвинчивали часами, токарные резцы упаковывали целой бригадой полтора дня.
Немецкий офицер, который командовал всеми работами, решил ускорить дело. Во двор мастерских пригнали подводу, нагруженную хлебом. Офицер объявил, что хлеб получат те, кто быстро и хорошо работает. И вот, представьте, хлеб, которого всем хотелось, стал платой за работу, которой противилось все нутро, никто не хотел, просто не мог ее делать. Слишком дорогая была цена этому хлебу. Нашлись, правда, такие, кто говорил, что немцы все равно добьются своего, нет смысла отказываться от хлеба, когда дома семья голодает.
Мы, мальчишки с Семнальной улицы, сами видели, как вечером некоторые несли домой из мастерских хлеб. Сначала мы смотрели на них с завистью, потом с удивлением, а уж после с каким-то необъяснимым чувством. Пожалуй, мы испытывали торжество, что наши отцы не приносили нам хлеб. Не знаю, как поточнее сказать, похоже, мы радовались, что не будем есть этот хлеб. Мы то и дело проверяли друг друга, заставляли клясться, что ни крошки хлеба не ел. Когда один парнишка пришел как-то вечером с набитым ртом и что-то жевал, мы буквально заглянули ему в рот: двое держали его за руки, двое за ноги, а пятый силой разжал ему зубы и посмотрел, что он жует.
Да, это было своеобразное торжество, как будто от нас-то и зависела проволочка с демонтажем оборудования.
Мне исполнилось четырнадцать лет в один из таких дней. Отец ушел утром на работу и ничего не сказал мне, мама тоже забыла меня поздравить, только Иоана не забыла и подарила мне яблоко, но я от него отказался.
Весь день мы с ребятами шастали по улицам. Мы могли отмахать десятки километров, лазили чуть не через каждый забор, рыскали по огородам, и, когда набредали на луковицу или огурец, мы бесились от радости как дикари. Нам ни до кого, ни до чего не было дела, у нас была своя радость. Мы пили воду чуть не ведрами, чтобы заглушить чувство голода, потом вдруг ни с того ни с сего заставляли друг друга клясться.
Так прошел день моего рождения и наступил вечер. Мы заняли свой пост на Семнальной улице и стали ждать тех, кто приносил домой хлеб из мастерских. Мы пристально смотрели на них, заглядывали им в глаза и потом клялись. А когда на улице показался дядя Марин, мы молча пошли следом за ним. Он тоже молчал, ни о чем нас не спрашивал, только перекладывал хлеб из одной руки в другую. Нам казалось, что он вот-вот бросит этот хлеб. Нам очень хотелось, чтобы он бросил, мы бы на его месте так и сделали.
В тот вечер я испытывал великую радость, какой никогда еще не испытывал. Я сознавал, что мне уже четырнадцать лет, и знал точно, что отец сделает мне самый лучший подарок - придет домой с пустыми руками.
ДЕСЯТЬ ВОЗОВ ТРАДИЦИЙ
- Стой! Документы!
Мне казалось вполне естественным, что этот человек сразу же остановится.
Я еще издали увидел его и ждал. Он медленно брел впереди обоза, опираясь на палку, сгорбленный и понурый. За все время, пока я наблюдал за ним, он ни разу не поднял голову.
В обозе я насчитал десять подвод, крытых рогожей. Лошаденки еле-еле передвигали ноги, передняя прихрамывала, словно подражала хозяину и завидовала, что у него есть палка.
Я ждал его, стоя навытяжку, страшно важный и суровый. Я мысленно повторял те самые слова, готовясь грозно крикнуть их и ткнуть его в грудь своим оружием.
Он остановился и кротко взглянул на меня - мне это казалось естественным, я этого ждал, но и он нисколько не удивился.
Мне было четырнадцать лет. Я еще не вступил в Союз коммунистической молодежи, только еще готовился. С февраля 1944 года, когда арестовали доктора Хаша, надо мной взял шефство электрик с вагоностроительного завода, рыжий молодой парень.
До середины лета я получил от него всего два задания: собирал медикаменты для МОПРа и однажды вечером отнес на вокзал чемодан, содержимое которого так и осталось для меня загадкой. Я никакого любопытства не проявил и очень этим гордился потом. Меня предупредили, что на перроне ко мне подойдет железнодорожник и заведет со мной разговор: "Ах ты, бедняга, да что ж это ты такой большой чемодан тащишь!" А я должен был ответить ему: "Дяденька, помогите мне, пожалуйста, донести, моя мама в последнем вагоне". От волнения я сбился и вместо "мама" пролепетал "папа". Железнодорожник засмеялся и поправил меня: "Мама в последнем вагоне, мама".
В начале августа электрик дал мне боевое задание:
- Добудь железный прут и заостри его. Все Яссы забиты немецкими машинами. Немцы удирают. Так вот, ты постарайся вставить им палки в колеса, чтобы они подзадержались.
Я уже не спрашивал, как и что. Несколько часов спустя в моем распоряжении впервые было оружие - длинная стальная проволока, заостренная на одном конце и загнутая петлей на другом.
- Ну как, идет дело? - спросил меня вскоре мой "крестный".
- Идет.
- И сколько же?
- Три.
- Чего "три"? Камеры?
- Нет. Три грузовых машины. Камер - трижды четыре.
- Молодец!
- Я им "пошел навстречу"… обработал еще две камеры у легковушки. Мерседес-бенц.
- Это которая у дворца стояла?
- Ты откуда знаешь?
- Знаю.
Вот это оружие, мое первое оружие, и привело меня 22 августа в Комитет антифашистской организации "Патриотическая оборона".
Яссы все еще горели после бомбежки - американцы сбросили на город зажигалки. В тот день огонь ослабел, выдохся, словно не находил, что ему жечь. Но не сдавался, злился на предательский ветер. Ветер перестал помогать огню, удрал на холм Четэцуя, в монастырь, ворвался в разбитые окна и там, наверное, замаливал свои грехи.
Рабочие электростанции, железнодорожники, солдаты, дезертировавшие с фронта, на рассвете атаковали главные объекты обороны гитлеровцев.
Через несколько часов по узким, кривым уличкам, среди развалин, в дыму пожарищ двигались советские танки. Их встречали, обступали изнуренные, чумазые люди. Они выбирались из подвалов, из погребов, из черных окон, из кустов по дворам. Встречали с той глубокой радостью, которая в первый момент тебя сковывает, но потом вдруг прорывается наружу, такая буйная, что ты и плачешь, и кричишь "ура!", и робеешь, и не знаешь удержу, точно пьяный.
В южных районах города шли уличные бои, немцы прикрывали свое отступление яростной пальбой, притаившись за стенами домов, вели огонь, и каждая улица была как огнемет.
Раскаленный воздух под серым небом сотрясался от взрывов гранат, шипели разрывные пули, все заволакивал дым.
Во второй половине дня 22 августа последние подразделения гитлеровцев были разбиты.
На стенах домов появились листовки "Патриотической обороны". Они призывали население спасти город от огня, обеспечить общественный порядок. Призыв был обращен ко всем и "в первую очередь к борцам за свободу, которые вышли из сурового подполья, чьи великие чаяния сбылись ныне…".