Они двинулись, согнувшись в три погибели, вдоль стены. Только подошли к последнему окну - остановились как вкопанные: в светлом квадрате стояли, покуривая, черный мрачный офицер Гольдович, командир карательного отряда, и толстый, словно бочка, волостной старшина. Они вполголоса разговаривали. Вернее, говорил офицер, а старшина внимательно слушал.
- Извините меня, Ксенофонт Поликарпович,- несся хрипловатый, будто надтреснутый голос офицера,- за то, что нарушил ваше веселье: у меня к вам весьма важное дело. Идя сюда, я получил с нарочным пакет - приказ о мобилизации, в частности в вашей волости. Мобилизации подлежат люди пяти возрастов, с тысяча восемьсот девяносто пятого по девятисотый год. Впрочем, вот приказ, ознакомьтесь.
Офицер медленно достал из бокового кармана френча пакет и, не раскрывая его, отдал старшине. Пока тот читал бумагу, офицер курил, опершись рукой о подоконник и рассматривая темный сад.
Пашка и Пронька словно прилипли к стене, затаив дыхание.
Наконец старшина прочел приказ и сунул его в пакет..
- Да,- протянул он неопределенно.
- Я не вполне понимаю ваше "да", уважаемый Ксенофонт Поликарпович,- резко произнес Гольдович.- Дело, как видите, очень серьезное и срочное. Завтра же объявите о мобилизации, и чтобы в течение двух-трех дней новобранцы были отправлены в Камень. На случай каких-либо беспорядков в связи с призывом мой отряд остается в селе. На это тоже есть указание.
Теперь старшина ответил несколько бодрее:
- Хорошо, хорошо, господин Гольдович. Все сделаем. Только, конечно, без вашей помощи нам не обойтись. Народ неспокойный стал...
- Успокоим, будьте уверены.- Офицер швырнул окурок в окно, и он, пролетев, как светлячок, над Пашкиной головой, упал в траву.- У меня все. Идемте. Хозяева, вероятно, ищут нас.
Они ушли.
- Наконец-то,- выдохнул Пронька. - Нашли когда болтать, ироды. Айда, а то еще кто вздумает покалякать.
Со всеми предосторожностями ребята выбрались на улицу.
Спирька кинулся навстречу Пашке, но, увидав Проньку, остановился.
- Откуда Драный-то взялся? - шепотом спросил он.
- Погоди, потом...
Пронька огляделся по сторонам, весело сказал:
- Где бы нам поудобней посидеть?
- Да вот к Спирьке можно,- ответил Пашка.- У него возле избы бревнышки.
- К Спирьке так к Спирьке. Запашок больно сладкий отсюда идет! - похлопал Пронька по свертку.
- А что там? - полюбопытствовал Спирька.
- Скоро узнаешь.
По темной тихой улице они добрались до Спирькиной избы, расселись на бревнах.
- А ну, Пашка, что у тебя? Вынай.
Пашка стал выкладывать один за другим ароматные шары.
- Что это? - залепетал Спирька.- Пахнут, что конфеты...
- Это яблок. Хрукт такой. В теплых странах растет,- важно пояснил Пронька. И тут же закричал: -Эй, эй, куда потащил в рот? Зуб вышибу. Положи на место.
Спирька нехотя положил яблоко и уставился на Пашку, который с трудом вынул из-за пазухи зажаренную курицу.
- Ух ты! - простонал Спирька.- Прямо целую на сковороду сунули...
- А это,- произнес Пронька, раскрывая свой сверток, - заливная стерлядь. Так мне нонче днем винокуровский повар объяснил. Хорошо объяснил, аж я потерял покой. Как бы думаю, отведать мне этую стерлядь? За стол господа меня не пригласят, повар, черт лысый, только разговорами угощает. Ну, и решил сам себя угостить...
Сказал, засмеялся. Засмеялся весело, бесшабашно. Улыбнулся и Пашка, у которого даже слюни потекли от таких невиданных лакомств. Спирька же совсем притих и только ворочал глазами, как ночной хищник. Пронька вынул из кармана ножик, разделил одно из яблок на три части, разрезал стерлядь:
- Угощайтесь.
Ребята ели, облизывая пальцы.
- А ничего харч у господ,- пробубнил Пронька. Потом вдруг захохотал.- Вот морды у всех повытянутся, когда снова придут жрать! На столе ни яблок, ни курицы, ни этой стерляди заливной! Выдаст Винокуров своим лакеям по первое число.
Спирька, набив полный рот, прошепелявил:
- А как это ты унес?
Пронька тряхнул головой:
- Чего тут мудреного. Смотрю, мужики с мадамами пошли в зал танцевать и служанок никого нет. Влез да взял.
Спирька первым проглотил кусок стерляди, принялся за долю яблока. Он даже замычал от удовольствия.
- Гляди-кась, какая вкуснотища! Так бы и съел цельный куль...
- Лопнешь,- проговорил Пронька и встал.- Ну, мне пора.- Он завернул оставшуюся стерлядь и курицу в бумагу, яблоки сунул за пазуху.
Спирька жалобно вскричал:
- Дай еще... Хоть чуток, а?
- Брысь! - шикнул Пронька. - Эта пища не для обжор.- И, не попрощавшись, шагнул в темь. И уже оттуда вдруг позвал: - Пашка, поди-ка сюда.
Пашка подошел, как всегда, спокойный, молчаливый.
- Ты не обижайся, что я забрал все. Не для меня это,- зашептал Пронька каким-то непривычно теплым голосом.- Тут человеку помочь надо...
- А я не обижаюсь. Ты достал - значит, твое. Делай что хочешь.
- Вот что,- внезапно сказал Пронька,- угости-ка свою Катьку,- и сунул в Пашкину руку большое яблоко. Пашка было запротестовал:
- Не надо, я ей и так оставил... свою дольку.
- Бери,- крикнул Пронька.- Бери, когда дают!.. - И быстро, без шума растаял в темноте. Пашка вернулся на бревна. Спирька с любопытством спросил:
- Чего Драный звал?
- Яблоко Катьке передал... Вот обрадуется! - Тихо засмеялся, представив, как пятилетняя сестренка ухватится ручонками за яблоко.
Спирька был недоволен малой толикой Пронькиного угощения: съел и ничего не понял. Больно уж вкусно. Знал бы, что Драный больше не даст, не торопился бы. "Вот черт жадный",- подумал он, а вслух уныло произнес:
- Зайдем, Пашка, ко мне. Ухи похлебаем... Есть чегой-то захотелось.
Спирькин отец, дядя Иван, и мать как раз ужинали. Встретили Пашку приветливо, пригласили за стол. Хлебали уху из Спирькиного улова, разговаривали. Дядя Иван интересовался Пашкиным отцом, спрашивал, как живут сейчас Пашка с матерью и сестренкой, есть ли у них хлеб. И уже после ужина, когда дядя Иван снял сапоги, чтобы прилечь отдохнуть, Пашка вдруг спросил:
- Дядь Иван, а что это - мобилизация?
Дядя Иван удивленно поднял глаза на Пашку: с чего бы придумать такой вопрос?
- Это набор в армию новых солдат. А зачем тебе?
- Да сейчас лазил к Винокурову в сад - разговор слышал. Офицер, что с отрядом приехал, волостному старшине говорил: пакет, мол, получил, так что завтра утром объявляй мобилизацию, а мои, дескать, солдаты помогут тебе...
Дядя Иван встал с лежанки:
- Сам придумал, что ль?
Пашка обиделся:
- Ничего не придумал! Говорю - разговор слышал. Вот Спирька знает, что лазил я в сад.
- Ну-ну?.. - нетерпеливо перебил дядя Иван.- Что еще слышал?
- Да что? Пять, говорит, возрастов бери, да побыстрей, чтоб за три дня уже всех, значит, в Камень отправить.
Дядя Иван молча стал наматывать портянки и натягивать сапоги. Потом топнул одной и другой ногой, взялся за картуз.
- Спасибо, Паша, за новость...- и быстро вышел из избы.
Утром объявили приказ о мобилизации. Но для многих это уже не было страшной вестью. Все, у кого были сыновья или братья призывного возраста, еще ночью поразъехались кто куда мог.
Старшина перепугался, а Гольдович позеленел от злости.
- Кто это мог сделать? - орал он.- Кто предупредил народ? Вы?
- Помилуйте,- чуть не плакал старшина.- Как можно? Что я, враг нашему государству?
- Но кто, кто? - еще сильнее кричал офицер.- Кроме меня и вас, о предстоящей мобилизации вчера ни одна душа не знала! Берегитесь, Ксенофонт Поликарпович!
Старшина то краснел, то бледнел, а сказать было нечего. Он только повторял: "Помилуйте, как можно!"
Наконец Гольдович жестко приказал:
- Немедленно пошлите своих бездельников из сельской дружины - пусть разыщут и приведут бунтовщиков. Такие вещи безнаказанными оставлять нельзя.
Однако поиски ничего не дали. Люди, чьи парни поубегали, отвечали почти одно и то же, только на разные лады: ничего не знали, а сын, дескать, давно собирался в гости к тетке. У других сын уехал помочь бабушке по хозяйству, но пусть не беспокоятся, он вот-вот вернется. Тогда стали хватать родителей, младших сыновей, сгоняли на площадь. Одних сажали в каталажку, других пороли. Второй раз на неделе женщины смотрели, как истязают их близких, кричали, плакали, бросались на цепь солдат, окруживших площадь. Но что они могли сделать?
На этот раз многие семьи не дождались своих кормильцев - засекли их до смерти.
Замерло Тюменцево. На улицах тихо, безлюдно. Даже собаки и те перестали лаять, будто чуяли, что у людей горе и их не надо тревожить.
На другой день вечером у Гусевых собралось человек пять мужиков, дальних и ближних соседей. Спирька знал их всех. Сидели мужики, курили самосад и молчали. Наконец корявый, с коричневой задубелой кожей Степан Базаров сказал, ни к кому не обращаясь:
- Что будем делать? Жизни совсем не стало.
Мужики еще сильнее задымили цигарками, даже Спирька закашлялся на печи.
- Поговаривают,- снова начал Степан,- будто коней скоро отбирать зачнут. Тоже для армии.
Все сразу зашевелились. Кони - самое дорогое в хозяйстве. Нет коня - нет хозяйства, нет достатка. Забрать у мужика лошадь - значит пустить по миру всю семью.
- Ну, это ты, Степан, через край хватил!
- Да что они, из ума выжили - разорять хозяйства? Мы же нашими лошадьми да вот этими горбами кормим треклятых колчаков.
Мужики совсем было распалились, да Степан охладил их:
- Разговором делу не поможешь. В Баевской волости уже забрали коней. Знакомый оттуда приезжал, говорил. Народ было взбунтовался, с кольями и вилами пошел на управу, да кулачье пулями остановило: человек двадцать жизни решили.
- Случись у нас такое, что станешь делать? - произнес Василий Корнев.- Не полезешь ведь с пустыми руками на винтовки...
- То же и я говорю,- сказал отец. И Спирька увидел, как его глаза испытующе оглядели мужиков.- Нас всех поодиночке передушат, как хорь цыплят...
И опять замолчали, закурили по новой. Думали. Тяжело думали да крепко. Засиделись допоздна. Спирька задремал. О чем еще говорили мужики, до чего договорились - не слышал. Очнулся, когда гости поднялись расходиться.
- Значит, так,- произнес отец,- ты, Степан, сегодня же поедешь к партизанам, узнаешь, что и как. А завтра договоримся об остальном... Сообщим другим мужикам.
Спирька сразу догадался, что взрослые задумали что-то опасное. Это его и испугало, и обрадовало. Почему - и сам не знал. Однако на другой день вышел на улицу важный и гордый. Пошагал к сборне. Когда проходил мимо филимоновского дома, из ворот вымчался Пронька, запряженный в тележку. В тележке сидел раскрасневшийся Мотька и щелкал бичом.
- Ну-ну, пошел! - орал он.- Наддай! Эгей-гей, лошадушка!
Пронька задирал голову, подпрыгивал, будто норовистая лошадь, и мчался вдоль улицы.
Спирька лишь глаза скосил на эту упряжку, подумал о Проньке: "Подлиза мотькинская" - и прошествовал дальше.
Мотька соскочил с тележки:
- Видал, как важно сопля прошагал?
- Видал, Матюша,- заулыбался Пронька, еле сдерживая дыхание.- Будто оглоблю ему всунули.
Мотька захохотал.
- Право слово! Ничего, авось скиснет... - И шепнул Проньке на ухо: - Кузьма нонче сказывал, что его тятька тоже красный. Это он, грит, народ-то взбаламутил... Энту, как ее... билизацию нарушил. Землемер дознался. Заарестуют Гусева-то.
- Да ну?! - удивился Пронька.
- Ага! Здорово?
Пронька прямо-таки засиял весь, будто подарок получил.
- Здорово, Матюша. Так ему и надо - не баламуть народ.
Мотька победоносно глянул на Проньку, вытер слюнявые губы:
- Ну, поехали?
- Садись,- весело заорал Пронька, впрягаясь в тележку.- Иго-го!..
Вскоре Мотьку позвали завтракать.
- Ты погоди, Проня, я тебе чего-нибудь вынесу.
Пронька закатил тележку во двор, а сам вышел за калитку, поджидая Мотьку. Тот через минуту выбежал с горкой горячих блинов.
- На, ешь, а я побег. Тятя чегой-то не в духе.
Пронька неторопливо пошагал к церковной площади, на ходу уплетая блины. Увидел Спирьку. Тот возвращался обратно.
- Ты чего, как гусак, ходишь?
- Знаю чего.
- Дурак. Беги лучше к отцу и скажи, чтобы сматывал удочки быстрее. Его хотят в каталажку посадить.
Вся важность со Спирькиного лица сползла, как тень.
- Врешь!..
- Баран и есть баран. Беги, говорю, к отцу.
Спирька вдруг съежился, скакнул, словно вспугнутый заяц, и помчался домой. Разыскал отца, рассказал ему о разговоре с Пронькой, думал, что отец улыбнется и скажет: "Пустяки, Спиря". Но отец встревожился, насупился и сразу пошел в избу.
Мать, узнав новость, было заплакала, но отец остановил ее:
- Плакать некогда, мать. Собирай в дорогу. Днем раньше, днем позже, а уходить все одно пришлось бы.
Спирька сидел грустный, молчаливый. Он с тревогой наблюдал, как собирается отец. Вот он надел крепкие яловые сапоги, вот натянул на плечи шабур, прихватил котомку, приготовленную матерью.
Жалко Спирьке отца, ох как жалко! Что они станут делать без него, как жить? Не заметил, как и слезы закапали.
- Ну, ты-то уж зря, Спиря,- подошел отец, ласково обнял.- Ты, почитай, взрослый. Плакать негоже... Ты вот что: когда я уйду, коня пригони на заимку. Буду тебя ждать там. С конем мне опасно из села уходить - сразу смекнут, что бегу.
Спирька, глотая слезы, кивнул.
- Ну, вот и хорошо. Не горюйте без меня. Буду присылать о себе весточки. А потом, глядишь, и наведаюсь как-нибудь...
Он поцеловал Спирьку, мать и ушел огородом к Черемшанке.
Немного погодя Спирька угнал на заимку коня, потом сбегал к Корневу, сообщил, что отец ушел и ждет его на заимке у дальнего колка.
А еще через полчаса к Гусевым нагрянули кулаки-дружинники во главе с полупьяным Кузьмой Филимоновым. Словно волк, молча обрыскал Кузьма избу, потом рявкнул:
- Где мужик?
Мать, перепуганная, пролепетала:
- Не знаю... К кому-то из соседей, должно, пошел...
- Врешь, морда! Припрятала?
- Так отчего бы ему прятаться? Ить не вор, не бродяга.
- Подлец он. Супротив власти руку поднял... Словом, нечего мне тут с тобой разговоры разводить, сказывай, где Иван?
- Да не знаю я, не знаю...- заплакала мать.
Следом за ней заревел и Спирька, испугавшись, что вдруг найдут отца или мать арестуют, как Артемкину тетю Ефросинью.
Пока Кузьма кричал да разорялся, остальные обшаривали весь двор.
- Нету его, Кузьма Елистратьич,- сказал один из них, без двух передних зубов.- Может, и впрямь по суседям прочесать?
- Валяй,- рявкнул Кузьма.- Все село переверну вверх дном, а его найду, врага лютого. А ежели ты, тетка, скрываешь - плетью шкуру спущу. Поняла?
...В ночь из села вместе с Иваном Гусевым уехали на конях, вооруженные кто чем, двадцать два мужика...
6
"Надежным человеком" дяди Митряя оказался молодой крепкий мужик с острыми и суровыми глазами.
- Зови меня Неборак,- глухим басом сказал он, внимательно оглядев Артемку.- А ты?
- Артемка. Карев.
- Вот что, Артемка Карев, садись и отдыхай. Я покурю. Потом пойдем на стоянку.
Они находились на опушке бора.
Здесь, чуть свет, и встретил этот Неборак дядю Митряя с Артемкой. Встреча была не ахти какой горячей. Дядя Митряй хлопнул Артемку по плечу, слегка подтолкнул вперед и сказал мужику:
- Вот он, принимай, Неборак. Береги парня. С тебя спрос,- обнял Артемку на прощание и, не мешкая, пошел обратно.
Как Артемку должен был встретить партизан, он не представлял, но так, как встретил,- не поглянулось. Очень уж суров и неразговорчив оказался этот мужик со странной фамилией. У него такой вид, будто чем-то недоволен. Молчит и курит, словно и нет рядом Артемки.
- А где она, ваша стоянка? - спросил Артемка, чтобы завязать разговор.
Неборак полулежал на траве и пускал в небо дымные кольца. Ответил нехотя:
- Придем - узнаешь. И вообще поменьше разговаривай - не люблю.
Артемка насупился, притих: вот тебе и потолковали!
Неборак вдавил большим пальцем окурок в землю, встал, приладил на плечо винтовку.
- Айда.- И зашагал в бор, не оглядываясь и не интересуясь, идет ли за ним Артемка.
Долго шли сначала наезженной дорогой, между двух стен сосен, затем узкой петлистой тропкой и, наконец, просто напролом через чащобу и буреломы. Поднялись на гриву, и сосны расступились. В низине, на широкой поляне, Артемка увидел несколько землянок, дымки от костров. Всюду сновали люди.
- Пришли,- бросил Неборак.
Они спустились с гривы, подошли к одной из землянок. Возле сидел чубатый широколицый мужик в расстегнутой голубой косоворотке. Через плечо у него был перекинут тонкий ремешок, на котором болталась большая деревянная кобура, на поясе висела граната.
Неборак немногословно объяснил ему:
- Со мной будет. Артемкой Каревым зовут. Из Тюменцевой.
Мужик кивнул головой, спросил Артемку:
- Смелый?
Артемка смущенно заулыбался.
- Ну-ну, вижу, что не из робких. Ступай обживайся. Разведчиком при отряде будешь.
Артемка повеселел: вот это сразу видно, хороший мужик!
- Кто он? - спросил Артемка, шагая за Небораком к его землянке.
- Командир. Бубнов. Егор Егорыч.
Артемка даже приостановился в удивлении:
- Командир?! - А про себя подумал: "Здорово! Повезло. С ходу в разведчики назначил!"
Неборак ввел Артемку в свою землянку, ткнул пальцем на лежанку у дальней стены:
- Там будешь спать. Со мной. Есть тоже. Теперь гуляй, если охота.
Еще бы не охота! Сразу выбежал из землянки, чтобы осмотреть лагерь. Тут же переобмундировался - рубаху заправил в портки, а ремень с кобурой пристегнул поверх. Теперь-то нечего таиться и скрывать оружие - он среди своих. Пошел по стоянке, независимый и важный: тоже ведь отныне партизан! Мужики, их было человек тридцать, занимались нехитрыми делами: одни кашеварили у небольших костров, над которыми висели котелочки и довольно объемистые котлы, другие чинили обутки, одежу, третьи в одних подштанниках неторопливо шли или к ручью или обратно на стоянку с постиранным бельем, остальные просто сидели, лежали, курили, лениво перебрасываясь словами. На Артемку почти никто не обратил внимания: ходит мальчишка - и пусть ходит. А вот браунингом заинтересовались. Когда он проходил мимо группы бородатых кашеваров, один из них вскинул круглые под нависшими лохматыми бровями глаза, спросил:
- А што, пацан, в кобуре-то деревянный пистоль? Смотри не поубивай нас...
Бородачи захохотали. Артемка обиделся:
- Никакой не деревянный, настоящий,- и торопливо вытащил браунинг.- Вот. Деревянный, да?
Оружие блеснуло на солнце, как дорогая игрушка. Смех сразу смолк.
- А ну, покажь...- протянул руку мужик с лохматыми бровями. И, взяв браунинг, проговорил, сдерживая восхищение: - Знатная штучка!..
Поднялись остальные мужики, окружили Артемку, брали по очереди браунинг, качали головами, прищелкивали языками.
- Хорош, дьявол... В руке будто влитой сидит.