Пока она бинтовала мою ногу, мама вернулась из Собакино. Сразу заахала, стала теребить меня и Костю. Спрашивает у хозяйки:
- Как думаете, есть смысл сходить к родителям этих хулиганов? Или там родители - такие же, как дети?
Анна Ивановна плечами пожимает.
- Что родители? У Лёнчика родителя доставили прошлой осенью - в гробу. Макар Михалыча. На стройке, говорят, с лесов упал. В город на стройку наши подряжаются, дома не больно заработаешь…
Но маму ей так сразу не разжалобить. Она спрашивает:
- А мать у него есть? У Лёнчика вашего? Кто-то же отвечает за него?
Хозяйка ей:
- Да Лёнчик сам и за себя, и за мамку отвечает. Двое их с мамкой-то…
Наша мама теряется:
- А остальные, кто их бил… Нельзя ведь, чтобы это осталось безнаказанным!
Я тогда встреваю:
- Мама, мы ведь все помирились!
И Костя за мной:
- Мы помирились!
А мама - сердито ему:
- Ты на сестру погляди! Приехали на отдых! Мало того, что исцарапанная вся, так ведь ещё и хромает теперь - какой-то негодяй толкнул…
Наша хозяйка маме обещает:
- Без наказания точно не обойдётся. Выпорют кое-кого, уж как пить дать, выпорют. Малинкины с дедом живут, Шурка и Катька. У деда характер незлобивый, ласковый. Так, пожурит… А вот Серёге Ужову отец, не сомневайтесь, всыплет по первое число.
Но маме хочется, чтоб было наверняка. Она волнуется:
- А кто же его отцу расскажет?
Тут и хозяйка наша, и тёть Света - обе усмехаются.
- В деревне, - говорит хозяйка, - и рассказывать ничего не надо. В деревне и так всё видно-слышно…
Тёть Света вторит ей:
- Так, так! Ужовы в соседях у меня. Ирина у своего Серёги уж выясняла: что ж не спросили: наши, не наши ли? Написано, что ли, на тех ребятах, что они собакинские? На ваших-то… - кивает она маме.
А мама не понимает:
- А при чём здесь - собакинские? Тех, что ли, можно бить?
Анна Ивановна смеётся:
- Так наши-то с собакинскими всю жизнь воюют. А теперь - ещё и какой пруд им сделали! Ваше как раз хозяйство постаралось. Опытное! А нашим ребятишкам, может, тоже хочется - на жёлтый песочек… Вида не подадут, ан хочется, чтобы по городскому - пляж.
Тёть Света добавляет:
- Да и до пляжа всяко было… Спокон веку. Как вырастают - невест берут, липовские в Собакине, а собакинские в Липовке. А пока ребятишки - бьются…
Мама поморщилась. И гостья стала её утешать:
- Но вы не волнуйтесь, Ирина уже знает, как вышло у них. Всё выведала у мальчонки. И отец не сегодня-завтра приехать должен, Вадим Петрович. Так тот и всыплет ему, тот разговаривать не будет…
- Всыплет, всыплет - обнадёжила её и Анна Ивановна. - Он как приезжает домой из города, так его сразу всей деревне и слыхать. Серёга объявляет.
Я спрашиваю:
- А как он объявляет?
И обе они, наперебой:
- Так ведь Серёга - сразу и в рёв, да на всю деревню!
- Отец-то его наездами воспитывает, вот и всем слышно…
Я вспомнила Серёгу, как он взмахивает огромными ресницами и смотрит глупо-глупо. Как маленький. Он что, знал уже, что ему одному за всех влетит?
Поздно вечером, когда мы трое спать укладывались, мама вздохнула.
- Скоро уже домой. А завтра сидите во дворе, на улицу ни шагу.
Катя виновата
Назавтра нас до вечера не выпускали за ограду.
Мы нарвали в саду полное ведро малины, а потом долго варили из неё варенье. Что делать, если в деревне все с утра до вечера только и знают, что работают. И Катя, и её брат Шурик, и Лёнчик, и Серёга. И для нас занятие нашлось…
Анна Ивановна развела костёр прямо во дворе. Поставила по бокам два кирпича, а на них сверху - тазик. И велела всё время помешивать, пока закипал сироп и пока в нём варилась ягода.
Но это не нужно было делать нам вдвоём, и Костя снова принялся играть с Пальмой. Он говорил, что научит её считать - и она станет лаять, сколько нужно, по его сигналу.
А мне было достаточно того, что иногда я могу отойти от тазика с вареньем и обнять огромную собаку, уткнуться лицом в шерсть.
Пальма громко дышала, лизала мою ногу возле повязки. Наверно, думала, что мне всё ещё больно.
Костик говорил, что я действую на Пальму расхолаживающе. А здесь, как-никак, собачья школа, хотя и для одной собаки.
Анна Ивановна пугала меня:
- Гляди-ка, Пальмины блохи на тебя и перепрыгнут!
Но почему-то это мне было всё равно.
Вечером по одному стали появляться вчерашние мальчишки, заглядывать через забор. Чуть только стадо пришло и всех коров разобрали - Катя уже привела брата, чернявого Шурку. Он молчал и глядел под ноги себе. Зато Катя встала - руки по швам, вдохнула воздуха - и выпалила без остановок:
- Просим прощеньица у вас! Это одна я виновата! Шурка прошлую ночь ночевал у Михал Григорича, и я не успела сказать ему, что вы наши, липовские!
Мы с Костей переглянулись и чуть не прыснули.
Шурка спросил:
- Ну, мы пойдём? А то пора тренировку начинать…
Следующим у забора появился парень с пушистыми ресницами. Серёга Ужов. Я только кивнула Косте: мол, гляди, Серёга… А он увидел, что на него смотрят - и от забора метнулся в куст, спрятался.
В кусте раздалось властное:
- Ну?
Серёга, сникший, снова побрёл к забору и позвал:
- Костя, Лена…
И когда мы подошли, сказал:
- Простите меня, пожалуйста, я больше никогда так не буду делать!
Мы закивали поспешно:
- Простили, простили!
Серёга вздохнул и снова ушёл за куст.
Сразу же они показались с другой стороны - должно быть, с отцом, и вместе пошли по улице. Было слышно, как Серёга канючит:
- Меня же простили! Можно, я пойду на тренировку?
При этом он быстро-быстро перебирал ногами, чуть ли не бежал, чтобы успеть за высоким сутулым человеком, который молча уводил его с нашего края улицы. От Катькиного двора, от турника.
Костя закричал вдогонку:
- Мы же простили!
Но Серёгин отец его как будто и не слышал.
Лёня тоже подходил к нашему забору. Спросил у меня, как нога. Потом зачем-то стал объяснять:
- Вот, у нас здесь тренировка, у Малининых турник…
И вопросительно поглядел на Костю: мол, пойдёшь?
А Костя как будто не понимает, что его зовут. Или в самом деле не понимает?
Может, сердится ещё? У меня вчера как нога болела - я и то не сержусь.
Я Костю толкаю локтем: что, мол, стоишь? Иди тоже к Малинкиным - тренироваться! Мама не рассердится, я ей скажу, что ты здесь, рядом…
А Костя стоит - и ни с места.
Лёнчик потоптался ещё, сказал:
- Ёжик солёный.
Потом спросил - почему-то у меня:
- Ну, я пойду?
Из нашего двора было видно, как чьи-нибудь ноги время от времени взлетают над Катиным забором, через улицу от нас. Это означало, что у кого-то получилось сделать такое упражнение, как Катя нам показывала: подтяжка, кувырок, а дальше - ноги-ножницы… Или какое-то ещё…
Ноги то застывали вертикально - ступнями к небу, то проскальзывали быстро, обе вместе или одна за другой.
Чаще всего это были ноги в подвязанных сандалиях. Одну сандалию держала на ноге синяя ленточка, другую - жёлтый шнурок.
Я подумала: это же Лёнчик летает над турником. Выходит, он и вторую сандалию порвал…
Звезда Енот
Мама вернулась радостная. Сказала - завтра последний день в хозяйстве, а потом всё, домой!
И давай нас тормошить:
- Пойдёмте, прогуляемся напоследок! Сходим в Собакино. Уж такое красивое село! А может, и искупаемся в пруду. Знаете, какой там пляж!
Мы с Костей переглянулись. Мама заметила, но поняла по-своему.
- Лена, - спрашивает, - как твоя нога? Не болит?
Я говорю:
- Болит. Но вы идите без меня, я не обижусь.
Костя ушёл с мамой, и это означало, что его никто не тронет, ни липовские, ни собакинские. Вдобавок, они и Пальму взяли с собой.
А мне вовсе не хотелось в Собакино. Мне было стыдно перед этим селом, на которое мы с Костей, сами того не желая, возвели напраслину. Липовские могут теперь упрекать собакинских, что никто из них не пустил в дом нашу маму с двумя детьми - а ведь она в их же, собакинское, хозяйство и приехала!
Хозяйка понесла в дом варенье. Я хотела помочь, она сказала:
- Сиди, отдыхай. Завтра по банкам будем разливать.
Нагнулась над тазом - маленькая такая. Крякнула, подняла таз и потащила перед собой к ступенькам.
А я осталась во дворе.
В деревне было тихо. И эта тишина была густой, уютной. Она точно обволакивала тебя, как одеяло.
В тишине иногда раздавались голоса (слов было не разобрать), или скрипела калитка, или что-то стучало: тюк, тюк. Должно быть, кололи топором дрова.
Хозяйка выглянула:
- Скучаешь? Иди в сад, попасись, пока ещё ягоду видать…
Я вышла в сад.
Оттуда хорошо было видно улицу. Скрипнула Катина калитку, на улицу вышел Лёнчик.
Я видела в сумерках, что у него, точно, порваны обе сандалии. Одна сильно хлопала при каждом шаге. Лёнчик присел на корточки и стал заново привязывать шнурок. Потом потопал ногой и, видно, остался доволен, что так хитро подвязал сандалию.
Он пересёк дорогу и прошёлся мимо нашего забора, медленно так. Я видела, что ему не хотелось отсюда уходить. Дошёл до куста, постоял - и двинулся мимо забора в другую сторону.
Он надеялся, что мы увидим его - и позовём.
Очень ему хотелось, чтоб его позвали. А то ведь получалось несправедливо. Человек, с которым ты столько болтал в Сети, вдруг объявляется в твоей деревне. Но встреча получается какой-то дурацкой. Серёга сказал - недоразумение…
Ни разу я не чувствовала никого так остро - как будто все мысли роятся во мне самой. Костя не в счёт - Костя мой брат.
Я стояла за забором и разглядывала Лёнчика. А он меня не видел.
Лёнчик был совсем некрасивый. Лицо от загара тёмное. Но это не тот загар, каким хвастаются в школе первого сентября. Неровный у него был загар, пятнами. И нос, и щёки, и лоб облупились - кожа везде слезала. Волосы выгорели и стали светлей лица.
Майка на Лёнчике была грязная. А на майке приколот значок - большой и круглый, целое блюдце.
На майках не носят значков. А таких значков я и вовсе не видела. На нём был какой-то пушистый зверёк. Вроде, из мультфильма. А на лбу у зверька горела звезда.
Я сразу вспомнила: "Месяц под косой блестит, а во лбу звезда горит".
И мне стало смешно. Царевна-животное, не пойми какое. В тишине я фыркнула, не сдержавшись.
Лёнчик вздрогнул и тут заметил меня.
Я у него спросила:
- Что это за значок?
И он так обрадовался, что с ним заговорили!
- Это, - отвечает, - звезда-енот. Процион.
Я не поняла:
- Как это: звезда - и енот?
Лёнчик говорит:
- Енот по-научному тоже - процион. Вроде, недособака. И Процион - он ведь по небу перед собачьей звездой, перед Сириусом идёт. Процион вышел - значит, и Сириус следом будет…
- Кто - будет? - я путалась в новых названиях. - Как ты говоришь - собачья звезда?
Лёнчик смутился:
- Ну, Сириус - он из созвездья Большого Пса. А Процион - из Малого Пса. Вот тебе и собаки…
Он отцепил значок от майки.
- Смотри, - говорит, - он самодельный. Это мне Андрей Олегович дал. У них в институте было научное общество "Процион", и они звали друг друга енотами!
- А почему, - спрашиваю, - енот - это недособака?
Лёнчик мнётся в ответ:
- Это не я, это наши предки придумали…
Он думал, что я не верю ему.
- Я бы тебе показал Процион, - говорит, - только его сейчас нет на небе. Он зимний…
Я спрашиваю:
- А что есть?
Лёнчик отвечает, точно оправдываясь:
- Вега есть… Лебедь есть… такое созвездие.
Я перелезла через забор, и мы пошли смотреть Лебедя.
Рисунки в небе
Через пару минут мы были за деревней. Лёнчик потянул меня за какой-то дом, а дальше мы пробежали между чьих-то грядок, перемахнули через забор и вот уже - поднимаемся на холм.
Идти было легко. Земля как будто пружинила под ногами, подталкивая вверх.
Костя вчера мне объяснял, что у нас рельеф особенный - холмы.
В городе это не очень заметно. Я даже не знала, что у нас - какой-то там рельеф. А теперь думала, что где-то есть гладкие, как стол, равнины, где-то - крутые горы, а здесь у нас - холмы.
Наши места отличаются от других мест. И отчего-то мне было хорошо, что у нас есть холмы, и мы ими отличаемся.
Быстро темнело. Смотришь на небо - только что не было звезды, и вот она уже есть. Глядишь на неё, любуешься - а тут и другие проявляются в темноте - не знаешь, на которую смотреть.
И на нас, мне казалось, тоже кто-то смотрит.
Я чувствовала, что мы не одни.
То ли из космоса кто-то на нас глядел в свои приборы. То ли само небо смотрело всеми своими звёздами.
В древности люди думали, что звёзды на небе нарисованы. Точнее, они говорили: на небесном своде. А свод - это же, получается, купол? Вроде как закруглённый потолок?
Но небо над нами не казалось потолком. Оно было глубоким, объёмным. Над головой стояла бесконечная перевёрнутая глубина, и ясно было, что от одной звезды к другой, соседней, ещё лететь и лететь - дальше, выше…
Лебедем оказалось сразу несколько звёзд. Только стемнело - они сразу проявились, и я смогла их рассмотреть. Их можно было соединить прямыми линиями так, чтобы в небе получился крест. Лёнчик сказал, что это туловище и раскинутые крылья. Совсем не трудно добавить ещё линий, чтобы получился лебедь.
Древние люди были мастера проводить хитрые линии. Это же надо было додуматься, что у Большого и у Малого ковша есть головы, туловища и лапы. Кто-то первым назвал их Медведицами… И все с ним согласились…
Лёнчик научил меня по двум Медведицам находить Полярную звезду. А как искать разные другие звёзды, я не запомнила, хотя он тоже объяснял.
Звёзд было бессчётное число. Все вместе они тихо звенели. Хотя, должно быть, это звенела какая-то мелкая ночная живность. Наши земные насекомые пели свою песню.
Лёнчик тыкал в вышину пальцем и говорил, сколько до какой звёзды световых лет и сколько это будет в пересчёте на земные километры. Он называл звезды по именам - Денеб, Альтаир и ещё много-много названий. У меня голова кругом шла. Я снимала очки, протирала подолом платья, чтобы лучше разглядеть, куда он показывает.
С ума сойти, сколько он всего знал. Сама я только и могла бы сказать, что платье в невесомости не наденешь. А косички стояли бы, как антенны. Да и то, это не я первая сказала, это мама…
"Ой, мама!" - подумала я.
- Мама с Костиком, - говорю, - уже, наверно, уже вернулись. А меня нет!
И мы побежали назад в деревню.
Обида
Мама у калитки меня ждала, в темноте.
- Это, - говорит, - что-то новое.
Я не поняла: где - новое? Что?
А мама сразу спрашивает:
- Что же ты не сказала, что хочешь пойти с мальчиком гулять?
А у самой - слёзы из глаз.
- Ленка, - говорит, - ты же ещё маленькая девчонка! А уже обманывать умеешь.
Я в конец растерялась:
- Как - обманывать?
Мама в ответ:
- В деревне разве скроешься? Мы с Костей шли по улице - нам человек пять сказали: "Ваша Лена с Лёнчиком в луга пошла!" Что, думаю, за ерунда? Дома Ленка, сейчас я её увижу! Кинулась я во двор, в сад - нет тебя. И Анне Ивановне ничего ты не сказала, молча ушла…. С тем Лёнчиком, который бил вас вчера, с дружками… Нога у тебя, мол, ещё болит - после вчерашнего.
Мама схватила меня за плечи:
- Слушай, ну зачем ты сказала, что нога болит? У меня душа не на месте. Думаю: мало ли что эта тётя Света говорит, а в городе обязательно надо будет к хирургу записаться, рентген сделать. А ты обманула меня! Значит, понимаешь, что гулять с этим мальчиком не нужно? Что я не пустила бы тебя, если бы ты сказала правду… Он же вчера приходил - я и не позвала вас. Иди, говорю, к своим товарищам. А от Кости с Леночкой - что тебе нужно, спят они уже…
Костя вскидывается:
- Когда он заходил?
Мама в ответ:
- Да вчера, поздно. Я перед сном вышла на двор - а он стоит у забора. Вас спрашивает. Я ему говорю: а ты сам-то кто будешь? А он: я, мол, Лёня, Светиков. И нос утирает кулаком. Гляжу на него - грязный, нечёсанный…
И не позвала нас! А мы ведь ещё не спали… Даже не сказала ничего. Пришла со двора - и обниматься с нами. Ах, детки, ах, скоро уже домой…
Костя говорит:
- Мама, ведь это Макар! Ты же сама говорила, что познакомиться с ним хочешь…
А мама в ответ:
- Что за ерунда! Он мне сказал - Лёня Светиков.
И шумно вздыхает:
- Сплошное враньё… Это, правда, тот Макар… из компьютера?
- Правда, - оба киваем.
Мама говорит, точно оправдываясь:
- А сам и не Макар он оказался, и не товарищ вам. Ещё не известно, что там за семья… Отца нет, а мама… Какая там мама?
Я вспомнила женщину-гору в магазине и отвечаю:
- Нормальная там мама.
А наша мама - опять оправдывается:
- Только подумать - про космос что-то такое рассказывал! Мы с папой думаем: какой мальчик хороший! Вот бы Косте, мол, встретиться с таким мальчиком. А они тут дерутся стенка на стенку, с другой деревней. И вам заодно досталось…
Мама мотает головой. Всё, она теперь она снова уверена, что нам с Лёней дружить нельзя.
- Не надо вам, - говорит, - таких друзей.
И на меня кивает:
- А эта красотка с ним гулять пошла. Я-то думала, ну ладно у меня сын - разгильдяй, а дочка - моя радость, с дочкой никаких проблем я знать не буду. Думала, мы с тобой подружки будем…
И в её голосе я слёзы слышу.
Прошу:
- Мам, послушай меня…
Но мама не хочет меня слушать.
Она говорит:
- Ты так меня обидела, дочка! Я так люблю с вами гулять. И это так редко бывает… Мне хотелось, чтобы и ты, и Костя, вместе пошли… Не думала я, что ты можешь так меня обидеть.
Кто такой нерд?
Я долго плакала, накрывшись подушкой, и не могла уснуть.
Назавтра проснулась поздно. Окно было раскрыто настежь и совсем рядом галдели птицы, кто во что горазд. И цыплят слышно было, и кур, и воробьёв.
Мама давно ушла в Собакино. Анна Ивановна с Костей успели разлить варенье по банкам. Четыре банки стояли в ряд.
Костя сказал:
- Из-за тебя, Ленка, мама опять велела сидеть в этой ограде!
Но для меня главное было - что мама сердится на меня. И всё остальное было безразлично. В ограде так в ограде. Я только жалела, что Костя из-за меня тоже наказан. Мама бы нипочём не разрешила, чтобы мы гуляли поодиночке. Вдруг кто-то ещё надумает Костю поколотить? Мало ли, что кроме Лени и Шурки с Серёгой мальчишек здесь нет - крошка Макар не считается… А они трое сейчас работают.
Но нашей маме, когда она сердится, ничего не докажешь.
Мы стали думать, чем бы заняться во дворе. Тут вышла Анна Ивановна, сказала: