- На двоих, - говорит папа, даже не спросив меня. Чего доброго, женщина решит, что я папина подружка или любовница! Правда, такой жирный старый мужик, как папа, должен быть уж очень богатым, чтоб я отправилась с ним в отель.
Комната совсем крошечная, кровать - тоже.
Папа наверняка задавит меня сегодня ночью.
Но сначала мы идем ужинать.
Ресторан очень похож на старонемецкий кабачок. В меню сплошные шницели, картофель-фри, поджарка в сметане и так далее.
Где-то внутри поднимается извращенное желание чего-нибудь жирного. И я следую ему. Ведь кто же может устоять против поджарки в сметане? Да еще и с картофелем-фри!
Папа точно не может - и я тоже.
За едой папа расспрашивает меня про Нелли.
"Так ей с нами не понравилось?" - вот что его интересует, а еще: "В чем была наша ошибка?"
Ну что ему на это сказать?
- А тебе с ней понравилось? - спрашиваю я.
- Ну э-э-э, - папа смотрит на меня.
- Значит, нет.
- Но дело же сейчас вовсе не в этом! - папа отправляет в рот пару палочек картошки-фри. А чуть погодя говорит: - Знаешь, ведь дело еще и в различии культур, из-за этого ужиться так сложно!
Еще и лекции на тему мульти-культи я точно не выдержу.
- Но есть и разница в характерах, - говорю я, - и с культурой это не имеет ничего общего!
- Верно, - папа вздыхает.
Интересно, как его понимать. Наверное, он вздыхает из-за разницы наших с Нелли характеров - для него это точно поединок "образованной, активной и симпатичной" с "ни в чем не заинтересованной, ленивой и жирной".
- Она мне все время жутко действовала на нервы!
Я не ослышалась?
- Нёллё лёбит дёбрёвёлную сёциёльную рёбёту! - папа вытягивает губы в трубочку.
- И ёщё ёна ёчит рюсский! - вторю ему я.
- Я уже два раза каталась на этом корабле. Ску-у-у-у-учно! - не унимается папа.
Почти как Нелли. Я накалываю пару картофельных полосок на вилку и снова кривляюсь:
- Фри! Ску-у-у-учно!
- Шницель! Ску-у-у-учно! - тянет папа.
- Кола! Ску-у-у-учно! Кетчуп! Ску-у-у-у-учно! Поджарка! Ску-у-у-чно!
Мы все никак не можем остановиться.
После ужина мы звоним маме и Кларе.
- Нет, - говорит папа в трубку, - мы еще не нашли ее. Но мы работаем над этим.
Наверное, мама спрашивает что-то вроде "Вы как там, справляетесь?" Потому что папа отвечает: "Конечно, мы - суперкоманда".
Услышав мамин голос, я вдруг чувствую себя странно. Совсем потерянно.
- Мы скучаем по тебе! - говорит мама.
- А я по вам - нет! - отвечаю я.
Едва положив трубку, папа командует: "Ну а теперь в постель" - и начинает раздеваться.
От мысли, что сейчас увижу полураздетого папу, я впадаю в панику и ретируюсь в ванную. Там я сажусь на унитаз и представляю, как мы с папой лежим в одной постели.
Когда я была маленькой, я все время спала с мамой. У папы была своя спальня, потому что он уже тогда ужасно храпел. Понятия не имею, как у родителей вообще получилась Клара.
Однажды я жутко поссорилась с мамой, наверное, не хотела убираться в комнате или что-то такое. В общем, я разозлилась на нее и прибежала к папе в кабинет, чтобы послушать музыку и попрыгать на его диване. Когда пришло время укладываться в кровать, мама не пришла за мной. Ну и пусть, подумала я, буду спать у папы.
И осталась. Это было ужасно. Папа Так храпел, что я вообще не могла заснуть. И он пах не так здорово, как мама, а еще у него были колючие ноги и колючее лицо.
Мне было почти противно лежать рядом с ним.
А теперь мне противен не только он - но еще и поджарка в моем животе.
Как это вообще можно было есть?
Я вдруг ощущаю, как растет мой живот. Надо от этого избавиться, немедленно. Я засовываю зубную щетку в горло, и его сводит спазмом. Но как только подкатывает рвота, я поспешно вытаскиваю щетку и сглатываю.
Я пробую снова и снова, а потом сдаюсь.
Из зеркала на меня смотрит жирное лицо. Антье Шрёдер, которая даже блевать не умеет.
Я чищу зубы и реву, реву не переставая. Потом переодеваюсь и хорошенько умываю лицо, чтоб папа ничего не заметил.
Но он уже лежит в постели и что-то бормочет, он всегда бормочет, прежде чем по-настоящему захрапеть.
Я обхожу кровать, чтобы лечь под свое одеяло. Вместо него тут просто шерстяной плед с простыней под ним, потому что, к сожалению, в Америке еще не изобрели настоящего одеяла. Оно, как всегда в отелях, так глубоко под матрасом, что сначала надо вытянуть его оттуда. Я дергаю одеяло, и с папиной стороны доносится "хмпф" и "гр-р-р-р". Только теперь я замечаю, что у нас с папой одно большое одеяло на двоих, и папа оставил мне от него лишь четверть.
Я кое-как вытягиваю одеяло из-под матраса, ложусь на самый краешек кровати и стараюсь укрыться. В комнате - ледяной холод.
Каждая жилка моего тела напряжена, и мне уже кажется, что я даже не дотрагиваюсь до матраса, а парю в воздухе.
А потом я пробую представить, что на кровати нету папы - или меня.
И то, и другое получается плохо.
7
Завтрак выходит не таким веселым, как ужин.
Папа ужасно нервничает, он полон решимости ехать сегодня к Неллиной тете.
- Там-то мы ее и найдем, заберем и вечером домой привезем! - говорит он и снова поливает блинчик кленовым сиропом.
Получается классная рифма: "Мы ее найдем, заберем, вечером домой привезем!" Такой слоган очень подошел бы чирлидерам, которые подбадривали бы нас с папой в поисках: "Нелли, Нелли, найдите, заберите, вечером домой привезите!" И пусть еще изо всех сил машут нам помпонами.
Я ничего не ем - я клятвенно пообещала себе это прошлой ночью.
Сначала папа отправляется на почту, а там кто-то должен попросить телефонный справочник - и, конечно же, этот кто-то снова я. Вообще-то, если подумать, мне всего лишь пятнадцать, а папе - сорок пять, и поэтому то, что за всё приходится отдуваться мне, выглядит странным.
Но я все равно смело говорю по-английски: "У вас есть телефонная книга?" Женщина за стойкой смотрит на меня так, словно я попросила у нее кошачью голову во фритюре.
- Пардон?
- Телефонная книга! - повторяю я. Чего она придуривается?
- Зачем тебе книга? - спрашивает женщина.
Ну не рассказывать же мне ей всю историю с самого начала о том, что нам навязали Нелли, а потом мы ее потеряли, о том, что мы ищем ее, мы с папой тут, а мама с Кларой у Ниагарских водопадов, а я уверена, что Нелли в Государственном парке, но мне никто не верит, что времени остается все меньше и меньше, и мы уже точно не успеем в Грейсленд, куда мне обязательно надо попасть, что папа утром умял десять блинчиков и ужасно нервничает, а мне поэтому срочно нужен телефонный справочник, чтобы найти адрес тети, у которой Нелли точно нет.
- Мне нужен кое-какой адрес, - говорю я женщине.
- Чей адрес? - она ужасно любопытна.
- Маргарет Фицмартин, это тетя моей подруги.
Неужели я это и вправду сказала: подруги?
- Маргарет! - женщина в таком же восторге, как и старая дама у Ниагарского водопада до того, как Нелли опрокинула на нее мороженое.
- Я знаю Маргарет! - женщина пишет что-то на клочке бумаги и дает его мне. - Это ее адрес, - говорит она и улыбается. - Передавайте ей огромный привет от Анни с почты.
Папа поджидает меня у окошка для выдачи посылок и прямо-таки вырывает бумажку из рук:
- Ну и долго же ты возилась!
- У них не оказалось телефонного справочника. Но зато Анни знакома с Маргарет.
Папа в замешательстве смотрит на меня, а потом хлопает себя по лбу:
- И точно! Телефонные справочники лежат на почте только в Германии! Тут почта ничего общего не имеет с телефоном!
Он смеется так, как будто это самая странная вещь, которую он услышал в своей жизни. Но позориться-то пришлось мне, а не ему. Теперь я знаю, отчего он никогда ни о чем не хочет спрашивать. Потому что всегда лучше, если в дураках останется кто-то другой.
К сожалению, папин судорожный смех скоро кончается. Как только мы садимся в машину, он снова нервничает и напрягается. Теперь я знаю, что должна чувствовать мама, когда сидит рядом с папой и с картой на коленях и командует "направо", "налево", "ой, нет, все-таки прямо". Уже за несколько часов до перекрестка папа хочет знать, куда ему поворачивать, а ведь это знаешь только тогда, когда прочтешь на перекрестке названия улиц. Но, увы, поздно. Вот уже час мы ищем дом этой тупой тети.
- Посмотри как следует! - ворчит папа. - Неужели же нынче в школе не учат читать карту? - спрашивает он недовольно.
- А что, в вашей школе вас учили читать карту "Данкин Донатс"? - язвлю я.
Папа прихватил карту вместе с пончиками, ее давали бесплатно, в нагрузку. На карте помечены все "Данкин Донатс" города. При этом авторы карты - чтобы все поместилось или же потому что настоящим фанатам пончиков это неважно - не указали улицы, на которых не было филиалов.
- Мы учились ориентироваться без карты! - возвещает папа. Ну, если у него тогда это так классно получалось, то почему он теперь не попробует?
О черт, мы снова едем не в том направлении. Чувствую себя все хуже. Не представляю, как мне сказать ему о том, что мы заблудились. Он уже на грани истерики.
- Хватит! - орет папа. - Я остановлюсь и выметайся! По правде выметайся!
Выйти из машины - а в этом что-то есть. Тем более что мы стоим на светофоре и пережидаем красный. Рюкзак лежит у моих ног, внутри все, что мне нужно. It’s now or never, сейчас или никогда, как говорит Элвис. Я рывком распахиваю дверь и выпрыгиваю из машины. Захлопывая дверь, секунду вижу папино лицо. Он выглядит совершенно по-идиотски.
А потом я бегу изо всех сил - по пешеходной зоне, сюда ему на машине точно не забраться.
Я бегу, бегу, бегу, я почти умираю.
Когда я была маленькая, у меня была книжка с картинками, в которой сбежавшая свинка крала в магазине все, что ни попадя. Каждый стишок заканчивался так: "Свинка мчится всех быстрей, ну а лавочник - за ней". Именно так я, наверное, выгляжу сейчас: "Антье мчится всех быстрей, ну а папочка - за ней".
Я снова извлекаю кое-что практическое для уроков физкультуры: быстрее всего ты бежишь не когда за тобой бежит Нелли, а когда ты думаешь, что тебя догоняет папа.
Правда, может, это мне только кажется.
Когда я оборачиваюсь, папы нигде нет. Либо я оторвалась от него, либо он только рад, что избавился от меня. Карта города зажата у меня в руке, поэтому теперь он может продемонстрировать во всей красе свои способности "ориентируйся-на-местности-без-карты".
От этой мысли я вдруг смеюсь.
Я смеюсь и смеюсь, прямо как Нелли над идиотской шуткой про бочку.
Вот была бы фотография: Антье-бочка стоит одна посреди Америки и смеется.
А точнее: Антье-бочка стоит у "Данкин Донатс" и смеется.
Ума не приложу, почему я прибежала именно сюда. Не иначе как интуиция. Я оборачиваюсь, берусь за ручку двери и захожу внутрь. Покупаю кофе и сажусь за длинную стойку у окна. Отпиваю глоточек кофе.
Ого, какой горький. Но сахар сюда ни за что не попадет. Я стану худышкой - это железно.
Чтобы не было так горько, я наливаю побольше молока, хотя лишь черный кофе может превратить тебя в красавицу. Ну, по крайней мере, так говорит бабушка.
- Хочешь еще? - спрашивает какой-то тип рядом и пододвигает мне второй молочник.
- Нет! - говорю я. Тип утягивает молочник обратно, на свою часть стойки. - Ты часто сюда приходишь?
- Нет, - снова хочу ответить я, а потом, чуть-чуть подумав, говорю: - Да, здесь я могу побыть наедине с собой.
- Я тоже, - говорит он, и тогда я спрашиваю себя, чего ж ему тогда от меня надо. Он уже старый, ему точно больше сорока. На его голове почти не осталось волос.
- Сколько тебе лет? - спрашивает тип и смотрит на меня как-то странно.
Мне становится жутко. Ему наверняка надо знать, сколько мне лет, чтоб удостовериться, не подсудное ли это дело, если он меня снимет.
- Откуда ты?
Боже мой, он никак не уймется! Вот-вот спросит, какого цвета у меня трусы. Надо как-то отвязаться от него. Он смотрит на меня уже оскорбленно, потому что я не отвечаю ему.
- Сорри, я ничего не понимаю, - говорю я и гляжу на него растерянно. Выглядеть растерянной мне сейчас нетрудно.
- Нет проблем, - ухмыляется незнакомец.
Ясное дело, изнасиловать он может меня, и не говоря ни слова.
- Прошу прощения, - бормочу я и подхватываю рюкзак.
Потом распахиваю дверь и несусь второй раз за день через город - "Свинка мчится всех быстрей"…
Когда-нибудь я смогу посмеяться над всем этим - а сейчас просто реву.
Одна, в Америке, почти без денег - это правда страшно. Так, наверное, вот уже два дня себя чувствует Нелли. Наверное, к ней тоже уже приставал какой-нибудь плешивый мужик.
Мне ее почти жалко. А еще я убежала от папы. Так в Грейсленд мне точно не попасть.
Когда я сижу и реву на тротуарном бордюре, то вдруг отчетливо понимаю, что надо делать: я найду Нелли. Сама.
Я поеду в этот Государственный парк на автобусе, или на поезде, или, если понадобится, автостопом, схвачу Нелли и верну ее маме.
Антье-спасительница-девочек! Героиня!
Антье-идиотка для начала никак не может найти автовокзал, несмотря на то, что у нее есть карта города. Папа прав, про карты-то.
Зато я могу здорово спрашивать прохожих, куда мне идти. За последние дни я освоила это очень хорошо. С помощью какой-то старушки и влюбленной парочки я нахожу автовокзал. Вот это и называется эмоциональный интеллект! С его помощью можно добиться куда большего, чем со старомодным талантом читать карты местности.
Собрав весь свой эмоциональный интеллект в кулак, я спрашиваю человека в билетной кассе автовокзала, как мне доехать до Государственного парка, и сначала вообще ничего не понимаю. То, что он говорит, звучит так, словно он все время спрашивает, сколько мне лет. Я три раза переспрашиваю и потом отвечаю: "Пятнадцать". А с кем я путешествую, интересуется он. Мне кажется, будет лучше, если я не стану говорить, что я совсем одна.
- С отцом, - вру я.
Как только я это говорю, все становится легко и просто, словно он именно это и хотел услышать. Ну и ладно.
Он распечатывает мне весь маршрут и говорит "Twentynine".
- Пардон? - я стараюсь, чтоб мой голос звучал так же, как голос Анни с почты. Двадцать девять долларов? Не может такого быть!
"Twentynine" - говорит кассир, на этот раз совсем медленно.
Вот обдирала!
Я протягиваю ему тридцать долларов, а он возвращает мне один. Теперь у меня в кошельке лишь пятнадцать долларов.
В зале ожидания автовокзала на скамейках сидят люди и ждут. Над выходами висят электронные табло, на которых написано: "Now boarding: New Orleans" и "Now boarding: Nashville". Неужели я по ошибке попала в аэропорт? У табло "Now boarding: New Orleans" стоит очередь на выход. Да, там совершенно точно - автобус. Я тоже сажусь на скамейку и нахожу номер своего рейса. Автобус отправляется только через два часа, у меня полно времени, чтобы погулять в городе. На карте ставлю там, где находится автовокзал, крестик и отправляюсь в путь. Не проходит и пары минут, а я снова стою у "Данкин Донатс". С ума сойти, сколько их тут.
Я уже хочу вволю посмеяться над этим и тут замечаю на парковке нашу машину. Ужас какой. Куда спрятаться? Но папы, кажется, в машине нет, она пустая.
Для начала перехожу на другую сторону улицы и пробую оттуда незаметно заглянуть в "Данкин Донатс".
Там у окна сидит папа, это точно он. Мужчина с темными волосами, бородой и пончиком в руке.
У меня вдруг теплеет на сердце. Не, так не пойдет - мне бы надо испугаться, что он меня увидит, вместо того, чтобы глупо надеяться, что он посмотрит на другую сторону улицы, заметит меня, радостно помашет рукой, выйдет, подбежит и обнимет меня, приговаривая "Антье, Антье, Антье!"
Но папа даже не поднимает голову. Я перехожу улицу и становлюсь под окно. Потом медленно поднимаю голову - так, чтобы видеть папу, а он не заметил меня. Он склонился над книгой, одну руку запустил в волосы, а в другой держит пончик.
Мне бы разозлиться, что он не ищет меня весь в слезах, а сидит тут себе уютненько, читает и жрет пончики. Но странная теплота в животе - вовсе не ярость, а что-то совсем другое. Мне его жалко.
Раньше я всегда думала, папа должен расстраиваться из-за того, что такой толстый. Дедушка его все время доставал - потому что дедушка врач и не переносит толстых.
- Вольфганг! - повторял он папе. - Так ты собираешься что-то делать со своим весом?
Но папа только глубоко вздыхал и брал еще один кусок пирога. Каждый раз, когда мы ехали к бабушке с дедушкой, я заранее боялась вопроса про вес.
А потом папе все это надоело, и он больше не хотел ездить с мамой к своим родителям. Но мама заставляла его, говоря: "Вот, я же езжу вместе с тобой, ем жирный гуляш твоей матери, а потом маюсь от приступов печеночных колик".
И только когда папа однажды, подъехав к дому родителей и увидев, что они уже стоят в саду и машут нам, громко заорал: "Нет!" и повернул обратно, мама поняла, что он и вправду больше не хочет к ним ездить. Она высадила папу на вокзале и поехала с нами обратно к бабушке и дедушке. А они даже не спросили, отчего это папа больше не приезжает.
В общем, из-за дедушкиных вопросов про вес я всегда боялась, что папа расстраивается, потому что он толстый. Но теперь-то, когда я вижу его мирно жующим, мне кажется, он вовсе не печалится. Ну или печалится - но только из-за того, что пончики вдруг заканчиваются. Как сейчас, например. Папа встает, и я быстро пригибаюсь под окном. Когда выпрямляюсь, папа стоит за стойкой и заказывает себе добавку.
Я на коленях проползаю под окном.
Только на парковке снова решаюсь идти прямо. Бегу мимо нашей машины и думаю вдруг, что надо бы оставить папе записку: всё, мол, в порядке, я найду Нелли и вернусь. Я все еще прикидываю, что же именно мне написать, как вдруг замечаю, что задняя дверца машины плохо закрыта. Так не пойдет, думаю я, тут же моя гитара, ее ведь украдут. Я открываю дверцу и нажимаю кнопку - чтобы все было как положено. А потом вдруг понимаю, что если любой может украсть мою гитару - то я ее тоже могу украсть. Хватаю гитару, захлопываю дверцу и бегу со всех ног.
Добежав до автовокзала, я никак не могу отдышаться - и для начала сажусь на скамейку со своей добычей. Хотя это и моя гитара, но у меня ощущение, что я ее украла. Когда я представляю, как папа выходит из "Данкин Донатс", замечает, что забыл закрыть дверь и гитару украли, мне его становится ужасно жалко. Хотя он кражи, может, даже и не заметит.
Перед моими глазами все время папа, сидящий в "Данкин Донатс". И я совершенно не понимаю, почему грустнею, увидев его, ведь сам-то он вполне всем доволен.
Это ж офигеть - мне кажется, я лучше него знаю, что он должен чувствовать.