- Да, в спорах ты сильней, чем в драках…
- Ну, ты со мной еще не дрался! - опять взвинтился Венька. - Ты все чужими руками.
- Опять ты прав, Ямщиков, - согласился Егор. Даже с каким-то удовольствием. И добавил неожиданно: - В одном только не прав. Но ты не знаешь…
- Чего такого не знаю? - сказал Венька агрессивно.
- Про отца… Не отец он мне.
Венька сбил шаг и удивленно глянул сбоку на Егора.
- Ага, - кивнул Егор. - Он отчим, я недавно узнал. Отец был инженер-подводник, его убили бандиты. Давно…
Венька шевельнул плечом - и удивленно, и смущенно, и непримиримо. И слова его были такие же:
- Ну а… какая разница, в конце концов? Что это меняет?
- Сам пока не пойму…
- Ну а… мне-то что? Зачем ты мне это говоришь?
- Не знаю… - медленно сказал Егор, потому что не знал. - Правда не знаю… Может, потому, что больше некому?
И быстро пошел вперед, оставил Веньку.
"Может быть, потому, что больше некому"… Зачем он это сказал?
"Не знаю…"
Или правда хотелось рассказать об отце и не знал кому? Не в "таверне" же говорить об этом.
"А почему не в "таверне"?"
Он же столько раз там рассказывал о своих делах. Даже тайнами делился… Видать, не те были тайны. Услыхав историю погибшего отца, обитатели "таверны" скорее всего полезли бы в детали: "А откуда знаешь?.. А ты че, брата-мента заимел? Ну, даешь, Кошак!.. А тех хануриков взяли? И чего? Вышку дали?.. Конечно, вышку, это ж заранее обдуманная мокруха…"
Нет, не для "таверны" разговор… Ну, а Веньке-то все-таки зачем сказал? Что за язык-то дернуло?
Он думал об этом на уроках, а потом - дома, когда бесцельно валялся на тахте или бродил по комнатам (под периодические просьбы надеть тапочки). И фраза эта - "Не знаю… Может быть, больше некому" - повторялась в мыслях и что-то очень напоминала, обретала знакомую интонацию.
И наконец Егор вспомнил: тем же тоном, со спокойным удивлением и холодной честностью, пытаясь понять самого себя, он в вагоне, после стычки с Фатером и Федюней, сказал Михаилу: "Не знаю… Может быть, потому, что ты все-таки брат?"
Ну, а сейчас-то что? Редактор-то здесь при чем? И случай совсем не тот… Но от разговора с Венькой мысли уже перешли к Михаилу. Егор подумал, что прошло три недели, а тот о себе не напоминал. А ведь обещал позвонить!
И Егор признался себе, что все это время помнил про обещание Михаила. Со смесью любопытства и тревоги ждал звонка.
"А зачем тебе это надо?" - одернул он себя.
"А мне и не надо! Просто… трепло такое. Говорил "позвоню", а сам…"
И ответом на эту мысль громко запел птичьими трелями новый кнопочный телефон. Длинные, междугородные сигналы!
Отец еще не пришел, мать ушла к знакомым ("Горик, салат в холодильнике, котлеты на плите, я буду к девяти. И не ходи босиком…"). Егор выскочил в переднюю и взял трубку.
Звонил, конечно, не Михаил. Спрашивали отца. Кажется, из Москвы. Воинственный женский голос. Егор сумрачно разъяснил, что Виктор Романович Петров так рано с работы не приходит, надо звонить на завод.
- Там его тоже нет на месте!
- Естественно. Он не сидит в кресле, а мотается по объекту. А карманных телефонов еще не придумали.
- Меньше бы мотался, больше было бы проку, - отчетливо сказали на том конце провода. И Егор представил раздраженную округлую даму.
- Так и передать? - ехидно спросил он.
- Так и передайте.
- Ему захочется узнать: от кого именно?
- А вы не пугайте! Времена не те! - И гудки.
Егор присел на замшевый пуф у телефонного столика. Забыл про скандальную даму и несколько минут думал о своем. Потом, усмехаясь от неловкости перед собой, вызвал 006 - справочное междугородки.
- Код Среднекамска скажите, пожалуйста…
Посидел еще с полминуты. И механически, словно кто-то другой двигает его пальцами, набрал вызов Среднекамска и домашний телефон Михаила - номер он помнил наизусть.
Почему-то бестолково затюкало внутри. Глупо. Во-первых, вообще глупо, а во-вторых, старший сержант Гаймуратов наверняка на дежурстве или в командировке…
- Да, - сказал женский голос. - Я вас слушаю… Алло!
- Это квартира Гаймуратовых? Здравствуйте… А можно Михаила… Юрьевича?
- Миша, тебя… - сказали в далеком незнакомом доме. - Иди скорее, кажется, опять междугородная…
- Слушаю, - глуховато сказал Михаил. - Кто говорит?.. Это Севастополь? Алло!..
- Привет, - выдохнул Егор. - Это не Севастополь. Это я, Егор… Петров.
- А-а… - прозвучало без радости, даже с досадой. И вдруг по-новому: - Кто? Егор?! Ой, ну здравствуй! Молодчина, что позвонил! Ты извини, я сразу не понял. Я тут с Севастополем недавно говорил, и вдруг опять такой же звонок!.. Как дела?
- Дела… Да по-всякому.
- А почему звонишь? Что-то произошло?.. Или так просто?
- Так просто… А что может произойти? - Егор за усмешкой спрятал растерянность. В самом деле, зачем он позвонил? Хотя бы причину заранее придумал, идиот. - Я так… Бумажка с твоим номером под руку попалась… а я дома один сижу, делать нечего. С простудой к тому же…
- Сильно простыл?
- Да нет, маленько горло скребет… - "И вообще что-то скребет, - добавил он про себя. - На душе, как говорится…" И вдруг сказал: - Миша… А у тебя фотография есть?
- Чья? Моя?
- Отца… Ну… Нечаева.
- Есть, конечно, Егор! Много!
- Как-то, понимаешь, по-дурацки тогда вышло… Ничего не успел спросить толком. Может, правда надо было зайти к вам.
Егор понимал, что "сдает позиции", но не было в нем обиды на себя и смущения. Только грустно немного было.
Михаил помолчал и сказал с осторожной ласковостью:
- Все поправимо, Егор. Я завтра же вышлю снимок.
Эта ласковость и готовность разом оживили в Егоре прежнюю неприязнь. Он хотел насупленно ответить, что у него не горит, но Михаил заговорил опять:
- А если надо скорее, то позвони Ревскому! У него снимков Толика тоже много. В том числе и детские…
- Это режиссер, что ли? - ощетинился Егор.
- Да. А что?
- А ты не знаешь "что"? Я, по-моему, рассказывал. Как говорят деловые люди, "у нас не сложились отношения".
- Плюнь Он же не знал, кто ты такой! А когда узнает…
- И что? Изменит мнение о моем моральном облике?
- Егор… Брось ты этот тон, а? Ну, в самом деле…
- Да не в тоне дело… Значит, пришлешь карточку?
- Я же сказал… А про Ревского я вот почему вспомнил. Он бы мог получше, чем фотографии показать. Я тебе не успел рассказать тогда…
- Кинопленку, что ли? - догадался Егор.
- Когда мы с Толиком были в Севастополе, Ревский нас заманил участвовать в съемках, в массовке. Толик там в одном эпизоде… Сейчас этот фильм редко идет, но в кинохранилище-то он есть, Ревский мог бы…
- А как называется кино?
- "Корабли в Лиссе".
- Может, пойдет на повторных экранах. Тогда и посмотрю.
- Как хочешь… Егор…
- Что?
- А ты никому не говорил… про нашу встречу? И что знаешь про отца?
- Зачем? - сказал Егор прежним тоном, как в Среднекамске.
- Да нет, я так… Может, и к лучшему.
Егора вдруг опять толкнуло:
- Я говорил… одному человеку. Сегодня…
- Кому?
- Да… ты не поверишь. - Егор стесненно хмыкнул. - Веньке Редактору.
- Ко-му?
- Ну, тому самому… с которым мы… Не помнишь что ли?
- Нет, я помню! Но почему ему-то?.. Или вы что? Вдруг помирились?
- Наоборот… - Егор поймал себя, что криво улыбается. - Он меня, понимаешь ли, на поединок вызвал. Пылая благородной ненавистью. А вместо драки вышла беседа… Глупая, правда…
- А из-за чего поединок?
- Да так… мелочи жизни.
- Замахнулся - стукай, - сказал Михаил. - Начал - говори.
- Ну, если интересно тебе…
И Егор, все так же улыбаясь, поведал о своей засаде на Копчика и о стычке Редактора с Копчиком, Чижом и Хныком.
- Д-да… - помолчав, сказал Михаил.
- Что "да"? - напружинив нервы, спросил Егор.
- Так… - голос Михаила стал вялым. - А ты, значит, был в роли "американского наблюдателя"?
Егор монотонно поинтересовался:
- А в какой роли ты хотел бы меня видеть?
- Честно говоря, в роли этого Редактора…
- Ну, меня так легко не возьмешь, если даже трое…
- Я не о том. Я подумал, что будь Редактор на твоем месте, а ты на его, он не наблюдал бы спокойно.
- А что бы сделал?
- Ну, если он такой, как мне кажется…
- А он такой и есть, - жестко вставил Егор.
- …Тогда он кинулся бы на помощь.
- Что?! Ради меня?
- О господи ты, боже мой… - страдальчески отозвался за много километров двоюродный брат. - Ну, как тебе объяснить элементарные истины… Человек не бывает порядочным ради кого-то… Он если честный, то сам по себе. И ради себя, в конце концов. Чтобы совесть не грызла. А иначе…
- Если "ради себя", то это уже эгоизм, против которого ты активно борешься, - ядовито заметил Егор.
- Ну и прекрасно, если человек такой эгоист! Он на месте сидеть не станет, если видит, как трое бьют одного…
- Даже если его врага?
- Трое нормальных людей не будут бить даже врага. Обезвредить могут, если он правда враг, скрутить… А издеваться - это лишь подонки могут… Кстати, с чего ты вбил себе в башку, что Редактор твой враг?
- Жизнь вбила, - с философской усмешкой ответствовал Егор. - Развела нас по разные стороны баррикад.
- Ну и дурак, - вздохнул Михаил.
- Ну и сам дурак, - с непонятным облегчением сообщил Егор.
- А ты можешь честно ответить на один вопрос?
Егор подумал и сказал с оттенком печальной гордости:
- Ты мог бы заметить, что я всегда говорю с тобой честно.
- Тогда скажи: там, в развалинах, тебе ни на секунду не хотелось выскочить и вмешаться?
"Нет, конечно!.. Я не знаю…" Он вспомнил мгновение, когда представил, что может сделать такое. Представил или какой-то миг хотел?
Егор опять поежился от неловкости перед собой. Сказал дурашливо и сумрачно:
- Товарищ старший сержант, можно, я не буду отвечать на этот вопрос?
- Можно, - быстро согласился Михаил. - Это уже хорошо.
Тогда Егор почти заорал в трубку:
- Что за подлая привычка у тебя копаться в людях! Тошно даже!
Михаил неприятно заржал. Потом сказал:
- А Копчик твой, судя по всему, законченный мерзавец.
- Такой же, как и я, - мстительно сообщил Егор. - Как говорят в свете, "мы люди одного круга".
- Будем надеяться, что не совсем одного…
- Не надейся, - искренне сказал Егор. - Я друзей не продаю…
- Верю. Смотри только, чтобы "друзья" тебя не продали…
- Иди ты знаешь куда!
- Лучше пойду искать фотографию. Завтра пошлю… Ты еще не раздумал? Нужна ли она тебе?
- Ты сам-то не раздумал? Или жалко стало?
- Завтра же… А телефон Ревского дать?
- Обойдусь, - буркнул Егор. - Пока… - И положил трубку.
Весь вечер Егор злился на Михаила и на себя. И вообще на жизнь. Но утром почувствовал, что вчерашний разговор не оставил злого осадка. Вспомиался он даже с каким-то интересом. Будто Егор кого-то переспорил или решил сложную задачку.
Хотя никого не переспорил и ничего не решил.
Венька на Егора не глядел, о драке не напоминал. Видно, запал его угас. Или что-то переменилось. Скоро Егор перестал думать и о Михаиле, и о Веньке и думал только об одном: что ни в коем случае не будет разыскивать Ревского. Этого еще не хватало! Больно нужен ему этот кинодеятель!
И к тому же что Егор скажет, если позвонит?
…Хотя сказать можно. Например, так: "Я не стал бы отрывать вас от творческого процесса, но есть обстоятельства…" Или так: "Это Егор Петров, который не угодил вашим вкусам при кинопробах. Вы тогда уверяли, что я никогда не смогу быть братом. Оказалось, что я все-таки смог…" - Егор не без удовольствия вспоминал случай в электричке. Ведь в самом деле смог…
А может так: "Не хотел вас тревожить, но мой двоюродный брат, Михаил Гаймуратов… вы ведь его знаете, не так ли? Так вот, он посоветовал…"
Вечером он отыскал в ящике стола старую записную книжку с телефоном киностудии. Там сообщили, что теперь у заместителя главного режиссера Ревского другой номер. По другому номеру Ревского тоже не оказалось, сказали - он дома.
- А домашний телефон можно?.. Да я и не хочу надоедать, он сам просил звонить домой, но я потерял номер! - вдохновенно соврал Егор. - Как?.. Спасибо.
Медленно давя на кнопки, Егор набрал нужные шесть цифр… "Александр Яковлевич? Прошу простить, возможно, мой звонок будет вам неприятен, но…"
- Слушаю! - весело отозвался Ревский. - Алло? Ну, что молчите, кто это? - Помолчал сам и вдруг спросил уже иначе: - Это… Егор?
- Да… - растерянно выдохнул Егор.
- Ну вот и хорошо. Гай мне еще вчера позвонил, что ты меня, наверно, разыщешь…
- Кто позвонил?
- Гай. Миша.
- А-а… - сказал Егор.
- Слушай, Егор! Нам надо обязательно встретиться, слышишь? - Ревский опять заговорил с веселой торопливостью. - Это подумать только, как случается в жизни, а? Слышишь? Только сейчас я никак не могу, тут такое дело, сыновья из армии возвращаются, близнецы. Звон и переполох, на вокзал мчимся с женой… А завтра… давай прямо на студию, а? К шестнадцати ноль-ноль! Устроит тебя? Я встречу у проходной. Придешь?
- Да… - сказал Егор, словно шагая за порог.
Счет
Паруса надвигались. В них была спокойная упругая радость и в то же время - неотвратимость.
Сначала исполинское четырехмачтовое судно медленно разворачивалось на синем, растянутом от стены до стены экране, обращало на зрителя увенчанный треугольными кливерами бушприт, потом начинало двигаться, неумолимо наращивая скорость. Многоэтажные марсели и брамсели вырастали - громадные, как снежные горы, закрывали небо и море. Приближались вплотную, и пространство заполнялось гудением натянутого полотна и струнных тросов, шумом обгоняющего парусник ветра и плеском взрезанной воды…
Это было главным впечатлением от фильма…
Егор смотрел "Корабли в Лиссе" вдвоем с Ревским, в маленьком зале киностудии. Ревский "выцарапал" фильм в кинопрокате и "выбил" на полтора часа зал для просмотра.
Экран был небольшой, но Егор сидел от него очень близко, море как бы обнимало Егора с трех сторон.
В целом от кинокартины впечатление осталось скомканное. Может, потому, что Егор нервно ждал кадров с Анатолием Нечаевым и за пестрым действием, за главным героем почти не следил. Шестнадцатилетний парнишка, будущий писатель, то превращался в героев своих еще не написанных книг, то попадал во всякие переделки в реальной жизни, но все это Егор воспринимал как вступление к главному. Пока не появился парусник "Фелицата"…
- Вот, сейчас… - прошептал рядом Ревский.
Тяжелые аккорды сотрясали зал и экран. Под глухую печальную песню (слов которой он не разобрал) Егор увидел скорбное шествие. Матросы несли носилки с зашитым в парусину телом капитана. Вдоль притихшего строя морских волков.
- Вот он, Толик, в безрукавке. Видишь?
Егор кивнул. Но не испытал ничего. Не смог он представить, что вот этот худой русый парень в опереточном костюме контрабандиста, с пистолетом за алым кушаком - его отец. Нереально все было. Не увязывалось… С другой стороны, нереальным казалось и то, что этого человека нет на свете. Как же нет? Вот он! Каждый волосок виден, капелька блестит на щеке…
Но разве это отец? Молодой, совершенно незнакомый человек в каком-то чужом, полусказочном мире…
Сумятицу мыслей перебило будто неслышным вскриком - загорелый длинноногий мальчишка в похожей на полосатый мешок фуфайке стоял рядом с этим… с Толиком и вдруг уткнулся ему в грудь лицом. От плача затряслось вылезшее из прорехи плечо.
Потом показали мальчишку очень крупно. На миг оторвал он лицо от рубашки Толика, глянул исподлобья с экрана. Глаза были мокрые, капли оставили на коричневых щеках сырые дорожки.
- Гай… - сказал Ревский.
- Что?
- Гай, говорю… Мишка.
- А-а…
Ничего похожего на Михаила в этом пиратском юнге не было. Разве что в глазах, залитых слезами, такая же резкая синева. Но Гай снова прижался лицом к Толику.
И странно - не было никакой печали у Егора, никакого ощущения тоски или несчастья, но вдруг засел в горле угловатый комок. Егор закашлял и сумрачно спросил:
- Он что это? По правде?
- Что?
- Ну… слезы…
- Дорогой мой, в кино все по правде, по-иному ельзя…
В этих словах почудился Егору отголосок другого разговора: когда Ревский говорил на давней репетиции, что Егор все делает ненатурально. И Егор сразу нервно подтянулся. А Ревский вдруг сказал в торчащий над спинкой стула микрофон:
- Стоп! - И экран погас, и зажегся желтый свет.
- Что? - спросил Егор, пряча глаза. - Конец сеанса?
- А ты хочешь смотреть до конца? Толика больше не будет…
- Ну и что? - взвинченно сказал Егор.
- Да ничего… Я подумал: вдруг тебе неинтересно…
- Интересно, - буркнул Егор. - А… Гай? Будет еще?
- Он - да… Но я хочу еще раз эпизод с Толиком показать, чтобы ты получше запомнил… Коля! Отмотай, голубчик, три минуты и пусти снова!..
И опять была сумрачная песня, носилки, строй моряков. Снова плакал Гай, а молодой моряк с пистолетом так и не увязался в душе Егора со словом "отец"… И с этим недоумением, с досадой и даже виноватостью смотрел Егор "Корабли в Лиссе" дальше. До той минуты, когда синее пространство быстро и неотвратимо заполнили непостижимо громадные паруса.
Это было как глубокий вздох. Или будто в глухой комнате бесшумно высадили окна, и вошел влажный летний воздух…
Потом среди парусов показался тот мальчишка - Гай. Уже не в драной фуфайке, а в трепещущей на ветру алой блузе. Он стоял высоко на вантах, тонкий, с разлетающимися волосами, и даже не стоял, а будто летел вместе с парусами и ветром. И кричал встревоженно, отчаянно и радостно:
- Остров! Вижу остров!..
И Егор ощутил, что он сам - этот мальчишка. И высоту почувствовал, и ветер, и счастье открытия. Но это была секунда. А впечатление от надвигающихся парусов осталось надолго.
Когда зажегся свет, они с полминуты сидели молча. Наконец Егор спросил, чтобы разбить неловкость:
- А почему этот фильм сейчас не показывают?
- Изредка идет на всяких заштатных экранах. И по телевидению как-то пускали…
- Я не видел.
Ревский вздохнул и сказал:
- Ну, что там говорить, это не шедевр. Дали вторую категорию, в некоторых газетах обругали. Много, мол, всякой дешевой символики, ненужной экзотики. Непонятно широкому зрителю…
- Все там понятно. А некоторые места просто здорово сняты, - честно сказал Егор. - Только…
- Что? - насторожился Ревский.
- Да нет, это уже не про кино… Просто как-то не верится, что тот пацан… Гай… это Михаил.
- И про отца не верится. Да? - тихо сказал Ревский. - Это естественно. Трудно так сразу… Но посмотреть, наверно, было надо. Ты сам просил.
- Да. Спасибо. - Егор встал. - Может, потом еще где-нибудь посмотрю, если будет случай.