- Имеешь, имеешь, - в голосе Виктора Романовича уже звучала бодрая снисходительность. - Куда деваться, раз уж так получилось. Но вот что, Георгий-свет. Помни, что все-таки ты Петров. Кроме тебя, у нас с мамой детей нет. Единственный наследник. Ведь не кто-нибудь, а мы тебя, так сказать, взлелеяли…
- Лелеяли, так сказать, заботливо, - не сдержался Егор.
Отец помолчал и сказал примирительно:
- Я понимаю. Да ведь без конфликтов нигде не проживешь. Без них, как говорят, развитие останавливается… Ты в прежние годы тоже был не сахар, я помню… - Он нервно усмехнулся. - И я не Макаренко, всякое бывало. Сгоряча-то…
Егор опять стал смотреть на абажур.
- И вот еще что, дружище… - Виктор Романович сел прямее. - Ты пойми. Наша фамилия в городе известная, мы у людей на виду. Надо марку держать. Уяснил?
- Насчет марки? Уяснил, - тихо сказал Егор. - Только насчет "сгоряча" ты не говори. Ты перед этим каждый раз руки мыл… Пойду я, уроков много…
Засов
Чтобы не оставлять следов на свежем наметенном снегу, Кошак привычно прыгнул от дыры в заборе на кирпичный выступ у входа в погреб. Толкнул дощатую дверь. Промерзшие ступеньки запели под ногами. Был сегодня крепкий холод - видно, пришла наконец настоящая зима.
Внизу, в темноте, Егор стукнул по внутренней двери. Условными ударами: раз-два, раз-два, раз-два-три ("Чижик-пыжик, где ты был?"). За дверью было тихо: выжидали. Кошак постучал опять (такое правило). Тогда откинули крюк.
"Таверна" дыхнула на Егора привычным теплом, сладковатым запахом заплесневелых углов, обугленного железа печурки. И сигаретным духом. Раньше, при Бобе Шкипе, порядки были нерушимые: курили только в отдушину и дымоход. Сейчас все чаще дымили просто так. Иногда Курбаши говорил: "Эй вы, кто смолит, передвиньтесь к печке, чтоб тянуло… Да не елозьте задницами, а передвиньтесь. А то скоро вознесемся от дыма, как монгольфьер…" ("Как чё?" - иронично спрашивал Копчик.) Но табачный аромат был уже неистребим. Мать не раз принюхивалась к финской курточке Егора, когда он вечером являлся домой. И в глазах Алины Михаевны был безмолвный и тревожный вопрос. Впрочем, она знала, конечно, что Горик насчет курения не безгрешен. Оба, однако, "соблюдали приличия" и молчали…
Сейчас смолили двое: белобрысый безбровый Сыса (тот, что когда-то вместе с Копчиком привязался к Гошке) и "мышонок" Позвонок - тихий пятиклассник с лицом испуганного отличника. Сыса курил нахально, а Позвонок дисциплинированно пускал дым в открытую печурку. Он был счастлив и этим - Валет лишь недавно позволил ему курить.
Сам Валет кейфовал - томно полулежал на клеенчатом диване, притащенном со свалки, и слушал кассетник (не "Плэйер", конечно, а добитую "Весну"). Сдержанное ритмичное "дзым-бам" напоминало трудягу тепловоз на маневровых путях… Пуля сидел у Валета в ногах и услужливо держал кассетник на коленях.
Еще один "мышонок" - Липа - в углу щепал топориком лучину для растопки. Печку разожгут, когда на дворе совсем стемнеет и можно будет не бояться, что стелющийся дым из спрятанной в кирпичах трубы выдаст здешний приют. А пока нагонял уютное тепло (и сумму на счет местного жэка) электрический рефлектор. Подпольное подключение к щитку здешней котельной было сделано по всем правилам техники и конспирации.
На другом диване - поновее и пошире - перекидывались картами Копчик, длинный Мак (не от шотландского имени, а от прозвища Макарона), сам его сиятельство Курбаши и Баньчик - подросший и уже милостиво допускаемый к развлечениям старших.
Яркая лампочка под фаянсовым треснувшим колпаком освещала подземную комнату с кирпичными стенами и прогнившими плахами пола. Со стены, с нового плаката, лукаво, умудренно и слегка устало улыбалась Алла Пугачева - она стояла среди круглых коробок с фильмами и путаницы распущенных кинолент.
Другая стена пестрела старинными жестяными знаками страховых обществ и ржавыми объявлениями типа "Не влезай, убьет!", "Посторонним вход воспрещен", "Осторожно, высокое напряжение!" и "Опасная зона". Их отдирали с покосившихся деревянных ворот, заборов, столбов и трансформаторных будок - из любви к искусству. Начало этой коллекции положил, говорят, Кама, притащивший черный жестяной щиток со словами: "Граждане! Сделаем наше кладбище местом достойного поминовения усопших!"
Три таблички украшали обитую жестью дверь в дальнем углу. На первой был череп с молниями, на второй - стеклянной - надпись: "Директор", на третьей - "Осторожно! Злая собака!".
Ни директора, ни собаки за дверью не было, а была пустая комната с кирпичным полом и забитым досками окошком под потолком (в нем осталась отдушина величиной с кулак). Здесь, бывало, хранились добытые у малобдительных владельцев велосипеды. В заиндевелом углу лежала кое-какая еда. Валялись ящики и поленья для печки. Здесь, у отдушины, в прежние времена курили. Сюда же Валет иногда отводил "мышат". Для "воспитательных целей".
По-домашнему тикали ходики с бегающими кошачьими глазками - их тоже в свое время принес откуда-то Кама…
Все здесь было свое, привычное для Кошака. И он был в "таверне" привычным, желанным. Своим.
Курбаши милостиво сделал ему ручкой. Остальные тоже так или иначе изъявили удовольствие. Лишь у Копчика на капризном личике появился нетерпеливый вопрос: "Как насчет долга?" Егор сел к расшатанному круглому столу, деловито выложил три пятерки, трешку и металлический рубль. И японскую кассету. Разговор Михаила с матерью был уже стерт. У Егора была мысль предложить Копчику на выбор - или пусть берет назад чистую кассету из-под "Викингов", или девять рублей за нее. Но в последний момент его словно что-то под руку толкнуло: кассету сунул в карман.
- Вот, Копчик, твои деньжата. Будем в расчете.
- Давно пора, - сказал неблагодарный Копчик. И уперся глазами в нагрудный карман Егора. - А кассета? Она самая?
- Она… - туманно улыбнулся Егор. - Только уже не с "Викингами". Так что тебе она ни к чему.
- А говорил, что посеял, - подозрительно сказал Копчик.
- Долго было объяснять… Пришлось один срочный разговор записать, а чистой пленки не оказалось. Случаются детективные моменты… - Егор говорил лениво и загадочно.
Копчик на детективный крючок не клюнул.
- Такую запись сгубил. Надо было с тебя три червонца стрясти.
- Можно было и три, - поддразнил Егор. - Дело того стоило. Но теперь поздно… Да ты не вешай нос, Копчик, девятнадцать гульденов тоже деньги. По крайней мере, не придется тебе с Хныком и Чижом копейки у Редактора выпрашивать.
Копчик глянул быстро и со злостью: "Откуда знаешь?" И это "выпрашивать", видно, тоже уловил. До вопросов, однако, не унизился, небрежно разъяснил:
- С твоим Редактором дело другое. Мне там не копейки важны, а принцип.
- Это я понимаю, - примирительно сказал Егор. Привалился к столу. Зевнул. - И все же, Копчик, ты Ямщикова оставь.
Копчик очень удивился:
- С чего это?
- Вот с "того", - вздохнул Егор. - Тебе "принцип", а на меня в школе шишки.
- "Фыфки", - робко пошутил в углу Липа, вспомнивший недавний телефильм про пацаненка, не умевшего говорить букву "ш".
- "Хыхки", - поддержал его Позвонок и закашлялся.
- Позвонок, брось курить, - сказал Валет. - Вторую сегодня сосешь.
- Мне маленько осталось.
Валет ласково пообещал:
- Позвонок, накажу. Будет больно.
Тот быстренько сунул окурок в печку. Копчик сказал Егору:
- А ты здесь при чем? У меня к вашему чокнутому Ямщикову свой интерес.
- Ты объясни это нашей директорше Клаве. Она-то знает, что в первый раз именно я тебя на Веньку навел.
- Первый раз был у кассы цирка, а не с тобой.
- Этого Клава как раз не знает…
- Вот ты и объясни ей, - злорадно предложил Копчик. - Тебе надо, ты и объясняй. Если так ее боишься.
Егор не боялся. Не в директорше дело. Дело в том, что не должен больше Копчик трогать Ямщикова. Пусть Редактор ходит спокойно. Так хочется Егору. Так ему лучше почему-то. Хотя бы потому, что не надо отвлекаться на Веньку мыслями, когда думаешь о чем-то серьезном. Например, о парусах…
И вообще, рылом не вышел Копчик, чтобы таких, как Венька, ломать. Уж если даже ему, Кошаку, Редактор не по зубам, то другим и подавно…
Егор удивленно прислушался к себе и понял: сознание, что Венька Редактор ему не по зубам, не вызывает ни озлобления, ни простой досады. В другое время, еще недавно, Кошак спать бы не мог, придумывал бы способы, как сделать этого гада Ямщикова покорным. А сейчас? Что же случилось? Все мысли текут словно на фоне синего экрана, где вырастают многоэтажные, неотвратимо наплывающие паруса…
Но ведь в глубине души Егор отступился от Веньки еще до парусов. Даже до телефонного разговора с Михаилом. Почему? Как тут разобраться?
Впрочем, он и не пытался разбираться. Воспоминание о парусах опять стало главным. Они двигались уверенно, словно их нес не корабль, а сама судьба. Или время. То нерушимое, равномерное, безостановочное время, о котором думал Егор, когда смотрел на маленький снимок сорок восьмого года.
И это движение парусов в памяти Егора совершалось под сумрачную мелодию песни, которую в фильме пели матросы. Егор удивился, что вспомнились слова:
Опускается ночь - все чернее и злей,
Но звезду в тучах выбрал секстан…
И еще:
После тысячи миль в ураганах и тьме
На рассвете взойдут острова.
Беззаботен и смел там мальчишечий смех,
Там по плечи густая трава…
И дальше:
Мы помнить будем путь в архипелаге,
Где каждый остров был для нас загадкой…
Стоп… Это уже не из фильма. Это песня Камы. Как две песни сложились в одну? Вроде бы и не похожи… Нет, что-то есть похожее. Настроение? Или то, что там и там - про острова?
Был бы здесь Кама, взял бы гитару… Тогда можно было бы сравнить эти песни.
Но Камы нет. Есть лениво усмехающийся Курбаши, вечно сонный Мак-Макарона, облизывающий пухлые красные губки Валет. И Копчик… Тот уже начал заводиться. Скоро запсихует. Потому что наверняка принял минутную задумчивость и рассеянную улыбку Кошака за ленивое презрение к нему, к Копчику.
А Егор поймал себя на том, что смотрит на всех как-то издалека. Словно прощается… Да ты что, Кошак?! Из-за Копчика, что ли? Неужели все ломать из-за этого кретина?
- Ничего я Клаве объяснять не буду… - Егор мягко потянулся и поудобнее устроился на табурете. Грудью лег на стол. - Я тебе, Копчик дорогой, объясню. Ты своими психологическими экспериментами… Эксперимент - это значит опыт, Копчик… Ты ими всем нам свинью подкладываешь. - Он весело оглядел всех по кругу: - Кстати, интересная информация, джентльмены. И ты, Копчик, послушай… Созрела негаданная сила в лице микромышат нашей образцовой школы. В классе, где Венькин брат учится. Лидер - некий Стрельцов. Грозили нашу резиденцию отыскать и выжечь нас, как клопов… Может, и не выжгут, но хорошую дымовуху эти гаврики пустить могут. Бдите…
- Стрельца я знаю, - подал голос Позвонок. И польщенный общим вниманием, заторопился: - Он недалеко от нас живет, у него сестра большая уже тетка, начальница в клубе "Искра", я туда раньше ходил… А отец Ваньки Ямщикова им шахматы сделал большущие, вот такие, на своем станке точил. Я у них одного короля стырил, они его чуркой от городков заменили, а Ванькин отец его снова сделал в своей мастерской, на станке…
- Богато живет мужик, - лениво сказал Курбаши. - Мастерскую имеет с техникой…
- Да не… - Позвонок хихикнул. - Это у него сарай. А станок маленький… Я видел, мы почти рядом живем.
- Сарай-то во дворе? - безразлично спросил Копчик. И Егор насторожился.
- Ага. Рядом с нашим забором…
- Кто кому еще дымовуху… - Копчик суетливо подобрался. Глазки сделались как буравчики. - Стружки, они хорошо горят…
- И хозяину штраф от пожарников, а то и срок, - подал реплику сонный Мак. - У Копчика котелок тумкает…
"Только без горячки, - сказал себе Егор. - Только виду не показывай, что тебя это царапает…"
Он сказал с безразличным зевком:
- Совсем ты съехал по фазе, Копчик. Засыплешься ни за что.
- Это как? - Глазки-шурупы ввинтились в Егора.
В самом деле, как? Сунут в щель сарая бумажный пакетик с простой химической смесью. Она известна любому, срабатывает через несколько минут. И никаких следов.
Стараясь не показывать беспокойства, Егор сказал:
- Курбаши, объясни этому болвану. Закон нарушает…
Закон был такой: "таверна" сама по себе ни на какие дела не ходит. Здесь собираются для отдохновения души. У каждого на стороне могут быть друзья, заботы, всякие "операции", но к "таверне" это прямого отношения иметь не должно. Подвигов своих здесь друг от друга не скрывали (народ надежный), прятали иногда в "директорской" кое-какие вещички - но и только. Никогда Курбаши не звал с собой на "работу" никого из "больничников". И вообще никто друг друга не звал. Разве только если надо заступиться за своего…
Может быть, потому и жила в Больничном саду подвальная "таверна" дольше других "бункеров" и "блиндажей". Она была как мирная гавань для возвращавшихся с промысла флибустьеров.
Но сейчас Курбаши сказал, что закона Копчик не нарушает. Если ему охота сделать иллюминацию - дело его. Он пойдет на это не с "больничниками", а со своими кадрами.
- И Позвонка сманивать не вздумай, - предупредил Валет. - Мальчику ни к чему мелкая уголовщина.
- Обойдусь, - деловито сообщил Копчик. Он опять посверлил Егора ехидными глазками, и Егор понял: угадал гад Копчик его тревогу, его боязнь. И теперь уже не назло Веньке Ямщикову, а назло ему, Кошаку, будет двигать свой пожарный план.
- Ты к Редактору что-то имеешь, а что тебе отец-то его сделал? - тихо спросил Егор. И все удивленно примолкли. Такая "моральная" постановка вопроса была здесь в новинку. Копчик среагировал быстро:
- А, одно семя!
Тогда Егор сказал напрямик, тяжело и с расстановкой:
- Копчик. Не делай этого.
- Ты че! - Копчик подскочил, будто в зад ему воткнулась диванная пружина. - Такой сделался, да? На своих, падла!
Это он пока только заводился. Однако скоро (Егор это знал) Копчик заверещит и кинется как злая крыса.
Но было уже все равно, и Егор сказал с ленцой:
- Что-то погода меняется. Не знаешь, Копчик?
- Чё?.. - он малость осел от неожиданности.
- Колено болит, - пояснил Егор. - Всегда ноет к смене погоды. С той поры, как я его о твои зубки починил. Помнишь?
- Ты… ты… - не то запел, не то заплакал Копчик и приготовился прыгнуть. Егор встал, пяткой отбросил табурет. Курбаши властно сказал:
- Ша, джигиты! Если охота, идите на воздух. Или хотя бы в "директорскую". И чтобы без смертоубийства…
Егор скакнул спиной к двери. Оттуда проговорил:
- Не пойду. Здесь скажу… Ты, Копчик, не сунешься к сараю Ямщиковых. И Веньку больше не тронешь. Усек? А то говорить я с тобой буду… как при первой встрече.
Копчик взвизгнул и рванулся, но Курбаши дернул его за свитер. Кинул на диван. И встал сам.
- Кошак, ты что? Ай, нехорошо. Мы тут, можно сказать, одна семья, а ты…
Егор знал, с какой силой надо грянуться спиной о дверь, чтобы она открылась мгновенно. И сказал в рыжее лицо Курбаши:
- Вот и послушайте меня тихо, по-семейному. Копчик не сунется к Ямщиковым, а ты, Курбаши, за этим проследишь…
- А ну, иди, поговорим, - нехорошо попросил Курбаши.
Егор спиной вышиб дверь, и она тут же захлопнулась. В морозном "предбаннике" - глухой мрак. Где же засов?.. Черт, где засов?! А, вот! Железо лязгнуло. В ту же секунду на дверь надавили изнутри. Фиг вам! Щеколда, на которую Курбаши, уходя, вешал амбарный замок, выдержит долго… А чтобы вы там приутихли - вот! Егор нащупал над головой провисший провод и рванул. За дверью взвыли, и стало тихо. Ищут спички…
Егор выбрался в сад. Было уже совсем темно. Хорошо пахло снегом, он еле мерцал. Набирая снег в ботинки, Егор добрался до кустов у разрушенной стены. Здесь была замаскированная железная труба дымохода. В полуметре от земли.
Егор сказал в пахнущий дымом раструб:
- Эй, Курбаши! Подойди к печке, поговорим… - Он знал, что в подвале голос его звучит гулко и утробно, будто заговорила сама печка.
Было тихо. Егор ждал. Сердце колотилось нестерпимо. Как в давние времена, когда приближалась неотвратимая отцовская расправа. Но сейчас - черта с два! Расправы не будет!
Из трубы наконец донесся голос Курбаши:
- Ну, Кошачок, ты даешь…
- Даю…
- Чего хочешь?
- Того, что сказал. Чтобы Копчик усох и не выступал. А ты за ним последил.
- Иди открой дверь, дурак. Тогда поговорим.
- Я что, шизофреник?
- А разве нет? Ты думаешь, засов тебя спасет навеки?
- На некоторое время, - сказал Егор. И от волнения закашлялся. Прижал к губам горсть снега.
- На маленькое время, Кошачок, - донеслось из трубы. - Ай, на совсем маленькое, дорогой. А как будем разговаривать, когда встретимся? А?
- Вежливо будем. - Егор слегка успокоился. - Ты же меня давно знаешь, Курбаши. Разве я такой безмозглый, как Копчик? Не в засове дело. Есть запоры покрепче…
- На что намекаешь, дорогой?
- А вот слушай, дорогой… И скажи там, чтобы не ломали дверь, бесполезно… Помнишь, Копчик дал мне кассету с "Викингами" и мы слушали? А потом Копчик слинял, а мы остались, да еще Гриб заглянул. Ты о чем тогда говорил? Говорил ты, Курбаши, как смешно лишился колес один автомобиль в дальнем гараже за кино "Буревестником". И как ловко вы с Грибом катнули эти колеса нужным людям…
- Сволочь, - сказал Курбаши. - Ну, Кошак, какая же ты…
- Ти-хо… Что ты нервничаешь? Ну да, ты догадался, почему стерлись "Викинги". Что-то меня будто в руку тогда толкнуло - на запись нажать. По-научному называется интуиция.
- Га-ад… - дохнуло из трубы.
- Ну, зачем так, Курбаши-джан? - мирно сказал Егор. - Ничего же не случилось. Никто пока запись не слышал…
Теперь Егор почти успокоился. Душа его радовалась спасительной выдумке. Вдохновение не раз выручало Егора в отчаянные моменты, не подвело и сейчас. Как здорово, что он догадался не отдать кассету Копчику, намекнул насчет важной записи! Еще не знал, зачем это надо, а инстинкт сработал…
- Кошак, ты чего хочешь-то? - уже по-иному, покладисто, спросил из глубины Курбаши.
- Я? Да ничего. Только чтобы с Ямщиковыми обходились вежливо. И чтобы… - Егор нервно усмехнулся, - со мной тоже. И тогда запись не услышит ни один смертный.
- О'кэй… - после небольшого молчания отозвался Курбаши. - Провод-то подцепи обратно, Кошачок, дышать не видно. И дверь отопри.
- Не-е! Темно там, еще шарахнет током. Технику безопасности надо соблюдать. Сами почините, со свечкой.
- Ну, дверь открой.
- Окошечко в "директорской" распечатайте, кто-нибудь из мышат вылезет, отопрет. На десять минут работы. Как раз, чтобы мне кассету унести в надежное место…
- Умен, Кошак, - вздохнул в подвале Курбаши.
- Да уж такой…
- С кассетой-то не балуйся. Потом поговорим еще.
- Можно и поговорить. Ну, пока…
Уже через пять минут, по дороге к дому, нервное ощущение победы сменилось у Егора тоской и страхом. Даже отчаянием.