Она принесла громадную сковороду с жареной картошкой, тарелку с копчеными селедками. Сели. Картошка была такая, какую жарила когда-то бабушка Мария Ионовна. И селедка аппетитная. Всем понравился ужин, особенно Заглотышу. Он сидел все так же молчаливо, скромно, однако глотал жадно. И на шее опять напрягались и опадали жилки, будто шарики перекатывались…
После ужина Ваня объявил открытие своей лотереи. Зазвякала повсюду, замигала огоньками "шиштема". Зажглась елка, а люстру выключили. Под елкой завертелось решетчатое колесо с колокольчиками. Все по очереди должны были нажимать на рычаг, тогда с колеса падал скрученный в трубку билетик с номером.
Номера - дело случайное, и, наверно, были они лишь для виду. Иначе как объяснить, что каждому достался самый подходящий выигрыш? Отцу - пачка бритвенных лезвий, маме - зеркальце. Веньке - рубиново-прозрачный угольник для черчения… А себе Ваня вручил пистонный пистолет, который палил очередями.
Не забыли и гостей. Заглотыш получил модельку старинного автомобиля и взял ее в ладони, как живого цыпленка. Задышал над ней. А Егору Ваня дал зеркально-зеленый елочный шар. На шаре поблескивали нанесенные стеклянной пудрой редкие звездочки. Скорее всего, этот приз был подобран на скорую руку, но Егор обрадовался шару какой-то чистой, младенческой радостью. Словно перенесся в дошкольное детство, когда елка и все новогодние чудеса волновали его до сладкой дрожи.
Огоньки отражались в шаре, как созвездия. Матовый налет от дыхания Егора лег на зеленое зеркало и тут же исчез.
- Спасибо, Вань… Только как же я его домой-то понесу? Раскокаю ведь…
- А я коробку дам, с ватой…
Дома Егор положил шар в раструб медного индийского кувшина, который бабушка не захотела увезти с собой в Молдавию. Кувшин стоял на подоконнике, и когда Егор выключил лампу, в шаре собрался в точку рассеянный свет уличных фонарей.
Егор лег. Рано лег, еще до одиннадцати. Просто ничего не хотелось делать. Лежал и вспоминал, как сверкала елка и как разбаловались Ваня и Заглотыш. Сперва разыгрался один Ваня - ко всем подкрадывался, выскакивал из-за спины и подвывал, как настоящий бес. Наконец осмелел и Витек: стал подбираться к Ване и дергать за хвост. Они начали носиться по комнате - два чертенка: Ваня надел на Заглотыша дужку с рогами.
Наконец Анна Григорьевна цыкнула и сказала, что "мелким исчадиям ада" пора в постель. Витек пошел сразу и опять держал в ладонях, как цыпленка, автомобильчик. А Ваня заупрямился. С хохотом залез под стол. Венька выволок его.
- Егор, помоги…
Егор ухватил Ваню за ноги. Ноги дрыгались, тонкие щиколотки вертелись в рубчатой чулочной материи, выскальзывали у Егора из ладоней. Тряпичный хвост попал ему под ступню и чуть не оторвался. Непослушного бесенка бухнули на нижнюю койку. Он хотел вскочить, но Венька быстро сказал:
Раз-два-три -
Ванька-встанька, замри.
Ваня застыл в нелепой позе, с обиженной улыбкой. Быстро и умело Венька стянул с братишки "чертячью шкуру", засунул его, будто одеревенелого, под одеяло и тогда разрешил:
- Отомри… Но не дрыгайся, а то опять заморожу.
- У, Венище… Скажи спасибо, что я все свои замиралки израсходовал… - Ваня натянул одеяло до подбородка и показал розовый язык.
Венька сказал Егору:
- У нас игра такая: кто кому сколько "замиралок" проспорит. Иван свои тут же расходует, а я экономлю. Для воспитания.
- Ладно-ладно, припомню, Венечка, - пообещал Ваня. А Егору сказал: - Шарик не забудь.
Подсаженный на "второй этаж" Заглотыш тихо возился там, пристраивал в углу постели автомобильчик.
…Все это Егор вспоминал сейчас и смотрел на искру в шаре. И затем искра выросла и распалась на множество цветных огоньков - стала сниться елка и Ваня с Заглотышем, которые катались на игрушечном автомобиле. После этого снилось что-то непонятное, но хорошее: не то плес, над которым белеет вдали колокольня, не то теплое море и берег с крупными цветными гальками, которые маленький Гошка собирает в подол майки…
Потом неизвестно с чего (Егор совсем о ней и не думал) приснилась Бутакова. Странно так: на доске под желто-синим парусом. Даже не на доске, а на лыже, потому что мчалась она не по воде, а среди увешанного блестящими шарами ельника, по сугробам и снежным застругам. Вьюжная пыль разлеталась из-под лыжи крыльями… Светка затормозила перед Егором - парус медленно лег на солнечный снег, на лиловые тени елок.
- Ну, что смотришь? - Светка смеялась, блестя мелкими ровными зубами. Зима была кругом, а она в одном купальнике, будто не на лыже, а на виндсерфере. Купальник - ярко-алый, с черными косыми полосами через грудь, тот, в котором она всегда на физкультуре…
- Ну, что смотришь? - спросила она опять. - Сам-то, небось, не умеешь так! Хочешь, научу!
"Застынешь ведь, дура", - хотел сказал Егор, но осип. Подумал: может, дать ей куртку? Но Светка ничуть не мерзла, смеялась. На загорелом ее плече таяли, превращались в капельки снежинки. Егору очень захотелось стереть их, и он снял уже варежку, потянул руку, но вздрогнул и проснулся с частым дыханием…
Тихо было, по-прежнему блестел шар. На кухне горел свет, мать с отцом о чем-то тихо говорили там. Егор на цыпочках сходил в туалет, напился из-под умывального крана очень холодной воды. Снова лег. Появились мысли, что, пожалуй, с Заглотышем - дело пустое и глупое. А впрочем, будь что будет. И, подумав об этом, Егор уснул.
Каникулы на корабле "Надежда"
Хронометр стоял на старинной, красного дерева, тумбочке недалеко от раскрытой двери. Когда замолкали голоса, он тикал особенно звонко - вщелкивал в тишину медные шпильки. Его хорошо было слышно в полутемной прихожей, у изразцовой печки.
В этом углу, у печки с раскрытой дверцей, Егор и Михаил сидели часами. Михаил маялся болями в спине, но нет худа без добра - получил на несколько дней больничный лист. Теперь у него тоже были как бы каникулы, только с "позвоночным уклоном" и ежедневным хождением в поликлинику на электромассаж.
Усаживался Михаил в развалистую, удобную для его спины качалку прошлого века, а Егор устраивался на полу или на дровах. Разжигали печь и говорили. О многом…
О Толике говорили и его аппаратах, о съемках в Севастополе, о Крузенштерне, Резанове и Головачеве, о рукописи Курганова. Несколько вечеров подряд. Переплетение времен и судеб казалось Егору похожим на сюжет многосерийного телефильма.
Один раз Егор спросил:
- А вдруг рукопись когда-нибудь все-таки найдется?
Михаил не стал доказывать, что это фантастика. Он сказал:
- Практически шансов никаких, но я тоже иногда об этом думаю. Даже снилось несколько раз… Будто беру листы, читаю. Все так хорошо, интересно. А проснусь - и сразу забываю…
- А куда могла деваться тетрадь с эпилогом? Та, в которой Толик писал, по памяти?
- Не знаю, не нашли в бумагах у него… Если бы найти, можно было хотя бы этот эпилог напечатать. В каком-нибудь журнале. Как отдельный рассказ. В память о Курганове… И о Толике…
- А если бы нашлась вся рукопись? Можно было бы напечатать?
- Наверно… Только пришлось бы, скорее всего, название изменить. А то есть теперь такой роман Хемингуэя - "Острова в океане". Тоже после смерти автора выпущен…
- Можно было бы назвать "Путь в архипелаге", - вдруг сказал Егор.
Михаил посмотрел удивленно.
- Ну… - Егор почему-то смутился. - Конечно, Крузенштерн плыл не в каком-то одном архипелаге, он по всем океанам… Но если повесть о людях… будто каждый как остров… Тогда ведь путь от острова к острову. От человека к человеку…
Он не стал рассказывать, что все эти дни не навязчиво, но постоянно звучат в нем, переплетаясь, две мелодии: песня из "Кораблей в Лиссе" и песня Камы. Не решился. Да и не сумел бы.
Но вообще-то они с Михаилом разговаривали вполне откровенно. Не то, что во время прошлых встреч. Михаил рассказал и о гранате… О том, как он, двенадцатилетний Гай, в Севастополе бросил, не подумавши, в руки Толику учебную лимонку с сорванным кольцом. А тот решил, что граната настоящая, и грохнулся на нее, чтобы спасти Гая. И как потом Гай ревел и просил прощения, а хмурый Толик вытирал ему платком лицо. И наверно, когда вынимал платок, вытряхнул билеты на Симферопольский автобус. И обратный тоже. И поэтому повез Гая в аэропорт на такси, а возвращаться в Севастополь решил на электричке. И на симферопольском вокзале наткнулся на двух бандюг, с которыми сталкивался и раньше… Если бы не было случая с гранатой и если бы Толик не потерял из-за этого обратный билет, он не пошел бы на вокзал и, возможно, ничего не случилось бы… Впрочем, Гай не знает точно, был ли у Толика этот билет. Кое-кто говорит, что его быть не могло и Толик с самого начала думал ехать назад на поезде. И что бандиты искали инженера Нечаева специально, следили всюду… Но кто теперь может сказать точно?..
Егор долго молчал, ворочая в печке дрова. Потом не вытерпел, спросил:
- И что, все эти годы так и маешься?
- Не маюсь. Живу, - сказал Михаил жестковато. - Но… нет-нет да и опять возьмет за душу.
- Но ведь ясно же, что ты здесь ни при чем! Не было билета, а бандиты все равно были!
- Никому это не ясно, - безнадежно сказал Михаил.
- Граната ничего не решала, - упрямо, хотя и без внутренней уверенности заявил Егор.
- Кто знает, решала или нет… Она все равно была, никуда не денешься. Причем краденая. Как ни крути, а я ведь стащил ее у тех, у севастопольских, ребят, хотя потом и признался. Вот так люди и расплачиваются за один подленький шаг… Судьба.
Егор осторожно сказал:
- Ты был пацан. Ты же не знал… Другие целую жизнь химичат и о совести не думают и вовсе даже не расплачиваются. При чем тут судьба?
Михаил шумно повозился в заскрипевшей качалке.
- Да судьба-то у каждого своя…
Замолчали. Только угли пощелкивали да хронометр: динь-так, динь-так…
В открытую дверь было видно, как в комнате на полу возится со старой железной дорогой (еще Гай играл когда-то) молчаливый, тихо прижившийся здесь Заглотыш…
Пять дней назад, когда они появились в доме, Михаил повел себя непредсказуемо. Радостно вытаращил синие глаза, всплеснул одной рукой (другой держался за спину) и захохотал:
- Вот это парочка! Сочетание! Какими судьбами?
Егор подумал, что запланированный эксперимент летит вверх тормашками. Чтобы спасти положение, он заговорил сердито и с напором, но напор получился беспомощный:
- Вот, получай!.. Привез тогда и думаешь - все? А ему куда? Он опять… Он матери нужен меньше паршивого котенка. А ты его отцепил от шинели и нате… Так, да?
Михаил перестал смеяться, но глаза остались веселыми. Главное, что он ничуть не растерялся и не удивился.
- И значит, ты его обратно? Ай да братец!
- Ты не вертись, - безнадежно сказал Егор. - Ты отвечай за человека до конца. Это тебе не словами других воспитывать.
- По-нятно… Витюха, иди-ка вон туда, раздевайся… Братец Егорушка, ты, значит, мне испытание решил устроить? Усыновляй, мол, парня, если не болтун! Так?
Вот же черт! Он всегда все знает наперед!
- Не так! - раздосадованно рявкнул Егор. - Найди отговорку! Скажи: "Если я буду всех…"
- Ага! А ты скажешь: "Не надо всех, возьми одного…"
- Вот именно! - Егор понял, что сейчас постыдным образом разревется.
Но Михаил сказал уже без намека на смех, тихо и грустновато:
- Насчет одного у меня были другие планы. Есть на примете… Эх, Егор, Егор, а ты думаешь, это легко? У него же мать живая. Никакая комиссия не позволила бы, хоть лоб расшиби…
Егор оглянулся на Заглотыша, тот у вешалки медленно стаскивал с себя Ванино пальтишко.
- А никто про него и не вспомнит. И не спросит.
- А школа? А документы?.. Эх ты, святая простота… Кстати, мать знает, что ты его увез?
- Больно он ей нужен!
- Сегодня не нужен, а завтра крик подымет.
Венькина мама тоже говорила об этом Егору. Но он беззаботно соврал, что у матери Заглотыша был и ей, полупьяной, сообщил об отъезде.
- Надо отправить открытку, - решил Михаил. - Ибо чую, что эта личность осядет здесь на неопределенное время.
Егор шмыгнул носом и агрессивно предупредил:
- Только попробуй сдать в приемник!..
- Дурень, - вздохнул Михаил. И вдруг крикнул: - Мама! Егор приехал!.. - А перепугавшемуся Егору шепотом пообещал: - Не бойся, нежностей не будет. Я уже все рассказал…
Однако нежности были, хотя и недолгие. Сухонькая женщина стремительно вошла в прихожую, секунду молча стояла перед Егором, потом обняла, прижалась к его плечу. Всхлипнула, расцеловала его в щеки и в лоб. Отодвинулась, глядя влажными солнечными глазами. Сказала несколько раз:
- Господи Боже мой, Господи Боже мой, хоть бы это был не сон… мальчик мой… - И опять прижала его к себе.
Затем почти то же самое повторилось с другой женщиной, молодой еще. Это была сестра Михаила, Галина.
Михаил в это время помогал раздеваться Заглотышу и что-то его тихо спрашивал. Потом громко сообщил:
- Товарищи, это Витя. Он у нас… поживет. Будет спать в боковушке, а мы с Егором в моей комнате.
- Я не буду спать! Я сейчас домой…
- Да? - ехидно сказал Михаил. - Во! - И он показал полновесную дулю. - Ты приехал на каникулы.
Мать, вопреки ожиданиям, не спорила и не возмущалась, когда Егор позвонил из Среднекамска. Сказала только:
- Мог предупредить хотя бы, не срываться сломя голову… Ну, смотри сам, не маленький уже. Веди себя там по-человечески. И звони почаще… Дай номер телефона… Гаймуратовых…
"И не забывай надевать тапочки", - мелькнуло у Егора, и он впервые за долгое время подумал о матери с оттенком грустной нежности. Наверно, потому, что оказался от нее далеко…
Первые сутки прошли в разговорах с Михаилом, в знакомстве с домом и его жителями. Дом с улицы выглядел старым, осевшим, а внутри оказался просторен и светел. И комнаты высокие. В них потрескивали пересохшие полы, позванивали несовременные люстры, блестело синее стекло ручек на оконных рамах. Пахло березовыми дровами. И всюду книги, книги. Потертое золото на кожаных корешках старинных словарей. Фотографии на стенах между высокими шкафами с темной резьбой. Большой, маслом писанный портрет хирурга Гаймуратова, умершего десять лет назад, - он приходился Михаилу дедом. И значит, Егору - тоже.
Портрет висел в кабинете, где за письменным столом с львиными головами сидел седой грузный человек в очках-линзах. Из-за этих линз глаза его казались необыкновенно большими. Он отодвинул кресло, тяжело поднялся навстречу Егору. Руку дал, сказал без улыбки, но по-доброму:
- Здравствуй, Егор. Вот и прибавилось наше семейство. Бывает и у судьбы справедливость, а?.. Ну, осваивайся. А я тут еще посижу над своей писаниной, хотя и надоело…
- Папа учебник пишет, - объяснил Михаил. - Для химико-технологических вузов.
- Да. Надо успеть, - серьезно сказал Юрий Андреевич.
- Папа, ты опять… - насупился Михаил.
- А я чего? Я к тому, что издательство торопит. Чтобы не нарушить договор…
В столетнем доме на Старореченской улице (которую то грозили снести, то обещали сохранить в заповедной зоне с деревянной архитектурой) жили восемь человек. На одной половине - Михаил с родителями, на другой - его сестра Галина с мужем и дочерьми и брат ее мужа, холостой инженер с судоверфи.
Дочери Галины - Шура и Катюша, веснушчатые девочки девяти и десяти лет - живо заинтересовались Заглотышем. Тот сперва помертвел от робости, потом слегка оттаял. Даже согласился пойти с девчонками в ближний кинотеатр на мультики. Когда вернулись, Катюша громким шепотом спросила:
- Дядя Миша, а правда, Витя всегда будет жить у нас?
Заглотыша, к счастью, рядом не было. Михаил ответил:
- Всегда, наверно, не получится, вы его скоро замучите.
- Не-е… Мы с ним дружить будем.
Потом оказалось, что дружба не получается. Шура и Катюша целые дни свистали на улице - то на площади у городской елки, то на крутом речном берегу, с которого ребята катались на санках и фанерках. А Заглотыш тихо возился с железной дорогой, листал подшивки старого "Огонька" или помогал тете Гале на кухне. Она сказала:
- Мне бы такую девочку. Вместо тех сорвиголов…
Вечером тридцать первого в самой большой комнате, где стояла елка, раздвинули стол - тяжелый, с ножками, как у рояля. Около одиннадцати Виктор - веснушчатый, как дочери, муж Галины - сообщил "открытым текстом", что пора проводить уходящий восемьдесят второй. Хлопнула пробка. Ребятишкам дали газировки, а Егору Михаил налил в фужер шампанского, как всем. Переглянулся с матерью: "Ради такого случая можно…"
- Папа, - сказал он. - Давай тост. По старшинству.
Юрий Андреевич поднялся за столом.
- А что придумывать тосты? Год этот, он всякий был. И все-таки для нас счастливый. Сами понимаете… - Он посмотрел на Егора. - Вот и давайте - за судьбу…
Шампанское защекотало небо, как лимонад, защипало в носу (совсем не похоже на "таверновский" портвейн). Егор весело "навалился" на горячие пельмени. В это время в прихожей длинно-длинно затрезвонил телефон. Михаил кинулся из-за стола. И вернулся через пять минут. Улыбчивый.
- По просветленной физиономии Гая можно заключить, что благосклонно звонили с южных берегов, - заметила Галина.
- Галка, - сказал молчаливый брат ее мужа Борис Васильевич. - Была бы ты моей женой, за косы бы драл. Для излечения от болтливости…
Михаил молча поглощал пельмени. И кажется, забыл про больную спину.
После двенадцати началась веселая суета - все вручали друг другу подарки. Заглотышу досталась коробка с "конструктором", а Егору - роскошная авторучка и блокнот в лаковом переплете. На корочке - фото: "Крузенштерн" под всеми парусами. Прямо как в кино. Это уж Михаил, конечно, постарался.
Егор сказал растерянно:
- А мне и подарить нечего. Никому…
- Ты сам подарок, - улыбнулась Варвара Сергеевна, мама Михаила. А Галина добавила без прежней хитроватости, серьезно:
- Вообще-то и ты можешь подарок сделать… Всем.
- Какой? - удивился Егор.
- Потом скажу.
Егора это заинтриговало. Он смотрел нетерпеливо.
- Ладно, пойдем, - позвала Галина.
Они отошли к елке. Ветка с картонным зайцем покалывала Егору щеку. Галина щекочущим шепотом сказала ему в ухо:
- Но если это очень трудно, то не надо, не обещай…
- А что обещать-то?
- Если можешь… брось курить.
Щеки Егора словно продрало теркой. Помолчал он, стыдливо проморгался и буркнул:
- Чё, заметно разве? Я три дня не дымил…
- Милый мой, я же химик. Всякие флюиды чую за версту… Ты очень привык?
- Да ну… я как когда. Могу целую неделю без этого…
- Ну, и как насчет подарка? - прошептала она.
- На всю жизнь? - осторожно спросил Егор.
- Нет, таких клятв не надо. Хотя бы ровно на год. А?
Егор подумал, тряхнул головой.
- А… ладно!
- Правда?
Он засмеялся и прижал к груди растопыренную ладонь:
- Клянусь!
- Вот спасибо… Только имей в виду, скоро тебе очень захочется закурить. Так всегда бывает.
- Вот еще!