…Ну что столько времени возится Ревский? Сейчас скажет: "Не знаю, куда подевалась пленка…"
Ревский достал плоскую коробку. Шагнул к двери.
- Юноши! Кончайте ваше "роковое томление", мне нужен магнитофон… Что? Потерпите. Тащите живо…
Рослые, совершенно одинаковые Илья и Яша принесли тяжелый, как сейф, "Юпитер". Сказали Егору "привет" и удалились, демонстрируя возмущение отцовским произволом.
Ревский поставил на "Юпитер" большую бобину.
- А Гай разве не знает про эту запись? - спохватился Егор. - Он ничего не говорил…
- Гай не знает…
- Почему?
Не оборачиваясь, Ревский объяснил неохотно:
- Сперва я просто боялся об этом говорить, напоминать про все. Гай и так был не в себе. А потом… Знаешь, у каждого бывает что-то очень свое. Вот так и эта пленка для меня. А Гая не хотелось мне лишний раз бередить, да и виделись мы не часто. Ну, слушай… Егор Нечаев…
Сначала был слабый электрический шелест, потом за этим шелестом возникло ощущение широкого пространства, в котором тихо дышали десятки людей. И наконец негромкий, но отчетливый молодой голос произнес:
- Конец тысяча восемьсот пятьдесят четвертого года в Крыму был необычным…
Егор закрыл глаза.
Он слушал и ловил себя на том, что порой не вникат в содержание, а пытается представить, как это было. Ночь над бухтой, курсантов на палубе, трапах, шлюпках. И Толика… который вот он, будто живой, будто сейчас говорит перед притихшими людьми. Руку протяни - и дотронешься до его локтя…
Егор давно уже не думал о Толике как о чужом. Наоборот. Был Толик самый свой, что ли… Но думать о нем как об отце Егор все равно не мог. Он ощущал его скорее как старшего брата. Вроде Гая. Впрочем, так ли это важно? Толик - и все. Иногда казалось, что он жив и где-то неподалеку. Но сейчас горькое сознание, что его нет - хотя голос вот он, звучит рядом, - резануло Егора. Так, что под закрытыми веками шевельнулись едкие песчинки. Егор зажмурился сильнее и заставил себя слушать внимательней.
И, не шевелясь, высидел сорок минут, пока Толик не сказал:
- …Он не успел принять участия ни в одном сражении и не убил ни одного врага… Он сделал не в пример больше: отнял у этой войны, у смерти десять ребятишек. Тех, кому жить да жить…
Егор сердито проморгался, выпрямился в кресле. И такую повесть Наклонов хочет сделать своей! А человек, который над ней мучился, сгинет в неизвестности? А Толик, что ли, зря страдал за всех, про кого там написано?
…Ревский дождался, когда закончится обратная перемотка, снял бобину, протянул Егору. Тот нерешительно сказал:
- А вы как же? У вас ничего не останется…
- Ну, что поделаешь. Это - твое…
- А куда я с ней с такой?.. Александр Яковлевич, давайте я лучше завтра "Плэйер" принесу, перепишу на кассету. Получится чисто, один к одному!
- Это мысль. Давай… Только лучше послезавтра. Завтрашний день у меня на студии будет подобен аду кромешному.
Егор сразу испугался. А вдруг за два дня с пленкой что-нибудь случится? Как с подставкой от машинки. Ревский понял:
- Никуда она не денется… Я другого боюсь…
- Чего?
- Егор… А что ты собираешься делать дальше?
- Я… не знаю, - честно сказал Егор. - Я не буду торопиться. Надо подумать.
- Вот именно. Подумать тебе надо крепко. Дело-то не простое, тут человеческая судьба. И она в твои руки попадает… Ты это понимаешь?
Егор знал, что глаза у него не совсем просохли, но глянул на Ревского прямо и дерзко:
- Если вы боитесь, можете не давать пленку.
- В том-то и дело, что не могу. Не имею права. Ты - наследник… Я не пленку имею в виду, а все, что было.
- И все-таки вы жалеете, что сказали про запись. Да?
- Егор! Я никогда не жалею о принятых решениях, - резко ответил Александр Яковлевич. Незнакомо. Но тут же перешел на прежний тон. - Однако ты меня пойми. Как бы там ни было, а Олег - друг детства…
- А Толик?
- В том-то и дело… Черт! Всю жизнь я мечусь между ними. Даже теперь, когда Толика давно нет. Опять надо делать выбор.
- Разве дело в Толике? - осторожно сказал Егор. - Дело, наверно, в справедливости.
- Да… Но и справедливости мы с тобой хотим разной. Я буду счастлив, если окажется, что Олег не виноват. А ты этим обстоятельством был бы весьма огорчен. Не так ли?
Егор ответил не сразу. Ревский, наверно, и не ждал ответа. Егор наконец сказал:
- У вас с Гаем есть одна одинаковая черта. Дурацкая. Извините.
- Ничего. Какая же?
- Вы любите угадывать мысли других. Будто мозги потрошить. И наперед все предсказываете…
- Да? Не знал такого за Гаем… А что я предсказал?
- Что я буду рад, если Наклонов виноват… А я не буду.
Еще вчера утром Егор мог торжествовать, если бы Наклонова удалось уличить в обмане. А сейчас… После того как вечером он побывал у Наклоновых дома, после того как дом этот показался добрым таким и дружеским… Но объяснять это было долго. Да и зачем вывертывать себя наизнанку? Егор только повторил:
- Не буду. Но я должен узнать…
- Ну что ж…
- Вы думаете, я как охотник? Или мне приключений хочется? А я… Вы же сами сказали, что я… наследник.
- Ладно, Егор, - неловко отозвался Ревский. - Я ведь только вот что говорю: не наделать бы глупостей.
Егор покладисто сказал:
- Я понимаю… Знаете что, с Гаем бы посоветоваться.
- Это мысль. Но, наверно, он уже в аэропорту или по дороге туда… Да и боюсь, что сейчас ему не до того.
- Наоборот. Может быть, это его отвлекло бы… - Егор запнулся. Ревский смотрел с грустной усмешкой.
- Вот видишь. А нас уже отвлекло. Я же говорил… Уже и забыли о Димке.
- Я не забыл, - сказал Егор. И это была правда. Он не забыл, потому что думал о рукописи и лейтенанте Головачеве. - Александр Яковлевич, Димка разве виноват? Ну, что не вытерпел и вот так…
- Что ты, Егор… Как можно обвинить ребенка? Он не выдержал одиночества. Взрослые и те не всегда выдерживают.
- Вот и я говорю. Лейтенант Головачев застрелился тоже из-за этого. Разве он виноват?
- Трудно судить. Что мы знаем о Головачеве? Даже повесть не читали, а слышали в пересказах, в отрывках… А вот мальчика жаль отчаянно.
- И еще Гая, - сказал Егор. - Мы-то этого Димку все-таки не знали, а он знал. Поэтому ему хуже всех.
- Хуже всех Димкиной матери.
- Ну, она-то сама виновата!
- Это и есть самое страшное. Как жить с такой виной?
"А ведь правда!" - ахнул про себя Егор. И подумал о Веньке. "А что, если бы… Зеленый шар, спаси и сохрани…"
Вспомнив про Веньку, он тут же вспомнил и Ваню. Как тот всхлипывал и сердито вытирал глаза подолом майки. А потом, когда прощались, уже не всхлипывал, только смотрел в пол. А отец виновато говорил, что вот надо же, кто мог подумать про такое дело и что машинка-то в самом деле из Среднекамска. И смущенно объяснял, от кого и как она попала к Ямщиковым, словно это могло помочь делу. Егор, чтобы хоть как-то загладить тягостную неловкость, сказал, что, скорее всего, в подставке никаких бумаг давно уже не было, нечего и горевать. Ваня понуро молчал.
- Александр Яковлевич, можно я позвоню от вас?!
Ревский кивнул на телефон.
- Алло… Анна Григорьевна? Здрасте, это Егор. Извините, что поздно, Иван еще не спит?! Да, на минутку… Вань!.. Слушай, а листы не сгорели! То есть сгорели, да не совсем… А вот так! Завтра приду и объясню. Спи…
Капитан-лейтенант Егор Алабышев
"Не наделать бы глупостей", - сказал в тот вечер Александр Яковлевич. Но было ясно, что смысл у этих слов несколько иной: "Не наделай глупостей, Егор".
Егор был уверен, что не наделает. Он решил действовать не спеша и расчетливо.
Через день он побывал у Ревского и переписал рассказ Толика с "Юпитера" на "Плэйер". И потом целый вечер слушал голос Толика. И снова как бы видел перед собой просторную палубу и мачты, которые теряются в звездном крымском небе…
Наутро он прихватил "Плэйер" и пошел к Ямщиковым. Ваня встретил его сердито:
- Обещал все рассказать, а сам пропал…
- Не мог я, Вань, раньше, запись надо было сделать…
Узнав подробности, Ваня дуться перестал. Всю кассету прослушал внимательно. А пока он сидел с наушниками, Егор с интересом щелкал на "Ундервуде" - просто так, разные слова: "Крузенштерн… архипелаг… кассета… Среднекамск… Ваня". И почему-то: "Денис"…
Ваня стянул наушники и вздохнул:
- Интересно… Только машинка-то здесь ни при чем. Значит, никакой тайны не было.
- Как это ни при чем? Подумай! Если бы ты про машинку не сказал, я бы о тайнике не вспомнил. И Ревскому ничего не стал бы говорить. А он бы еще сто лет молчал о пленке!.. Нет, Вань, все благодаря машинке случилось. И благодаря тебе.
Ваня скромно расцвел. Погладил обшарпанный "Ундервуд".
- Вот она какая хорошая у нас… Егор! А папа знаешь что говорит? Он говорит: "Если правда эта машинка была бабушки Егора, то надо ее подарить ему". То есть тебе… Он говорит, что это как бы наследство… Правда ведь?
Радости в этих словах Егор не уловил. Расставаться с машинкой Ване явно не хотелось. Он добавил:
- Но надо еще Веника спросить, верно?
Егор засмеялся:
- Никого не надо спрашивать, ты что! Все равно я машинку не возьму, она ведь и ваше наследство тоже. Столько лет у вас! Венька вон какую кучу газет на ней отпечатал!
- Ой, а газеты! - подпрыгнул Ваня. Он был рад изменить разговор. - Ты не знаешь, их еще не повесили?
- Сейчас узнаем.
Егор позвонил Бутаковой, и она обрадовалась и сказала, что у них не класс, а сплошные лодыри: кого ни попросит помочь устроить выставку, всем некогда, у всех какие-то важные дела в каникулы. Один Громов согласился. И пусть Егор тоже обязательно приходит. Сегодня к двенадцати.
С Егором пошел, конечно, и Ваня.
Вчетвером они приклеивали к стене "Новости Находки" на втором этаже, где была пионерская комната. Номер за номером. Сверху прикрепили ватманскую ленту, на которой Бутакова заранее сделала надпись: "Газеты страны Фантазии. Работы ученика 8 "А" класса Вениамина Ямщикова".
Подошла завуч Тамара Павловна.
- Чем это вы заняты, молодые люди?
Бутакова объяснила. Тамара Павловна сказала, что все это странно.
- А кто разрешил их здесь вывешивать?
- Марина разрешила, мы с ней все обсудили, - сказала Светка. Мариной звали старшую вожатую.
- Странно… Такими делами распоряжается не старшая вожатая, а организатор внеклассной работы… А какой это гадостью вы их приклеиваете?
- Это же герметик! - весело объяснил маленький быстроглазый Юрка Громов. - Он него на масляной краске никаких следов! Плюнул, потер, вот и все…
- Вам бы на все только плюнуть и растереть… - Постукивая каблуками, Тамара Павловна принялась ходить от листа к листу. - Странно… Что за содержание…
Егор с Ваниной помощью развешивал последние номера. Он молчал, но уже закипал.
- Все-таки я не понимаю, - раздраженно произнесла Тамара Павловна. - С директором это согласовали?
- Марина говорит, что согласовала…
- Странно… Какие-то планеты. Зачем это? Сплошной отрыв от действительности.
- Не такой уж, видимо, отрыв, если вы испугались, - не выдержал Егор.
- Что? Чего я испугалась? Ты, Петров, отдаешь отчет, что говоришь?
- Отдаю… - Егор приклеил к стене последний угол газеты, отошел и полюбовался. - Конечно, отдаю… в том, что оторванные от действительности сказки Ямщикова не первый раз кого-то вздрагивать заставляют…
- А… Зато ты, я смотрю, вздрагивать не научился! А зря, голубчик! Пора бы уже понять, что теперь иная ситуация…
- "И что твой папа уже не прежний чин и спрятаться за его спину не удастся", - ровным голосом закончил Егор. - Знаю. Слышал уже много раз.
- Но не сделал выводов!
- Сделал… Вывод, что в школе не важно, какой сам человек, а важно, кто его папа…
- Какой человек ты сам, мы обсудим на педсовете, - сообщила Тамара Павловна. - И тогда ты сделаешь выводы, какие нужно… Господи, скоро ли наконец реформа? Может, хоть тогда призовут вас к порядку…
Она ушла не столько возмущенная, сколько угнетенная хамством и неблагодарностью нынешних лоботрясов, которым отдаешь столько сил, а они…
- Ну что ты с ней связался? - упрекнула Светка.
- Неконтролируемые эмоции, - объяснил Егор.
- Не сорвали бы только газеты, - серьезно сказал Громов.
- Мы на переменах будем охранять, - пообещал Ваня. - Пусть только полезут! Хоть из какого класса!
- Да я не про перемены. И не про тех, кто "из класса", - вздохнул Юрик. - Ну, поглядим… Вань, а что Венька пишет?
- Ну, он пишет… - Ваня заулыбался. - К Первому мая приедет, наверно…
- Ты соскучился?
- Ага, - сказал Ваня. И почему-то взял за рукав Егора.
Нет, Егор не хотел делать глупостей. Он понимал, чего может стоить неосторожный шаг. В тот вечер, когда он делал перезапись, Ревский сказал:
- Все о Димке думаю. И о причинах… Страшная штука - необратимые последствия. Из-за того что на несколько суток задержалось письмо - такая беда. Один глупый поступок этого мерзавца воспитателя - и вот…
- Не глупый, а подлый, - возразил Егор. - И не один. Тут много причин…
Однако мысль о необратимых последствиях запала в голову.
…Прежде всего надо убедиться, что эпилог у Курганова и у Наклонова - один и тот же. Как? Напроситься в гости к Олегу Валентиновичу, сказать: "Можно почитать вашу повесть?" Нет… Вроде бы ничего особенного в таком плане не было, обычная разведывательная работа. На войне как на войне. Но что-то удерживало Егора. Был он уверен, что Ревский не одобрит его. И Гай тоже. Ну ладно, с ими можно и поспорить. Но… не одобрил бы, наверно, и Толик. И еще: когда Егор представлял, как приходит к Наклонову, как берет рукопись, он словно наталкивался на вопросительный взгляд Дениса…
Нет, надо, чтобы Наклонов прочитал эпилог сам! Вслух!
Может, на занятиях студии намекнуть Наклонову: интересно, мол, чем кончаются ваши "Паруса "Надежды"? Но сам Егор это делать не должен, будет подозрительно… Эх, до чего же скверно, когда ты один! Не к кому ткнуться за помощью. Ванюшка еще мал. Не Бутакову же посвящать в эти дела…
А может… Юрку?
В самом деле, Громов никогда не смотрел на Егора Петрова косо. А последнее время даже как-то… ну, в общем оказывался рядом чаще других. Скорее всего, случайно это, но… все же Громов лучше, чем кто-то другой.
С автомата Егор звякнул Бутаковой, узнал номер Юрки, позвонил ему:
- Громов?.. Это Петров. Слушай, Юрка, можно сейчас с тобой встретиться? Нет, не просто так, важное дело… К тебе? Ладно, иду. Давай адрес…
У Юрки они не засиделись. В тесной квартирке радостно вопили, носились и дрались брат и сестра Громова двух и трех лет. Егор предложил пройтись.
Они ходили по оттаявшим улицам, и Егор обстоятельно рассказывал о повести Курганова и обо всем, что вокруг нее. Юрка, обычно веселый и насмешливо разговорчивый, слушал внимательно. Только один раз, в середине истории, он Егора перебил. Тихо и прямо спросил:
- А почему ты это рассказываешь мне?
И так же прямо Егор ответил:
- Мне больше некому, Юрик.
- Тогда ладно, - сказал маленький Громов.
- Поможешь? - спросил Егор, когда кончил рассказ.
- Да.
- Понимаешь, это не игра, не приключение. Это…
- Я понимаю.
Они пошли к Егору, и Юрка прослушал запись. Предложил:
- Надо бы сделать текст на бумаге. Надежнее будет.
- Я сделал…
Два вечера Егор сидел с наушниками, переписывал рассказ Толика в общую тетрадку. Послушает фразу, остановит пленку, запишет и опять… Получилось тридцать страниц.
- Вот… - он протянул тетрадку. Юрка полистал.
- Это хорошо… Но лучше бы на машинке. На той самой.
Егор подумал, что и правда лучше. Была бы в этом какая-то справедливость: словно сгоревший эпилог возродился из пепла!
И кроме того, можно сделать две-три копии…
- Юрка, а кто перепечатает? Я в этом деле ни бум-бум…
- Я вообще-то могу. Мама у меня машинистка, я маленько учился… Конечно, на старой машинке многое устроено по-другому, но можно приноровиться.
Оттого что у Громова мать машинистка - так же, как была у Толика, - Юрка стал Егору еще симпатичнее.
Они пошли к Ване и попросили машинку на несколько дней, объяснили зачем. Притащили "Ундервуд" к Егору. Егор диктовал, Юрка стучал по клавишам. Сперва медленно, потом приспособился. Отремонтированная машинка дребезжала, лязгала, но работала.
Печатали до темноты. Заходила Алина Михаевна, интересовалась, чем это мальчики заняты. Егор сообщил, что мальчики готовят реферат по истории.
- Хорошо, хорошо. Только стучите потише, отцу нездоровится. Шум его утомляет.
Но отец громко сказал из своей комнаты, что никто его не утомляет, пусть люди работают. И машинка застучала снова. Стальные буквы "Ундервуда" опять выдавливали на бумаге рассказ о судьбе капитан-лейтенанта Алабышева.
Печатали и на следующий день. Дело все-таки шло не очень споро. К тому же было первое апреля, кончились каникулы, работать пришлось после школы. Однако и в этот день не управились. Заканчивали второго числа, в субботу…
- Веньку бы сюда, - вздыхал Юрка. - Он-то умеет обращаться с этим экспонатом, вон сколько газет на нем отстучал…
- А какая толпа была у газет! - вспомнил Егор. - И вчера, и сегодня!
И еще вспомнил он, как молчаливой цепочкой стояли у стены мальчишки-второклассники. Охрана…
…А в понедельник газет в коридоре не оказалось. Их перевесили в пионерскую комнату.
- Клавдия Геннадьевна велела, - объяснила вожатая Марина. - Говорит, скоро комиссия из гороно, а тут вместо наглядной агитации какая-то научная фантастика… Да ладно, здесь тоже зрителей хватает…
Но очень скоро сняли газеты и в пионерской. Ваня сказал Егору:
- Я к Марине подошел, говорю: "Тогда давайте их обратно". А она: "Подожди, мне некогда". Егор, ты скажи, чтобы отдали.
- Обязательно! Ты не бойся, никуда они не денутся…
Но поговорить с Мариной Егор не сумел. В этот день не нашел ее, а назавтра стало не до того: на четыре часа назначено было занятие литературной студии.
Олег Валентинович пришел бодрый, улыбчивый. Хлопнул на подоконник тяжелый портфель. Поинтересовался, как весна влияет на юные таланты. Есть ли вдохновение? Созданы ли за время каникул произведения, которые обогатят мировую литературу? Или хотя бы такие, о которых можно поговорить здесь, в студии?.. Что? Не созданы? Весеннее настроение более способствовало прогулкам и прочим приятным занятиям? Ай-яй-яй, товарищи! Отдых - дело прекрасное, но творчество не терпит праздности. Впрочем, ладно, дело молодое… Но может быть, хоть кто-то порадует аудиторию свежими строками? А?
Вот он, Олег Валентинович, видит среди старых знакомых новое лицо. Наверно, этот молодой человек тоже решил приобщиться к нелегким литературным трудам? Не хочет ли он взять слово?