"Ну и что? Удивили. Вот дома ли Дуся?" - подумала я.
- И Дуся дома, - сказала мама.
Я вошла в комнату и почувствовала, что здесь что-то происходит. Папа сидел на стуле, скрестив руки на груди.
"Что я сделала? - мгновенно пронеслось у меня в голове. В одну секунду я перебрала в памяти все, что произошло за день в школе. - Ничего я не сделала", - успокоилась я и села на стул напротив папы.
Из спальни вышла Дуся. Мы встретились с ней взглядами. Я поняла, что Дуся страдала. Она ждала ответа.
Я отвела глаза.
- Ну, - сказал папа. - Полюбуйся.
Мама открыла дверь кухни, и из кухни выбежало несметное количество кроликов. Мне показалось - несметное. Но потом я сосчитала: было девять крольчат и одна крольчиха.
- Подарок от Анны Павловны, - очень ласково сказал папа. - Завтра еще принесет, от другой крольчихи - сереньких.
Я посмотрела на Дусю. Она стояла, прислонившись к косяку, и смотрела на кроликов, которые тут же забегали по комнате. Но смотрела так, будто и не видела их. Будто вообще ее тут не было. И не имела она отношения ни к нам, ни к кроликам, а в дверях стояла так, для видимости, чтоб никто не спохватился. А то начнут волноваться, искать.
Один крольчонок подбежал к Дусе, но она и не пошевелилась. Тогда он подбежал ко мне и нюхнул меня. Я взяла его в руки.
Глаза крольчонка были красные и веселые. Я ему подмигнула, и он мне подмигнул. Я захохотала - и он захохотал. Смотрим друг на друга и хохочем. Кролик просто умирает от смеха.
- Ну, - говорит, - и жизнь у вас!
А я, хохоча, отвечаю:
- Кошмар один!
Тут что-то произошло. По-моему, папа кулаком по столу стукнул.
А может, ничего не произошло. В общем, лежу я на полу, на животе, кролики вокруг меня бегают - пушистые, беленькие. Завтра еще будут - серенькие.
Глажу я крольчонков, глажу, они беленькие ушки прижимают, красными глазками мигают.
- Дуся, - говорю я, - посмотри, какой кролик. Посмотри, - говорю, - какой тепленький.
"Улетают мои вольтижеры"
Двоюродная тетя Олимпия приехала к нам в гости.
И сразу же повела нас в оперу, на симфонический концерт, на эстрадный концерт. Как будто мы к ней приехали в гости, а не она к нам. К концу недели папа слегка побледнел, да и мама сдала. А предстояло еще в цирк сходить. "Цирк - искусство миллионов", - сказала тетя. И вот все стали собираться в цирк. "Ну, - думаю, - и меня потащат". Так и есть. Мама посмотрела на меня и говорит:
- Может, и ты в цирк сходишь, чем дурака валять?
- Нет, - отвечаю, - не пойду.
- Почему? - подозрительно спросила мама.
- Интереса, - говорю, - нет.
- У тебя ни к чему нет интереса. Лишь бы на диване лежать.
- Когда ты последний раз была в цирке? - спросил папа.
Выяснилось, что последний раз я была в цирке трех лет. Можно сказать, что совсем не была.
Что тут начало твориться!
- Она ни разу не была в цирке! Это ты во всем виноват! - с негодованием говорила мама папе.
И все стали собирать меня в цирк.
- Дуся тоже не была, - сказала я, - а ее никто не гонит.
- Дуся ходит в цирк с классом, - ответила мама. - Кроме того, она ушла в кино.
Моя двоюродная тетя Олимпия очень странно смотрела на меня, словно я чем-то ее оскорбила.
- В нашем городе все ходят в цирк, - сухо сказала она. - Все. И стар, и млад.
На меня надели новые скрипучие туфли и повели в цирк.
- Хоть львы-то там будут? - спросила я по дороге.
- Какой несовременный ребенок, - сказала тетя.
Ей никто ничего не ответил. Да и что отвечать? Каково это слышать маме? А каково папе?
Наступило тягостное молчание. Его нарушал скрип моих новых туфель.
Наверно, так до самого цирка мы бы и молчали, если бы не встретили мою одноклассницу Аню Сухову.
На Аню все прохожие обращали внимание, потому что она была очень румяная. По крайней мере, все так считали, кроме меня.
- Здравствуйте, - сказала Аня.
- Здравствуй, - сказала мама и сказал папа.
- Привет! - сказала я.
Аня грустно улыбнулась - маме, папе, тете, мне - всем по очереди и, храня грустную улыбку, села в трамвай.
- Какая румяная девочка! - воскликнула тетя.
- Она не румяная, а бледная, - сказала я.
- Она похожа на булочку, которую только что; вынули из печки!
- Ни на какую булочку она не похожа. Она бледна. Бледна и печальна.
Тетя как-то судорожно рассмеялась. Папа ухмыльнулся. А мама, вздохнув, сказала:
- Ее не переспорить. Аня, конечно, бледна. Все видят, как она бледна.
- Да, бледна. Бледна и печальна, - твердо сказала я.
Все замолчали - видимо, решили со мной не связываться. Тетя даже с опаской на меня посмотрела.
"Просто из-за ее румянца никто не замечает, что она бледна и печальна", - подумала я.
Аня в прошлом году пришла к нам из другой школы. Марья Степановна поставила ее перед классом и сказала:
- Аня Сухова. Наша новая ученица. Всю жизнь Аня учится только на пятерки.
Все рот раскрыли и стали смотреть на Аню, как на какое-то чудо. Аня до слез покраснела и опустила голову.
Жалко мне стало Аню. Да и вообще что-то уж больно все просто - и румянец, и сплошные пятерки.
- Аня сядет на вторую парту с Вадимом Хазбулатовым, - сказала Марья Степановна.
- А на заднюю нельзя? - тихо спросила Аня.
- Зачем же? Садись на вторую парту.
И Аня пошла на вторую парту. По дороге она запнулась и уронила со стола классный журнал.
Все засмеялись.
И тут-то я поняла, что Аня бледна и печальна. Но никто об этом не знает. Может быть, ей лучше быть для всех румяной? А может, наоборот - плохо ей быть румяной?
- Мы опаздываем, - сказал папа. - Прибавим шаг.
Мы прибавили шаг.
Скрипя новыми туфлями, я вошла в цирк.
Мы поднялись на второй этаж. Круглый вестибюль, сплошное стекло, картинки кругом понавешаны. Хорошо! И запах какой-то особый, нигде больше так не пахнет.
- Мне нравится, - сказала я папе. - Особенно запах нравится.
- Конюшней пахнет, - сказала тетя.
- Хорошо пахнет конюшней, - сказала я.
- Кому нравится представление, кому конюшня, - сказала тетя.
Я ничего не сказала, потому что не видела еще представления.
А когда увидела!
Все первое отделение я умирала со смеху над клоуном. Клоун был совсем молодой, нос у него был не приклеен, а нос как нос, и костюм как костюм. Улыбка грустная. А почему-то всем очень смешно. У меня просто живот заболел. Тетя Олимпия мне даже замечание сделала.
- Неприлично, - говорит, - так громко смеяться. На тебя оглядываются.
Но я все равно смеялась, никак не могла удержаться.
Все мне понравилось: и цветные прожектора, и музыка, и зрители - такие веселые.
Но главное было впереди. Пока в перерыве мы гуляли по вестибюлю, ели беспечно мороженое - над манежем растягивали сетку для воздушного полета, и артисты готовились к выходу, чтобы лишить меня покоя.
Вначале я, конечно, не подумала ни о каком воздушном полете, просто почувствовала беспокойство, когда увидела эту сетку. "Зачем, - думаю, - сетка такая и для кого ее натягивают?"
Свет погас, включили прожектора, оркестр заиграл какой-то марш.
Когда забил барабан, на манеж выбежали гимнасты. Таких красивых я еще никогда не видела. Они поднялись по веревочным лесенкам вверх, на мостики.
И с этих мостиков стали перелетать друг к другу. Раскачаются на трапеции, оторвутся - и летят.
Они летали! Летали под куполом цирка! И сердце мое падало и взлетало вместе с ними.
Рядом со мной сидел какой-то мальчик с отцом. Отец мальчику и объясняет, а я слышу:
- Те, которые летают, называются вольтижерами, а те, которые ловят, - ловиторами.
Я жадно прислушивалась, что он еще скажет. Но он ничего не сказал, а мальчик ни о чем больше не спросил.
Значит, вольтижеры и ловиторы.
Ловиторы качаются вниз головой, а вольтижеры летят прямо им в руки. Уму непостижимо - как это у них получается.
А когда они отлетались - стали нырять в сетку, как рыбки. А один очень молодой гимнаст, похожий на Ромео, зацепился ногами за купол, вытянул руки - и полетел вниз головой! Я даже глаза зажмурила. А когда: открыла - он уже стоял на сетке и улыбался.
Что там было еще после воздушного полета - я уже не видела. Мне казалось, что Ромео все еще летит вниз головой, и я закрывала глаза.
Но вот представление окончилось. Толпа вылилась из цирка и растеклась ручейками в разные стороны.
Мы пошли прямо. Через дорогу, через дамбу, через старый парк - домой.
Было темно и тепло. Хорошо было. Но если б было холодно и лил дождь - все равно было бы хорошо. Я думала о вольтижерах и ловиторах, об их непонятной для меня жизни.
- Что тебе больше всего понравилось? - спросила мама.
- Мальчик, который летит вниз головой.
- А львы разве тебе не понравились? - изумилась тетя. - Дрессированные львы?
- Понравились, понравились. Только не понравилось, что они дрессированные.
Тут все так возмутились, словно я невесть что сказала. Начали доказывать, какие страшные львы и как их боятся дрессировщики. Перед каждым выступлением, можно сказать, с жизнью прощаются. То ли останутся живы, то ли нет - неизвестно.
Папа не особенно много говорил, а тетя особенно много. Я вначале слушала, а потом стала думать о мальчике, который летает вниз головой. Так всю жизнь и будет летать вниз головой? "Мне бы тоже вниз головой, - затаенно подумала я. - Так же бы лететь, руки вперед, из-под купола. Странно все-таки - все аплодируют за то, что ты летишь вниз головой".
Мы подошли к дому.
- Дуся еще не спит, - сказал папа, посмотрев на освещенное окно.
- Уроки учит, - уверенно сказала мама.
Так она и учит! Она даже на уроках "Английский детектив" читает - три романа в одной книге.
А я на следующий день снова пошла в цирк. И еще через три дня. И все время стала ходить в цирк. Не каждый день, конечно, потому что денег надо было подкопить, на обеды мне сорок копеек давали.
Но, кроме цирка, я ни о чем больше и думать не могла.
Однажды сидела я на уроке и смотрела в окно. За окном еще голые деревья, на деревьях воробьи прыгают.
Марья Степановна что-то рассказывает, а я никак не могу вдуматься, о чем она говорит. В голове у меня музыка цирковая гремит. А потом в мозгу словно молоточки стали стучать: тук-тук-тук… Вначале так себе стучали, вразнобой, а потом все эти тук-тук-тук по очереди начали выстраиваться. Пауза - и опять тук-тук-тук. Пауза - и опять тук-тук-тук. И в то же время я о вольтижерах думаю, как они летят, вспоминаю. И кажется мне, будто это я лечу.
А в мозгу - тук-тук-тук… А потом вместо тук-тук-тук началось та-та-та-та, та-та, та-та-та-та.
И вдруг в моей голове откуда ни возьмись выплыли слова:
Улетают мои вольтижеры,
Ловиторы не ловят меня.
Так я же стихи сочиняю!
Я тут же схватила промокашку и записала:
Улетают мои вольтижеры,
Ловиторы не ловят меня.
Я ткнула подругу Таню в бок и положила перед ней промокашку. Я думала, Таня просто обалдеет. Но Таня прочитала, даже несколько раз, - и недоуменно надула губки.
- Какие вольтижеры, какие ловиторы?
- Никакие, - сказала я и положила промокашку в тетрадь.
Капустину, что ли, показать? Но с тех пор, как я не нашла в себе силы и мужества быть двоечницей, он меня не замечал, будто меня вообще на свете не было. А сам по-прежнему был двоечником, но никогда не гордился этим. Мне очень не хватало моего друга Капустина.
- Маша Веткина нам расскажет о реформах Петра Первого, - вдруг услышала я голос Марьи Степановны.
Я растерянно встала.
- Ты поняла вопрос?
- Поняла.
Но в голове у меня был сплошной сумбур. Я никак не могла сосредоточиться. А Марья Степановна спокойно смотрела на меня, уверенная в моих способностях. Она даже маме моей на родительском собрании об этом говорила. А мама - папе. А папа - сестре Дусе. А я от Дуси узнала.
- Расскажи о реформах Петра Первого, - прошептала Таня.
Я машинально взяла промокашку.
Улетают мои вольтижеры.
Ловиторы не ловят меня.
- Петр прорубил окно в Европу, - услышала я за спиной шепот Капустина.
- Петр прорубил окно в Европу, - сказала я.
- Правильно. Но как он это сделал?
"Улетают мои вольтижеры, ловиторы не ловят меня… улетают мои вольтижеры…"
- На костях народа, - прошептал Капустин.
"Улетают мои вольтижеры…"
Марья Степановна удивленно смотрела на меня.
- Ну что ж, садись.
Я села. "Ловиторы не ловят меня… не ловят меня…"
- Пусти меня, уже звонок прозвенел - не слышишь, что ли, - сказала Таня, - И вообще, - строго заметила она, - ты могла бы стать круглой отличницей, если б не задумывалась на уроках неизвестно о чем.
- А если б ты задумывалась, то не была бы круглой дурой! - крикнул Капустин и захохотал смехом двоечника и прыгнул через парту.
- Капустин! - крикнула я.
Он остановился и, подумав, подошел ко мне небрежной походкой.
- Пойдем в цирк! - сказала я.
Капустин ничего не ответил. Он смотрел на меня изучающе.
- Пойдем в цирк! - снова сказала я.
Капустин неуверенно покачал головой. Он явно боролся с собой.
- А я качель в сарае повесила. Хочешь быть ловитором?
- Че-го?
- Да не знаешь, что ли? Воздушные полеты в цирке! Кто летает - тот вольтижер, кто ловит - тот ловитор.
Глаза Капустина засветились. Но тут же его лицо снова стало сурово и непроницаемо.
- Я тебе не прощу измену, - глухим голосом сказал он и пошел гордой и красивой походкой.
- Выдумала каких-то вольтижеров, ловиторов, за Капустиным бегает, - презрительно сказала подруга Таня, проходя мимо.
Я ничего не ответила. Не было у меня ни вольтижеров, ни ловиторов, и Капустина не было.
Я стояла, опустив руки. Тут подходит ко мне Аня Сухова. Подошла и молчит, смотрит на меня. Я говорю:
- Ты чего такая бледная?
Она говорит:
- Ты тоже бледная.
Постояли мы с ней, помолчали и разошлись.
После школы, не заходя домой, я пошла в сарай, где висела моя качель.
Этим сараем уже почти не пользовались. Его, наверно, забыли сломать, и он, заваленный строительным мусором, стоял возле нашего нового дома. Сарай был моим любимым местом.
Я протиснулась в дверь, закрыла ее и привязала веревкой.
Моя качель ждала меня. Моя качель, моя трапеция под куполом цирка! Вот я раскачиваюсь - раз-два, раз-два - и лечу! Лечу высоко под куполом. Как птица. Раскинула руки - и лечу!
Я вздохнула. Если сильно раскачаться, то влечу прямо в крышу сарая. Был бы Капустин, мы бы с ним что-нибудь придумали. Он бы стоял, расставив ноги, как матрос на палубе, и ловил бы меня. А я бы летела прямо ему в руки. Он был бы лучшим ловитором в мире.
Я тихо раскачивалась на качели, шаркая ногой по земле.
"Вот так и буду в этом сарае качаться? - вдруг подумала я. - И ловитора у меня никогда не будет?"
И тут я представила, как я всю жизнь качаюсь на качели - одна, в этом забытом всеми сарае. Лет пятьдесят уже прошло, уже Капустин с палочкой ходит, уже сестра Дуся по ночам кашляет, моя первая любовь - Валька Кошкин - знаменитым начальником стал, а я все качаюсь на этой качели.
Эта мысль меня очень расстроила. Я решила придумать что-нибудь другое, со счастливым концом.
Вот я прославленная вольтижерка в прославленном воздушном полете. Уму непостижимо, как я летаю.
А внизу, в зрительном зале, сидит бледный Капустин.
"Батюшки!" - шепчет Капустин и вспоминает всю свою жизнь. И горькое сожаление о том, что он не стал ловитором, охватывает его душу.
Я лечу! А в гостевой ложе, рядышком с директором цирка, сидит Валька Кошкин.
"Никогда бы не подумал", - говорит он, глядя в бинокль. Лицо его спокойно и уверенно.
Но когда прямо из-под купола я понесусь вниз головой, он вздрогнет про себя, и на мгновение на его лице проступит растерянность.
А сестра Дуся в это время где-нибудь заплачет в девятом ряду.
"Не плачь, Дуся, - скажу я ей потом, когда живая и невредимая буду пить чай с вареньем. - Это была заветная мечта моей жизни, и она осуществилась. А главное, Дуся, какой у меня ловитор!" - И я достану фотографию моего ловитора и покажу Дусе.
"Да видела я его, видела", - скажет Дуся, но тем не менее будет долго рассматривать фотографию, а потом опять заплачет.
"Не плачь, Дуся!"
- Не плачь, Дуся, - сказала я и, забросив качель на гвоздь, стала вылезать из сарая.
Мне казалось, что все так и есть и я уже лечу вниз головой, а Дуся плачет.
И я побежала ее утешать.
Но Дуся не плакала. Она читала "Английский детектив".
- Ты где была? - спросила она.
- В цирке, - сказала я.
- Все в цирке да в цирке, уж хоть бы не выдумывала.
Мне стало грустно. Ведь я не хотела Дусе врать. Я вытащила из портфеля книжки и села напротив Дуси.
- Пообедала бы вначале, а то сразу за уроки, - с иронией в голосе сказала Дуся.
Эта ирония обидела меня. Я не уроки села учить. Я хотела поговорить.
Но Дуся уткнулась в книжку и стала читать, читать.
Я открыла тетрадь, где лежала промокашка со стихами.
- Посмотри, Дуся, - скромно сказала я.
Дуся взяла промокашку.
- "Улетают мои вольтижеры, ловиторы не ловят меня", - прочитала она.
Я не спускала с Дуси глаз. Но лицо ее не изменилось.
- Это я сама сочинила.
Дуся пожала плечами.
- И все? - спросила она.
- Все.
- Таких коротких стихов не бывает. Это не стихотворение. - Дуся еще раз прочитала: - "Улетают мои вольтижеры…" Куда же они улетают? - удивленно спросила она. - Что, вот так летят и улетают куда-то? - Дуся хмыкнула. - Улетают мои вольтижеры… - Она помахала кому-то рукой, вдаль кому-то помахала - и засмеялась. А потом вообще хохотать начала.
- Да, летят и улетают, - сказала я.
- Летят и улетают? - переспросила Дуся, умирая со смеху.
- Летят и улетают, - с горечью сказала я.
Дуся еле-еле перестала смеяться.
- И что тебе дались эти вольтижеры, ловиторы?
- Дуся, - сказала я, - неужели ты не понимаешь, что это самая заветная мечта моей жизни?
Дуся совсем перестала улыбаться, притихла, задумалась. Видимо, мои слова произвели на нее глубокое впечатление.
- Одна, но пламенная страсть? - шепотом спросила Дуся.
- Да, - сказала я.
- Выдумываешь ты все, - вздохнула Дуся.
Я ничего не ответила. За меня всегда все и все знают - когда я выдумываю, когда не выдумываю. Однажды подруга Таня сказала, что я нарочно смеюсь, а на самом деле мне нисколько не смешно. Я перестала смеяться, хотя на самом деле мне было очень смешно.