Вот я и Дусе ничего не ответила. Защелкнула портфель, засунула его подальше под стол.
- Пойду, - говорю, - погуляю. По пятницам я люблю гулять.
Дуся с грустью посмотрела на меня.
Я вышла на улицу. На скамеечке возле дома сидел рыжий Колька Горохов. Так сидел, как будто его тут кто-то забыл. И лицо его при этом было задумчиво. Я очень этому поразилась. Ведь Колька был моим врагом на всю жизнь. А враги не должны грустить и задумываться.
Я уже далеко ушла, а он все так сидел.
Я шла в цирк. Вначале шла, а потом уже бежала. "Куда это, - думаю, - я так бегу?" А как пробежала парк и выбежала к дамбе, так и поняла, что в цирк.
Дамба идет в гору, а прямо на горе цирк стоит, как огромный шатер. Только стеклянный, светящийся весь. Праздничный.
Скорее в цирк! Сегодня пятница, а в пятницу в четыре часа представление.
Сейчас я увижу моих любимых ловиторов, моих любимых вольтижеров!
Ой, вдруг опоздала?
- Тетенька, сколько времени? - крикнула я.
- Без пяти четыре, - испуганно ответила тетенька.
Я тут и села. Не успею! А вот трамвай идет. Повезло, повезло! Всего-то одну остановку проехать.
Вот и цирк, и билет в руках. Правая сторона, самый верхний ряд. Ну и хорошо, всех видно будет.
Только я села, не успела отдышаться - началось представление.
Но что это? На парад вышли совсем другие артисты. Очень красивые, но совсем незнакомые.
А где мои? Где мои? И клоун не тот, совсем не тот клоун! Я даже привстала, чтоб получше разглядеть. Только что разглядывать - нет их. В груди у меня похолодело. Я поняла, что случилось непоправимое - они уехали, и я их уже никогда не увижу. Жди не жди - не поднимутся они под этот купол.
Рядом со мной сидела старушка. Вначале она не обращала на меня внимания, потом стала обращать. Когда выходил клоун, она начинала дергать меня за рукав и заразительно смеялась.
- Разве тебе не смешно? - спросила старушка.
- Смешно.
- Почему же ты не смеешься?
- Смеюсь. Про себя.
- Да ты же плачешь! Почему ты говоришь, что смеешься, если ты плачешь?
Тут она снова засмеялась, видимо, клоун что-то смешное сделал.
А я заревела. Так мы со старушкой и сидим - она смеется, я реву. Очень хорошая старушка, платок мне дала.
- В твои годы я тоже плакала, - сказала она. - Как он не падает - на одном колесе по канату! - воскликнула старушка.
Я перестала реветь. Действительно, как же это так - на одном колесе по канату?
Клоун ушел. И вдруг оркестр заиграл знакомый марш. Тот самый марш, под который всегда выходили гимнасты. Сердце радостно екнуло. Я схватила старушку за рукав:
- Сейчас воздушный полет будет!
Ударил барабан. Сейчас они выйдут, сейчас!..
Но вместо гимнастов на манеж вышел… слон. При чем тут слон? Как он смел выходить под эту музыку!
Я встала.
Все зашикали. А билетерша прямо-таки поджидала меня.
- Не разрешается с мест вставать! Чего заходила взад-вперед? Слышишь? Куда идешь? Кому говорят?
Я, видимо, пошла куда-то не туда. Но она все-таки меня не поймала. Я выскочила в вестибюль.
За моей спиной ликовала музыка, под которую ходил слон.
Я спустилась на первый этаж - и лицом к лицу столкнулась с Аней Суховой.
Мы обе были смертельно бледны. Мы без слов поняли друг друга и молча вышли на улицу. И молча сели на скамейку. И все еще молчали некоторое время, сидя на скамейке.
- Ты часто ходишь? - спросила я.
- Ага.
- Как это я не знала про тебя?
- И я про тебя.
Мы еще помолчали.
- Письмо клоуну написала, - сказала Аня и показала сложенный маленький листочек.
- Тебе клоун нравился?
- Ага.
- А мне полеты.
- Что мы сейчас будем делать? - прошептала Аня.
Я не знала, что мы будем делать.
- Давай убежим, - сказала Аня, - и будем циркачками. Ты будешь летать, а я смешить.
- Давай, - сказала я.
И мы пошли домой, чтоб захватить с собой кое-какие продукты.
Философ Федя Рыжиков
В середине года в наш класс пришел новенький, Федя Рыжиков.
- Федя приехал из далекого города Одессы, - сказала Марья Степановна. - Кто, знает, где расположена Одесса?
- На Черном море! - закричали все.
- Кто может на карте показать родину Феди Рыжикова?
- Я, я, я! - все стали тянуть руки.
- Капустин покажет, - сказала Марья Степановна.
Капустин взял указку, подошел к карте, нашел Черное море. Одессу он стал искать в Крыму, а в Крыму Одессы не было почему-то.
- Ее нет, - сказал Капустин, искренне удивившись.
- Вы ищете не там, - сказал Федя Рыжиков.
Он стоял перед классом у стола. Аккуратно причесанный, застегнутый на все пуговицы. Мне показалось, что ему скучно было смотреть на нас, а особенно на Капустина, который не мог найти его родину.
- Здесь она была, - сказал Капустин, показывая на полуостров Крым.
- Одессы никогда не было в Крыму, - улыбнулся Федя Рыжиков.
- Была! - возмутился Капустин. Многие в классе поддержали Капустина.
Федя взял указку и, почти не глядя, ткнул в точку, которая означала Одессу.
Капустин мрачно посмотрел на Рыжикова, как будто тот нарочно, чтоб досадить ему, перенес Одессу из Крыма.
- Садись, Рыжиков, с Капустиным, - сказала Марья Степановна. - Ты будешь оказывать на него хорошее влияние.
- Я Рыжикову буду мешать, - сказал Капустин. - Он снизит успеваемость.
- Не помешаете, - сказал Федя Рыжиков и сел рядом с Капустиным.
- Какой вежливый, - прошептала подруга Таня. - Даже Капустину "вы" говорит.
Весь день Капустин сидел и скрипел ботинком о парту, чтоб вывести Рыжикова из себя. Но Рыжиков не обращал на него внимания, ни один мускул не дрогнул на его лице. Хладнокровие Феди Рыжикова меня поразило. В конце концов Капустину надоело, он взял портфель и ушел.
На следующий день Капустин уже не скрипел.
Федя никогда на уроках руку не подымал, а когда его вызывали, то вставал со скучным лицо, смотрел в потолок, как будто ни о чем понятия не имел, а потом отвечал четко, без запинки, как по учебнику. Из-за этого однажды Капустин его стукнул. Рыжиков с ним драться не стал. Он только усмехнулся. Выдержка Феди Рыжикова меня поразила. Я сказала свое мнение Капустину.
- Да он философ! - заявил Капустин.
- Философ? - удивилась я.
- А ты думала! Тоже мне - волевой, хладнокровный! - передразнил меня Капустин. - Философ твой Рыжиков!
- Философы бывают старые и лысые, - сказала я.
- Скажешь тоже! - рассмеялся Капустин. - Философ тот, кто себе на уме, вроде Рыжикова.
Я решила поговорить с Рыжиковым и прямо спросить его обо всем.
Оказалось, что Федя Рыжиков жил в нашем районе, в доме, который совсем недавно заселили.
Мы вместе шли из школы. На улице стояла нулевая температура, падал мокрый снег. И это в январе! Все ожидали мороза градусов под пятьдесят, мама даже купила пуховую шаль. А морозов не было. Вчера пришла соседка Екатерина Григорьевна и сказала, что завтра будет совершенно невиданный мороз, все об этом говорят. А завтра, то есть сегодня, пошел мокрый снег. Екатерина Григорьевна потом извиняться приходила.
- У нас в Одессе зимой всегда такая погода, - сказал Федя Рыжиков. - Я морозы не люблю. Мне лето нравится. Температура воздуха плюс сорок, температура воды в море плюс двадцать пять! - вздохнул он как о чем-то несбыточном.
- А мне нравится, когда температура минус сорок, - сказала я. - Туман вокруг, ничего не видно. Можно столкнуться нос к носу и не узнать друг друга.
- Ну да-а! - недоверчиво протянул Федя.
- Ты замерзнешь с непривычки. Купи шапку с длинными ушами, - посоветовала я.
- Надо закалять волю и дух, - твердо сказал Рыжиков. - Никогда не буду носить шапку с длинными ушами!
Я с уважением посмотрела на Рыжикова. Сама я всегда ходила в шапке с длинными ушами, даже весной.
- Мой отец вообще ходит без шапки, - добавил Федя. - Взял и закалил себя. Сейчас чемпион по боксу.
Вот это да: у Рыжикова отец - чемпион! А я представляла, что он в очках, ходит с портфелем и в большой меховой шапке. Федя Рыжиков, когда вырастет, наверно, таким будет. Он станет читать лекции студентам, скучно поглядывая в зал. А вышло, что у Рыжикова отец боксер.
- Ты, Рыжиков, тоже чемпионом будешь? - спросила я.
Федя Рыжиков снисходительно улыбнулся:
- У меня другое предназначение.
- Ты философ?
Рыжиков остановился даже. Видимо, ему надо было подумать, а когда идешь, то мысли вылетают. Он постоял, подумал и сказал:
- Да, я философ.
- Значит, ты себе на уме?
- Как это, себе на уме? - не понял Рыжиков.
Я пожала плечами: себе на уме - значит себе на уме. Но Рыжиков не унимался:
- Выходит, я ненормальный?
- Нормальный, - успокаивала я. - У тебя лицо непроницаемое. Без переживаний.
Рыжиков остался доволен моим ответом.
- Я достигаю это системой тренировок, - сказал он. - Каждый день закаляю волю и дух.
Я снова с уважением посмотрела на Рыжикова.
- Я тоже хочу закалять волю и дух, - сказала я.
Рыжиков остановился, достал из кармана коробок спичек.
- Начни с этого, - сказал он.
Мы сели на обледенелую скамейку, положили под себя сумки.
- Ты фокус собираешься показывать? - спросила я.
Рыжиков снисходительно улыбнулся.
- Смотри, - сказал он и поставил на ладонь спичку, а другой ладонью стукнул по спичке, и она переломилась надвое.
- Я запросто так сделаю, - сказала я и тоже поставила спичку на ладонь. Она тут же упала.
- Слегка сожми ладонь, вот так, - посоветовал Рыжиков.
Я чуть сжала ладонь. Спичка держалась. Я размахнулась и стукнула по ней другой ладонью. Спичка не сломалась, но стало очень больно.
- У тебя, наверно, фокус, - сказала я, дуя на ладонь. - Может, ты меня загипнотизировал?
В цирке однажды гипнотизер выступал. Он на глазах у всей публики яичницу в кепке жарил, А спички ломать ему, наверно, вообще ничего не стоит. Может, и Рыжиков - гипнотизер, а не философ?
- Никакой это не гипноз, - сказал Рыжиков. - Система тренировок. Главное, нужно отключиться и недумать, что тебе будет больно.
- Как это отключиться?
- Думай о чем-нибудь другом.
Рыжиков так ударял по спичке, как мух ловил.
Хлоп! - сломал, хлоп! - сломал.
Ну, думаю, сейчас у меня тоже получится. Я поставила на ладонь спичку и сделала вид, что забыла про нее. Отвлекаюсь, смотрю на дорогу. Бежит по дороге собака, черная, лохматая. Остановилась и смотрит на меня: дескать, что тут такое происходит? "Волю и дух закаляю, - говорю я собаке мысленно. - А ты что тут бегаешь? Какие у тебя дела?" Тут я подумала, что уже достаточно отключилась, сейчас уже нисколечко не будет больно. И изо всей силы стукнула ладонью по спичке. Если бы не Рыжиков, я бы заревела. Но Рыжиков сидел и глядел на меня своими черными глазами. Я шмыгнула носом.
- Почему-то опять не сломалась.
- Это потому, что ты боишься. Я же тебе сказал: не думай, что будет больно.
- Я не думаю.
- Думаешь. Это с первого раза не получится, - успокоил он. - Я месяца три тренировался, прежде чем научился отключаться. Все руки в синяках были.
Я опять с уважением посмотрела на Федю Рыжикова.
Тут подбежала та самая черная лохматая собака.
- Как тебя зовут? - спросила я собаку. Она завиляла хвостом. - Бобик его зовут.
- Почему это Бобик? - удивился Рыжиков.
- Сразу видно, что Бобик.
Собака опять завиляла хвостом: дескать, совершенно верно, меня зовут Бобик.
- От собак много грязи, - сказал Федя Рыжиков и отряхнулся.
Бобик на него тявкнул и пошел по своим делам.
- Лает еще, - обиделся Рыжиков.
- Он же слышал, что ты про него сказал. Ему тоже не очень-то приятно было.
Рыжиков стал доказывать, что животные ничего не понимают, у них только рефлексы. Я очень удивилась.
Федя Рыжиков посмотрел на свои ручные часы, которые показывали и час, и день, и месяц, и год.
- А север и юг они не показывают? - спросила я.
- Это же не компас, а электронные часы. И зачем тебе в городе Северный полюс?
- Надо, - сказала я.
Мне давно хотелось иметь компас. Но мама сказала, что я и так не заблужусь. А по-моему, очень важно знать, что если вот по этой тропинке идти, идти, идти, то придешь на Северный полюс. Или на Южный.
Мы помолчали.
- А если твои часы не тот год покажут, что будешь делать? - спросила я Рыжикова.
- Они ничего не путают, - сказал он и еще раз посмотрел на часы. - Мне пора. А ты тренируйся. Есть такие люди - йоги, в Индии живут, так они даже по горячим углям ходят.
"Как это по углям?" - подумала я. Однажды у костра я ступила ненарочно на уголек, так целый день хромала. Мне даже ногу забинтовали. Мама сильно расстроилась и говорила, что кругом природа, столько свободного места, а я непременно на уголь ступлю. Жалко, что я тогда была незнакома с Федей Рыжиковым.
Федя подал мне руку, крепко пожал и пошел, но неожиданно он окликнул меня и вернулся обратно.
- Вот что, Веткина, - сказал он. - Приходя в восемь тридцать на пустырь, вон за тот дом.
- По углям будем ходить?
Рыжиков отрицательно покачал головой.
- Увидишь.
- Приду, - сказала я.
Рыжиков назначил мне таинственное свидание! Еще никто и никогда не назначал мне свидания, к тому же на пустыре, в восемь тридцать. А если он решил объясниться в любви? Может быть, из-за меня он оставил солнечную Одессу? Конечно, он меня тогда еще не знал, но это неважно. Наверно, он давно меня любит! В восемь тридцать на пустыре, возможно, он мне скажет с дрожью в голосе:
"Маша, я решил посвятить тебе всю свою жизнь!"
Мы возьмемся за руки и пойдем. Будет падать тихий снег.
Я пришла домой, окрыленная внезапной любовью Феди Рыжи кова.
Дуся из школы еще не пришла. Я взяла спички и села за стол. Я должна была заслужить не только любовь, но и уважение Рыжикова. Я сегодня же научусь ломать спички и завтра своими способностями поражу Федю. Он скажет:
"Ты меня изумила, Веткина!"
Я взяла спичку и поставила на ладонь. Сейчас надо думать о чем-то совсем другом. Я хожу по углям, угли красные, жаркие. А я иду по ним босая, ничего не ощущаю. Так, обычная прогулка. Тут, конечно, переполох, меня хватают, везут в больницу. А врач смотрит и говорит: "Что вы мне голову морочите, ваш ребенок абсолютно здоров".
Никто ничего понять не может, врачу не верят. Врач тоже не верит, что я по углям ходила. Но тут входит Рыжиков, пожимает мне руку и что-то произносит на иностранном языке.
Я так сильно отключилась, что совсем забыла про спичку. И не заметила, как Дуся пришла.
- Что с тобой? - спросила она.
Тут я ударила по спичке. Спичка не сломалась. Она меня решила победить. Видимо, что-то у меня не в порядке с волей и духом.
- Что с тобой? - снова спросила Дуся.
Я сказала, что закаляю волю и дух.
- А при чем тут спички?
Я ей все рассказала. Дуся мне не очень поверила, но все же взяла спичку и поставила на ладонь.
- Отключайся, - приказала я. - Не думай, что тебе будет больно.
- Не думаю, - сказала Дуся и стукнула по спичке.
- Ты плохо отключилась, - сказала я. - Попробуй еще раз.
- Ищи дурака, - сказала Дуся. - Очень мне нужно спички ломать.
Когда пришли папа и мама с работы, я им тоже показала, как нужно спички ломать и тем самым закалять волю и дух.
Папа, выслушав меня внимательно, взял спичку, поставил на ладонь и сказал:
- Ну что ж, я отключаюсь.
Мы все, затаив дыхание, смотрели на папу. Лицо его было сурово и отрешенно. В самый последний момент он улыбнулся, подмигнул мне и этим все испортил.
Мама не удержалась и тоже попробовала. Лучше бы не пробовала.
- Она занимается какими-то глупостями! - рассердилась мама, потирая ладонь. - Все плохое прямо липнет к ней! Неизвестно, как она проводит время, пока мы на работе.
- Она же ходит в кружок мягкой игрушки, - сказал папа.
- Где эта игрушка? - спросила мама. - Где? - Она обвела рукой стены, чтоб все убедились, что игрушки нет.
- Я решила ходить в драматический кружок, - сказала я. - Может быть, я буду актрисой.
- Ты будешь экономистом, - сказала мама. - Как я. Сейчас это самая важная профессия.
- Экономистом будет Дуся, - сказал папа.
Дуся заревела и ушла в спальню.
Все расстроились. Мама перестала разговаривать с папой. И папа ворчал, что перестал что-либо понимать.
- Буду я экономистом, - сказала я, чтоб всех успокоить.
Но никто не успокоился, даже наоборот.
- В конце концов ты должна заниматься полезным делом, а не ломать спички! - сказал папа и взял газету.
Я подошла к окну. На улице было темно. Зимой в восемь вечера уже ночь, не то что летом, можно до двенадцати не спать. И в эту беспросветную мглу я пойду на тайное свидание! Он будет ждать меня, посматривая на электронные часы. Метель заметет мне дорогу. Он уже потеряет надежду, а я явлюсь, возникну из мрака. И его лицо осветится радостью.
Но как же мне из дому уйти, ведь уже поздно?
- Мама, - говорю я, - мне надо сходить к Оле Карповой, отнести ей домашнее задание. У нее острое респираторное заболевание.
Я сказала чистую правду. Оля жила в нашем доме, у нее болело горло, и я собиралась к ней идти.
- Сходи, - сказала мама, - только недолго.
Папа читал газету, но тоже сказал:
- Сходи, сходи.
Я оделась, пристально посмотрела на себя в зеркало. Подумав, я сняла шапку с длинными ушами и надела Дусин красный берет, сдвинув его на правое ухо.
Я отдала Оле домашнее задание, ее мама хотела напоить меня чаем, но я побежала. Было восемь часов двадцать минут.
Метели не было, и она не заносила мне дорогу. Но мороз слегка окреп, и стало скользко. Еще гололед начнется! Тогда можно будет в школу на коньках ездить.
На небе взошла луна. Круглая-круглая. Она висела прямо над домом и, казалось, вот-вот его заденет. И звезд мерцало много-много. И никому было неизвестно, что там, в темном космосе, делалось.
Я прошла последний девятиэтажный дом, дальше был пустырь. Старые дома снесли, а стройка еще не началась. "Вдруг Рыжиков не придет? - подумала я. - Зачем ему из дома ночью выходить?"
Но тут я услышала:
- Веткина! - и увидела Рыжикова.
Он стоял под деревом и, может быть, очень давно и безнадежно ждал меня.
- Я думал, ты не придешь. Молодец, Веткина. Иди за мной.
Рыжиков твердым шагом пошел в темноту. Мы свернули за развалины старого дома, от которого осталась только крепкая кирпичная стена. Ее сносили, сносили - так и не могли снести. На этой стене с Аней Суховой мы играли в цирк. Днем, конечно.
Рыжиков остановился. Сейчас, наверно, начнет в любви объясняться. Я проглотила комочек снега и от волнения закашляла.
- В Одессе была? - спросил Рыжиков.