- В Одессе? В какой Одессе? А… Не была в Одессе.
- Ты больная, что ли? - спросил Рыжиков. - Голос потеряла.
- Здоровая. А при чем тут Одесса? - Я все еще переживала, что Рыжиков мне в любви будет объясняться, а я ведь еще не решила, полюблю ли его навеки. Но если он будет уж очень страдать, то полюблю.
- В Одессе есть катакомбы. Слышала? - спросил Рыжиков.
- Слышала.
- А этот сугроб видишь?
- Вижу.
Сугроб около стены правда был высокий и длинный как будто весь снег специально всю зиму валил в одно место, вот сюда, к этой стене.
Рыжиков нагнулся и стал что-то делать в снегу. Я увидела, что он будто дверь открыл в этот сугроб. Черная дыра возникла. Неужели клад здесь зарыт!
- Это что? - спросила я и заглянула в дыру, из которой повеяло холодом и мраком.
- Это тоже катакомбы, - сказал Рыжиков. - Сам вырыл. Я полезу вперед, ты за мной.
- Зачем? - Мне совсем не хотелось лезть туда. И так темно, а там еще темнее… - Давай завтра днем.
- Днем и дурак может, - сказал Рыжиков. - Так и скажи, что боишься.
Я поняла, что настала минута испытать свою волю и дух.
- Я готова, - твердо сказала я.
Рыжиков нагнулся и полез. Я взглянула на луну и на звезды и тоже полезла.
Снежная пещера была довольно узкая и низкая. Можно было лишь ползти. И мы ползли. Прямо у моего носа торчали ботинки Рыжикова. В сапоги мне набился снег, твердый, ледяной. Надо было брюки надеть и шапку с длинными ушами. Дусин берет сползал все время на глаза.
Мне казалось, что мы очень давно ползем. Как это Рыжикову удалось вырыть такую длинную пещеру? Неожиданно Рыжиков остановился, и я ткнулась носом в его ботинки.
- Все, - сказал он, - доползли.
Голос его звучал глухо, растворялся в снегу.
Я посмотрела вперед. Смотри не смотри, впереди чернота. Но зачем-то я поползла дальше, прямо на Рыжикова.
- Куда? - зашипел он.
Я вытянула вперед руку и уперлась в снеговую стену. Дальше ползти было некуда.
- Давай назад! - прошептал Рыжиков.
Но было так тесно, что я боялась пошевелиться. Время шло. Часы Рыжикова исправно показывали час, день, месяц, год.
Мне казалось, что если я пошевелюсь, то снег обвалится на нас. И мы будем тут лежать под снегом, а мама с папой думают, что я к Оле ушла. Может быть, они все-таки догадаются, возьмут собаку-ищейку, она по следам разыщет, и нас откопают. А вдруг метель началась, все можно ожидать, и следы замело. Тогда уж всё, никто не догадается.
- Ползи, тебе говорят, а то замерзнем, - зашептал Рыжиков.
Но позади было так же темно, как впереди, никакого просвета. Может быть, нас замуровали?
Рыжиков пошевелился. На голову мне сразу посыпался снег.
- Ползи! - приказал Рыжиков. - Да не вперед, а назад.
Я тихонько перевалилась на бок и двинулась с места. Мы ползли молча. Наверно, темнота никогда не кончится. Наконец я почувствовала: ноги выползли, а потом и голова.
Мы сели на снег. Ночь была прекрасна. Никогда я еще не видела столько звезд и такой большой и желтой луны. Рыжиков тоже смотрел на луну.
- У тебя клаустрофобия, - сказал он.
- Что у меня?
- Кла-ус-тро-фо-би-я, - по слогам произнес Рыжиков. - Это значит - боязнь замкнутого пространства. Есть еще а-го-ра-фобия. Боязнь открытого пространства. Давай съездим куда-нибудь в поле, на простор, посмотрим, есть ли у тебя агорафобия.
Я поняла, что только еще начала себя познавать, Но, наверно, у меня всё есть.
- А у тебя ничего такого нет? - спросила я Рыжикова.
Рыжиков промолчал. Наверно, он устал, и ему надоело разговаривать. Я тоже устала.
Но дома мне пришлось еще долго говорить.
- С собакой хотели тебя искать! - возмущалась мама. - Посмотри, на кого ты похожа! Нельзя на улицу выпустить!
На следующий день, когда я пошла в школу, взяла с собой коробок спичек. Тренироваться надо ежедневно и ежечасно, так говорит Рыжиков.
- Хочешь закалять волю и дух? - спросила я подругу Таню.
- Ты что - в проруби решила купаться? - спросила она.
- Почему в проруби? - удивилась я, потому что мне такое и в голову не приходило.
- Вчера по телевизору показывали "моржей", так называются те, которые зимой купаются, - сказала Таня. - Я сразу подумала, что, наверно, Веткина запишется, "моржом" станет.
Почему Таня так решила? Я и плаваю-то плохо, один раз даже чуть не утонула. Да и разве меня мама отпустит в проруби купаться?
- Между прочим, есть такие люди, которые по углям ходят, - сказала я.
- По горячим? - удивилась Таня.
- По раскаленным.
- Ну уж это ты сочиняешь, - сказала Таня.
- Спроси Рыжикова. Он сам, может быть, скоро будет ходить по углям. Надо закалять волю и дух.
Тут я достала спички и рассказала Тане, как и что нужно делать.
- А если будет больно? - спросила Таня.
- Ты не думай о боли, решительно бей.
Таня осторожненько стукнула по спичке. Спичка свалилась, только и всего.
- Я не поверю, что спичку можно так сломать, - сказала Таня.
- Подожди, придет Рыжиков, запросто весь коробок переломает.
К нам начали подходить ребята и спрашивать, что мы делаем. Я все рассказывала, как закалить волю и дух.
Из моего коробка все стали брать спички.
- Я правильно делаю, я правильно делаю? - спрашивали все наперебой.
- Правильно, - говорила я.
Но спички ни у кого не ломались, и у меня тоже.
Тут появился Федя Рыжиков.
- Рыжиков, Рыжиков, - зашумели все. - Рыжиков, покажи, как спички ломать?
Федя снисходительно улыбнулся, потом взял спичку, поставил ее на ладонь.
- Нужно уметь отключаться, - сказал он и некоторое время сосредоточенно смотрел в потолок.
Затем он ударил ладонью по спичке, и спичка переломилась. Все восхищенно смотрели на Рыжикова.
В класс вошла Марья Степановна и начала урок. Время от времени она прерывала урок и внимательно смотрела на класс. Все сидели тихо. Но когда она начинала рассказ, снова слышался неясный шум, а иногда одинокие хлопки.
- Вы что - в театре? - спросила Марья Степановна, но, в чем дело, не могла понять.
Как только прозвенел звонок и она вышла за дверь, раздался радостный вопль:
- Вышло! У Иванова вышло!
Все повскакали с мест.
- Иванов спички ломает!
Коля Иванов был самым тихим мальчиком в классе. Иногда о нем все забывали, а когда вспоминали, то удивлялись, что Иванов все-таки есть. Он сидел на последней парте, в уголочке, один. Рядом с ним часто садились какие-нибудь представители, которые присутствовали на уроках. Даже моя мама, как член родительского комитета, однажды сидела рядом с Ивановым и потом долго вспоминала о его скромности.
Иванов и сейчас сидел в уголочке и тихо ломал спички. Так, между прочим как бы, без особых усилий. Спички ломались надвое, и он их отбрасывал, как ненужные. У него уже под партой куча сломанных спичек валялась. Все безмолвно смотрели на Иванова. Даже не заметили Федю Рыжикова, который тоже стоял и смотрел.
- Не может быть, - наконец тихо произнес Федя Рыжиков. - Когда ты научился?
- Сейчас, сам же показывал, - сказал Иванов.
- Тебе действительно не больно? - спросил Рыжиков.
- Нисколько, - ответил Иванов. - А разве тебе больно?
Рыжиков ничего не ответил.
- О чем ты думаешь в этот момент, когда отключаешься? - спросила я у Иванова.
- Ни о чем, - растерянно сказал Иванов. - А о чем думать? Да я и не отключаюсь. Как это отключаться?
Ему никто не ответил. Иванов взял спичку и опять сломал. Потом еще с десяток переломал. Тут Иванова схватили и стали качать. Кто качал, кто кричал чего-то.
Федя Рыжиков стоял у окна и смотрел, как взлетает вверх Иванов.
Мы даже не слышали, как звонок прозвенел. Вошел математик Сергей Афанасьевич, и все рассыпались, как горох, по своим местам.
Федя Рыжиков был любимый ученик Сергея Афанасьевича. "Мыслили бы вы, как Рыжиков!" - говорил он обычно. Но никто, как Рыжиков, не мыслил, и Сергея Афанасьевича это очень огорчало.
- Иди-ка, Веткина, к доске, реши уравнение, - сказал Сергей Афанасьевич.
Я вышла к доске, взяла мел и старательно стала писать, так старательно, что даже мел посыпался.
Я написала уравнение и правило ответила четко, без запинки.
- Значит, А плюс В равняется С? Ты убеждена в этом? - спросил Сергей Афанасьевич.
Он всегда так иронически спрашивал и не ждал ответа. Я посмотрела на Рыжикова. Лицо его было странно печально.
- Не убеждена, - сказала я.
- Как не убеждена? - ужаснулся Сергей Афанасьевич. Он еще раз прочитал уравнение, которое я написала. - Все правильно, - произнес он.
- Все равно не убеждена, - сказала я.
Все засмеялись, а Иванов громче всех. Один Рыжиков не засмеялся, а посмотрел на меня с удивлением.
- Какую же оценку, Веткина, ты заслужила? - размышлял Сергей Афанасьевич вслух, склонившись над журналом. - Неважную оценку, Веткина, неважную. Правило выучила, но не усвоила. Двойку тебе ставлю, Веткина. Мыслить надо!
В дневнике у меня появилась жирная двойка. Подруга Таня смотрела на меня с осуждением.
После уроков меня встретил Капустин. В этот день он в школе не был.
- Болею, - сказал Капустин охрипшим голосом. Я с сомнением посмотрела на него. Капустин возмутился - Все болеют, а мне нельзя?
- А чего по улице ходишь?
- В аптеку иду, - гордо произнес он.
Тут вывалилась из школы толпа ребят. Впереди независимо шел Иванов, а все бежали за ним. Капустин глазам своим не поверил.
Последним из школы вышел Рыжиков. Он шел, глубоко надвинув шапку, и катил впереди себя ледышку.
- Чего это философ такой пришибленный? - удивился Капустин.
- Мне кажется, Капустин, что все не так, - сказала я.
- Что не так?
- Не знаю что, только не так.
- Вот ты узнай сначала.
- А ты знаешь, почему обещают мороз, а идет мокрый снег?
- Наука еще не дошла. Метеорологи в погоде ничего не понимают, - авторитетно сказал Капустин.
Тут подул ветер, и целый столб снега прямо на глазах вырос, закрутился, как змей, а потом опустился на землю и пополз на нас. Мы побежали.
- Кто за тобой гнался? - спросила Дуся, когда я прибежала домой.
- Буран напал неожиданно.
Я села за уроки и очень быстро все сделала. Думаю, хоть этим порадую родителей. Дуся удивилась.
- Любовь к знаниям у меня пробуждается, - сказала я.
- Неспроста у тебя эта любовь к знаниям.
Я вздохнула: Дуся всегда все понимала. Я ничего не стала ей говорить про двойку по математике, все равно родителям надо будет дневник показывать.
- Дуся, - говорю я, - после уроков у меня по расписанию прогулка на свежем воздухе.
- С каких это пор ты живешь по расписанию? - хмыкнула Дуся. Но тут же добавила: - Правильно, сходи за хлебом.
Я надела брюки и свою любимую шапку с длинными ушами и вышла на улицу. Я надеялась встретить Рыжикова. Мне казалось, что за это время что-то изменилось. Может быть. Рыжиков мечется в постели в бреду? А может быть… Что еще может быть, я не знала. Но что-то может быть.
Где можно встретить Рыжикова? Скорее всего, там, у пещеры. И я пошла туда.
Но у пещеры никого не было. Да и пещеры не было. Сугроб лежал чистый, нетронутый, как будто его только что нанесло. Наверно, ночью была метель, и пещеру задуло снегом. Я побродила по сугробу, поползала, даже полежала. Сугроб был покрыт твердой ледяной корочкой, припорошенной сухим чистым снегом. Куда все-таки делась пещера? Я залезла на кирпичную стену и прыгнула. Провалилась по пояс. Но пещеры не было.
На улице подымался буран, и морозило все сильнее. Щеки щипало, нос. А по радио сегодня передали: "Во второй половине дня ожидается повышение температуры, мокрый снег, переходящий в дождь". Как только сообщили сводку, тут и мороз ударил, которого ожидали две недели назад. Все наоборот. Ждешь мороз - мокрый снег, ждешь дождя - тут тебе мороз. Капустин неправ. Метеорологи тут ни при чем. Просто вместо снега идет дождь, и все.
А сейчас мороз вместо дождя. Я быстрее побежала в булочную, потому что уж совсем замерзла. Купила хлеба, выхожу из булочной и вижу - Федя Рыжиков идет. Не идет, а бежит. В одном свитере, в вязаной шапочке. А впереди него - дяденька, тоже в свитере, совсем без шапки, невысокий такой, в очках. Раз без шапки - значит, отец Феди.
- Рыжиков! - крикнула я.
Рыжиков остановился, и дядя остановился. Я подошла к ним и спросила:
- Ты куда?
- Никуда, с папой, - неохотно ответил Рыжиков, потирая покрасневший нос.
Сейчас Рыжиков совсем не походил на философа. А папа его не походил на чемпиона по боксу, уже совсем не походил.
- Пещеры почему-то нет, - сказала я тихо.
- Нет, - сказал Рыжиков. - И не было.
Федина шутка мне не понравилась.
- Бегом занимаешься? - спросил меня отец Рыжикова.
- Иногда, - сказала я.
- А меня Федя заставляет бегать каждый день, - сказал он, довольный. И побежал дальше.
- В субботу, в четыре часа, на этом же месте, - сказал мне Рыжиков.
- Будем бегать?
- Увидишь. - И Рыжиков скрылся за поворотом.
Я тоже побежала домой, закрыв варежкой нос и думая об отце Феди Рыжикова. Наверно, его Федя закалил, и он стал чемпионом.
Когда папа и мама пришли с работы, настроение у них было хорошее. Папе премию за что-то дали. Мне очень не хотелось портить им настроение.
Мы поужинали все вместе, разговаривая о том о сем.
- Ну, как, - спросил папа, - научилась спички ломать?
- Нет, еще не научилась, - без энтузиазма сказала я.
- У нас на работе все заразились, - засмеялся папа. - И ни у кого не получается. Я говорю: моя дочь покажет, как это делается.
- Покажу, - уныло пообещала я.
- А сейчас покажите-ка дневники, - весело сказал папа.
Сначала показала Дуся. У нее все было хорошо, ее не спрашивали. Папа остался доволен.
Потом он взял мой дневник. Некоторое время папа молчал, улыбка медленно сходила с его лица. Потом он позвал маму. Мама сразу выразила свое мнение.
- Какой позор! - воскликнула она и села на диван, расстроенная.
Я хотела ее успокоить, но папа сказал:
- Молчи! - Я замолчала. - За что тебе поставили двойку? - спросил он.
- Я все ответила правильно. Но Сергей Афанасьевич спросил, убеждена ли я, что А плюс В равняется С. Я сказала, что не убеждена.
- Почему же ты не убеждена? - удивился папа.
- А ты убежден?
Папа как-то заколебался. Зато мама очень возмутилась:
- Все убеждены, кроме тебя!
Мама зачем-то открыла мой портфель, который стоял у дивана, и увидела коробок спичек.
- Вот в чем дело! - воскликнула она и бросила коробок на стол. - Вот почему у нее двойка! Ей некогда учиться: она ломает спички! В голове у нее не то!
Я потрогала голову. Как это - не то? А что такое - ТО? Почему-то никто никому не говорит: "У тебя в голове - ТО!"
- Что молчишь? - спросила мама. - Тебе нечего сказать родителям?
- Я закаляла волю и дух.
- Другим способом надо закалять, - покашлял папа.
- Может быть, мы все вместе станем "моржами"? - сказала я.
- Кем-кем? - спросила мама.
- "Моржами". Будем все в проруби зимой купаться.
Больше со мной никто разговаривать не стал. Мама так и сказала:
- Больше не о чем говорить.
Я ушла спать. Всю ночь мне снились какие-то погони, а под утро Рыжиков приснился.
Будто плывем мы с ним в Северном Ледовитом океане. Не на теплоходе, не на лодке, а как рыбы, ныряем, бултыхаемся. Льдины кругом. Под одну льдину поднырнем, у другой вынырнем.
Вдруг подплывает какая-то странная рыбина, огромная, глаза светятся. Подплыла ко мне и укусила за руку. Я тут же вынырнула и села на льдину. Рыжиков тоже вынырнул и сел рядом со мной.
Тут снова рыбина подплыла и как укусит Рыжикова за ногу! Он тихо заплакал и лег на льдину.
Лежит Рыжиков на льдине. Льдина большая-большая, белая-белая, а Рыжиков такой маленький-маленький и плачет.
- Как мы до дома сейчас доберемся - раненые? - спросил он.
- Давай раскачаем льдину, оттолкнемся и поплывем, - сказала я.
Мы стали раскачивать льдину. Качали-качали и раскачали. Поплыла льдина. Рыжиков смотрит на часы, которые показывают север и юг. Вот уж и берег видно.
- Приедем домой, заведу собаку Боби, черную и лохматую, - сказал Федя.
- Почему Боби, а не Бобика?
- Я давно хотел Боби.
Как мы прибыли в родные края, я не знаю, потому что Дуся меня разбудила.
Когда я пришла в школу, Рыжиков уже сидел за партой, а рядом с ним Капустин. Все ребята собрались на последней парте, вокруг Иванова.
Я подошла к Рыжикову и спросила:
- Ты не завел собаку?
Рыжиков грустно покачал головой. Тут я заметила, что лицо у Феди поморожено: одна щека белая, а другая темно-бордовая.
Старший брат Геня
Старший брат у меня появился совершенно неожиданно. Даже когда прозвенел звонок и кончились уроки, я еще и понятия не имела о своем брате. Но не успели мы тетради собрать, как в класс вошла Марья Степановна.
- Не расходитесь, ребята, - сказала она, - сейчас к нам придут шефы - учащиеся девятого "Г" класса. Лучшие учащиеся, - добавила она.
- А зачем, а зачем? - закричали мы хором.
Марья Степановна укоризненно постучала указкой по столу.
- Тихо, ребята. Разве вы не знаете, зачем ходят шефы? - спросила она.
Я не знала. А моя подруга Таня знала. Она подняла руку.
- Шефы ходят шефствовать, - сказала Таня, - и брать отстающих на буксир.
- Выскочка! - сказал двоечник Капустин.
За грубость Капустин получил замечание, а подруга Таня от меня отвернулась, будто не Капустин сказал "выскочка", а я.
Но мне надо было с Таней поговорить, видимо, она про шефов все знала.
- Таня, - говорю я, - они что, все отличники?
- Большинство, - ответила Таня.
Я задумалась. Меня брало сомнение: чтобы в "Г" и столько отличников. Если бы в "А" - то понятно. Все отличники отчего-то в "А" учатся.
Но вот отворилась дверь. И в класс вошли шефы. Их было трое.
Мы все шумно встали, а потом шумно сели.
- Познакомьтесь, ребята, - обратилась к нам Марья Степановна. - Наши шефы: ученики девятого "Г" класса Тамара Фетисова, Галя Яковлева и Игорь Забродин.
Тамара Фетисова была невысокой, плотненькой, со смелым взглядом больших серых глаз.
Она подошла к столу, оглядела нас.
- С сегодняшнего дня мы будем над вами шефствовать! - решительно и громко сказала Тамара.
У меня сердце упало: ну, думаю, что и будет!
- В нашем классе мы ликвидировали всех лодырей и двоечников! - Тамара сделала паузу, чтоб мы почувствовали всю важность сообщения.
В классе воцарилась гробовая тишина. Молчал даже. Капустин.
- Ну, если не всех, то почти всех, - продолжала Тамара, убедившись, что до нас "дошло". - С остальными боремся.