- Нет, а на самом деле? - спрашивает тётя Надя.
- Если качественный укус, тогда, конечно, помрёшь, - говорит папа.
- Как это - качественный?
- Ну, значит, доброкачественный! - смеётся папа. - А так - ничего, у нас шприц в холодильнике есть. Укол сделаем. Вон Володю кусала. Ничего, жив. В больнице, правда, отвалялся три недели.
- Ты же знаешь, - говорит дядя Володя. - Я там, в больнице, воспаление лёгких схватил, поэтому три недели.
- Ну ты герой, - говорит папа. - А то бы сразу вышел!
- Дядя Мурад вчера кобрёнка на перроне убил, - говорит Арина. - Тётя Надя, ты кобрёнка видала?
- Не видела, Аришка… Вот ведь всё-таки убил.
- Он на меня прыгнул, - оправдывается дядя Мурад. - Я растерялась, убила по глупости.
Нехорошо, конечно, что дядя Мурад кобрёнка убил. Но что делать!
- Совсем мы Надежду Георгиевну напугали, - улыбается папа.
Нет, мы её не напугали. Мы живём, значит, жить можно. Она понимает. Ей только немножко странно, что прямо в кухне. Или на перроне. Если бы где-нибудь в другом месте. Подальше. Не в кухне. И не на перроне. Тётя Надя с этим раньше не сталкивалась, и ей немножко странно.
Но папа сказал, что ничего странного нет. Это обычное дело для весны. Змеи недавно проснулись и всюду лезут, даже в дома. Они ещё не поняли, что человек им не друг.
- А когда поймут? - сказала тётя Надя. - Тогда что?
- Ничего, - сказал папа. - Будут человека за версту обходить.
- Глупости всё, - сказала Марина Ивановна. - Заладили - змеи да змеи. Ну, эфа в кухню зашла, подумаешь. Как зашла, так бы и ушла, страсти какие, господи! Пили бы лучше чай. Да ребятишек пора укладывать, Виктор глаза уже трёт.
Тётя Наташа Витю спать повела, он ещё маленький.
- И вы давайте-ка, - сказал папа нам с Ариной.
Я не думал, что он так скажет. Всё-таки нам с Ариной скоро шесть лет. И мы глаза не трём. Мы вполне бы могли ещё посидеть.
- Давайте, давайте, - опять сказал папа.
Тогда Арина подумала и говорит:
- Только я буду с Лёдиком в комнате спать, ладно?
- Не ладно, - говорит папа. - Ты будешь с Надеждой Георгиевной спать у себя в квартире, а Лёдик будет со мной. К тебе тётя приехала. Зачем тебе теперь у нас спать?
- Я хочу с Лёдиком, - говорит Арина. - Я у вас привыкла. Давайте тогда все у вас спать. И тётю Надю возьмём.
Мы бы тётю Надю с удовольствием взяли. Но нам её некуда положить. У папы диван стоит в кабинете, папа сам на нём спит. А в моей комнате есть кровать и кушетка, мы с Ариной вполне можем лечь. Мы всегда там спим, если Арина у нас ночует.
А тётю Надю куда? Не на раскладушку же её класть! Гостей на раскладушку не кладут, так папа считает. Тут дядя Володя вдруг говорит:
- Тише! По-моему, Мухаммед едет.
ТАКАЯ ТИХАЯ НОЧЬ
Мы стали слушать. Ничего не слышно. Движок тарахтит в сарае, от движка у нас свет. Зззз!.. Летучая мышь пролетела. Цикады в кустах звенят, тонко так. Они всегда у нас вечером звенят. Мы на цикад даже не обращаем внимания - привыкли. Звенят и звенят. А больше ничего не слышно.
- Слышите? - говорит дядя Володя.
Мы тоже услышали. Чоп!.. Чоп!.. И опять: чоп, чоп, чоп… Это лошадь топает по песку.
- Что-то случилось, - говорит папа. - Может, придётся вам ещё в одной комнате спать.
Вот как нам повезло с Ариной.
Слышно уже, как лошадь дышит. Бежит и дышит. А никакой лошади нет. Потом она как выскочит из темноты! Конечно, эту лошадь в темноте не увидишь. Она сама чёрная. Только хвост белый. Она обмахнулась своим белым хвостом и прижмурилась на лампу. Мухаммед с неё спрыгнул и сразу говорит:
- Алексей Никитич, в Южной долине машина ходит!
- Вот как? - говорит папа. - Очень интересно.
Мухаммед на своей лошади объезжает наш заповедник, у него такая работа. Он объездчик. Он даже без седла объезжает. Даже ночью объезжает, ему всё нипочём. С Мухаммедом мы просто горя не знаем. Мухаммед так на лошади и родился, вот он какой.
- Когда ты заметил? - говорит папа.
Мухаммед ещё утром заметил. Следы. Вроде бы вездеход. Мухаммед по следам прошёл, ничего такого ему не попалось. Ни гильз, ничего. Джейраны спокойно ходят, пасутся. Но Мухаммед всё-таки насторожился. Как стемнело, он на Большом бархане засел. С него вся долина видна как на ладони. Вдруг - это час назад было - видит: свет движется в темноте. Фары. И опять с запада, как вчера. Мухаммед сразу к нам поскакал.
- Опять, значит, они за старое, - говорит папа. - Боря, тележку готовь! Володя, где карабин?
Боря в гараж побежал, заводить.
- Карабин в кабине. Он всегда в кабине.
- Может, просто какая-нибудь экспедиция, - говорит тётя Надя.
- Вряд ли, - говорит папа. - Мы бы знали.
- Может, геологи?
- Без нашего ведома тут геологам нечего делать! У нас и для геологов заповедник.
Папа объясняет тёте Наде, а сам уже одевается. Он высокие сапоги надел. Куртку. Патроны распихивает по карманам.
- Значит, это браконьеры? - говорит тётя Надя.
- Вернее всего.
- А я думала, они только в кино, - говорит тётя Надя.
Вот тут она ошибается. Браконьеры как раз не в кино, они для нас прямо бич. В пески понаехало столько народу! Посёлки строят. Или газ добывают. Это, конечно, хорошо. Но народ этот разный, приезжий. Он пустыню не бережёт. Думает, что в пустыне всё можно.
Браконьеры всех бьют без разбору. Заяц - бьют зайца. Джейран - значит, джейрана бьют. Безоарового козла они, например, уже выбили. Где теперь этот козёл? Нет его!
Да ещё они с фарой охотятся. Это уже не охота, а настоящее убийство. Крепят в кузове сильную фару, едут и крутят своей фарой в разные стороны. Джейран, например, в темноте притаился, а на него вдруг такой свет. Если джейран в свет попал, он из него выскочить не может. Он бежит из последних сил, ничего не видит, а браконьеры за ним на машине. Так ничего не стоит джейрана загнать, убийство - даже без выстрела.
- Готово, Алексей Никитич, - говорит шофёр Боря.
Дядя Володя уже в кузове. Он бочонок с водой привязывает, чтобы бочонок не прыгал. Вдруг кузов будет трясти? Вода теперь не разольётся. Дядя Володя у нас ничего не забудет.
- Ох, и хозяйственный ты, Володя, - говорит тётя Наташа. - Твоей жене легко будет жить. Взял бы да женился.
Тётя Наташа у нас весёлая, всё шутит над дядей Володей.
- Пока нет на ком, - говорит дядя Володя. И сразу отвернулся от тёти Наташи: он этих разговоров не любит.
- Но в людей они не стреляют? - спрашивает тётя Надя.
- В людей - нет, - говорит папа. Он уже в кузов прыгнул.
- А зачем ружьё? - опять говорит тётя Надя.
- Ружьё? - засмеялся папа. - Это просто для острастки.
Боря рванул, и они уехали.
Мухаммед на своей чёрной лошади тоже ускакал. Лошадь заржала из темноты, а уже не видно.
Марина Ивановна последнюю чашку вымыла, посмотрела на свет - чисто ли? Чисто, блестит.
- Ишь, для острастки! А в самого браконьеры стреляли.
- В кого? - не поняла тётя Надя.
- В кого - в самого? - спрашиваю я.
- В твоего папу, в кого же ещё, - говорит Марина Ивановна.
- Никто в него не стрелял! Глупости какие!
Только на войне в людей стреляют. У меня дедушку на войне убили, а папа маленький был. Если бы он был большой, его бы тоже могли убить. Хорошо, что он маленький был!
- Тебя, Лёнечка, тогда ещё не было, - говорит Марина Ивановна.
- Был, - говорю я. - И в папу никто не стрелял.
- А ты бы у папы спросил, почему у него такой шрам на плече. Это ему пулю вырезали.
- Нет, - говорю я. - Это папу кошка оцарапала в детстве, а никакая не пуля, он сам говорил.
- Кошка?!
Марина Ивановна даже очки уронила под стол, так она стала смеяться. Арина за очками полезла и толкнула чайник. Нечаянно. И тоже смеётся. Чайник упал на колени к тёте Наде, весь разлился. А тётя Надя двумя руками чай с платья сгоняет и тоже смеётся.
Я тоже как засмеюсь.
Марина Ивановна отсмеялась и говорит:
- Вот ведь какой! Своему ребёнку и то про себя не расскажет. А настырный, как клещ. Теперь-то у нас в заповеднике браконьеры - редкость, новые разве какие. А до Лёши по тридцать джейранов в ночь били, хоть бы что. Он тут порядок навёл. За браконьерство тюрьма полагается, кому в тюрьму охота! Вот в него и стреляли.
- А кто? - говорит тётя Надя. - Неизвестно кто?
- Чего тут неизвестного, - говорит Марина Ивановна. - Отец вот этого Мухаммеда и стрелял.
Неужели отец Мухаммеда в папу стрелял? Я же его видал. Он к папе приезжал на рыжем верблюде. Папа с ним чай на веранде пил и говорил по-туркменски. Потом меня позвал: "Это, - говорит, - мой парень". Отец Мухаммеда закивал, закивал. У него шапка такая большая, в меховых сосульках, высокая, как дом. Он шапкой закивал. Я думал, у него голова отвалится - такой шапкой кивать. Потом он на улицу вышел, уже ехать хочет. А рыжего верблюда нигде нет! Отец Мухаммеда вдруг как цыкнет сквозь зуб! И верблюд сразу прибежал, как собака. Лёг перед ним. Отец Мухаммеда сел на верблюда, опять шапкой кивнул и уехал. Вот как я его видел.
А он в моего папу стрелял…
- Судили его? - спрашивает тётя Надя.
- Лёша не заявил, - говорит Марина Ивановна. - Посадили бы ведь как миленького, а у него детей четырнадцать штук. Мухаммед вон - младший. Это ещё когда было! Давнее дело.
- Ничего себе история, - говорит тётя Надя.
- А мы истории любим, - говорит Марина Ивановна. - Телевизора у нас нет, мы уж что сами - то и наше. Браконьеры угробят джейраниху, а мы потом маленького из соски выпаиваем, обычное дело… Теперь до утра пробегают по следам. Спать, что ли, будем?
Я за стол держусь, чтобы не упасть. Спать почему-то так хочется! Арина голову подняла, говорит:
- Только мы с Лёдиком…
А тётя Надя в папином кабинете легла.
Я сплю. Вдруг меня кто-то зовёт: "Лёдик, Лёдик!" Далеко! Это меня Арина зовёт. Я по тропинке иду, а Арина сзади кричит: "Лёдик!" Я думаю, чего она кричит! Надо бы посмотреть… Но у меня глаза закрыты. Я сплю.
Потом кто-то шёпотом говорит:
- Лёдик, проснись!
Я сразу проснулся. Темно. Тётя Надя в папином халате рядом стоит, наклонилась ко мне:
- Лёдик, ты чего плакал?
- Я не плакал, - говорю, - я спал.
- Значит, во сне, - говорит тётя Надя. - Ты во сне когда-нибудь плачешь?
- Нет… И во сне не плачу.
Я редко плачу. Только если про маму подумаю - плачу. Подумаю, что её нет. У Арины есть мама, у Вити есть. А у меня мамы нет. Зачем она умерла? Я даже не помню, какая моя мама, я маленький был. Только по карточке помню, у папы в кабинете карточка висит над столом. Там мама грустная, она сидит на песке и смотрит. Я тогда плачу, конечно.
Или вдруг что-нибудь придумаю. Вдруг так страшно придумаю, даже сам поверю. Будто орёл папу поднял. И как бросит сверху! Тогда тоже плачу. Папа говорит: "Что ты за ерунду такую придумываешь? Что я, черепаха, что орёл меня будет бросать?" А я ему говорю: "Ты меня бери с собой, тогда я не буду". Папа говорит: "Только, пожалуйста, без условий, ладно? Ты ведь не нож, в карман тебя не положишь. Когда могу - беру". Я говорю: "И когда не можешь, всё равно бери". - "Расти скорей, - говорит папа, - буду брать". Но я же быстрей не могу расти!
- Неужели Арина? - говорит тётя Надя.
Арина даже не думает плакать, она спит.
- Странно, - говорит тётя Надя. - Собственными ушами слышала, как плакал ребёнок.
Интересно. Раз собственными ушами - конечно. Неужели к нам какой-нибудь ребёнок пришёл? И плачет. Маленький. Голый, мне папа читал. За ним гиена крадётся по следу, у нас в заповеднике есть гиены. Надо скорей этого ребёнка искать, а я тут лежу.
Сразу вскочил.
- Вот, опять, - говорит тётя Надя. - Слышишь? Где-то наверху, будто на чердаке, слышишь?
Тётя Надя смешная, придумывает всякую ерунду. Придумала - будто ребёнок, я даже поверил.
- Это байгуш, - говорю я.
А тётя Надя не понимает, переспрашивает:
- Кто-кто?
Это байгуш, такая сова. Он под крышей живёт. У него родились байгушата, и он с ними так разговаривает. "Аааа! - разговаривает. - Аааа!" Папа одного байгушонка достал, он весь растопырился на ладони. У него клюв вниз загнут, и глаза как пуговицы. Круглые. Я погладил, он меня клювом - хап! А не больно, у него ещё силы нет. "Пугает", - сказал папа. И обратно положил байгушонка, пусть живёт. Байгуш дому счастье приносит, его трогать нельзя.
- И долго он будет так? - говорит тётя Надя.
Он до утра может разговаривать, у него время есть. Днём потом выспится, на работу ему не идти. Байгуш днём всегда спит. Ему можно постучать, если он тёте Наде мешает.
- Как постучать? - говорит тётя Надя.
- Палкой!
У нас вон палка стоит. Если папа ночью работает в своём кабинете, а байгуш мешает, папа ему этой палкой стучит в потолок.
Как стукнет! Байгуш заквохчет, как курица, и замолчит. У папы работа срочная, байгуш понимает.
Тётя Надя что-то не очень верит, что он замолчит.
Я палку принёс. Мне до потолка не достать, табуретку нужно. Тётя Надя без табуретки тоже не может достать, у нас потолки высокие, не то что в городе.
С табуретки тётя Надя сразу достала. Стучит.
Байгуш ещё громче стал разговаривать.
- Сильней! - говорю я. - Ему не слышно, он под самой крышей сидит.
Тётя Надя сильнее стучит.
- Ещё сильней! - говорю я.
Тут Марина Ивановна входит. В пижаме. Говорит:
- Вы меня зовёте?
Марина Ивановна у нас за стенкой живёт. Нет, мы её не зовём. Чего мы её среди ночи звать будем? Мы байгушу стучим.
- Больно много чести - ему стучать, - говорит Марина Ивановна.
Она на табуретку залезла, мы с тётей Надей табуретку всеми руками держим, на всякий случай. Марина Ивановна руки дудкой сложила и как крикнет:
- А ну замолчи, нечистая сила!
Строго так крикнула. Байгуш сразу замолк.
- Вот как с ним надо, - сказала Марина Ивановна. Слезла с табуретки, вытерла её тряпкой, поправила на Арине одеяло и пошла спать. И свет у нас выключила.
Я слышу, тётя Надя в кабинете легла.
Тихо так. Темно. Я уже засыпать стал.
Вдруг тётя Надя шёпотом говорит:
- Лёдик, тут кто-то ползёт…
Я сразу закричал:
- Стой! Не дыши!
Шкаф открыл, схватил папин носок и бегу в кабинет. Сейчас мы её прямо в носок, вот папа удивится. Скажет: "Совсем ты уже большой, можно тебя брать в пески". Я, правда, сам ещё не ловил. Но сколько раз видел. Только вот завязать носок нечем. Нигде никакой верёвочки нет…
В кабинете светло. Лампа горит. Тётя Надя на диване сидит и не дышит. В угол на стену смотрит.
- Вон, - говорит.
Зря я носок принёс. На стенке змей не бывает, у них когтей нет. Я даже немножко обрадовался, что не нужно змею ловить.
- Кто это там? - говорит тётя Надя и показывает на стенку.
Я посмотрел.
Такая чистая стенка. Голубые обои, мы с папой эти обои вместе выбирали. По обоям геккончик бежит. Вверх. До потолка добежал и обратно, по потолку он не может. Симпатичный такой, быстро вниз бежит.
- Никого нет, - говорю я. - Один геккон.
- А не змея? - говорит тётя Надя.
Я прямо захохотал. Какая это змея? С ногами! Это ящерица. Геккон. Он на охоту вышел, за мошками. А тётя Надя его испугалась. Даже не дышит! Я говорю:
- Он у нас ручной.
- Не может быть, - говорит тётя Надя. И тоже смеётся.
Она, оказывается, думала, что он дикий. Если бы она знала, что он ручной, она бы ни капельки не испугалась. Ей как-то не верится, что он ручной. Слишком быстро бегает.
- Я сейчас покажу, - говорю я. - Он муху из рук берёт.
Тётя Надя не хочет, чтоб я показывал. Она мне и так верит. Она боится, что мы Арину разбудим. Да и мух у нас нет. Не будем же мух среди ночи ловить!
Почему не будем? Это просто.
Я положил носок и сразу муху поймал. В кулак, это же просто.
Показал муху геккону.
Геккон на стенке сидит, думает. Муха ему вроде понравилась издалека. Геккон по стенке тихонько спустился к моей руке. И снова на муху смотрит. Муха вблизи ещё лучше.
- Бери, - говорю я. И мухой немножко трясу.