Геккону, конечно, хочется. Он глаза себе для смелости облизнул. Приподнялся на лапки. Раз, раз!.. И муху у меня вырвал. Съел. И опять глаза облизнул сам себе. У него язык такой длинный. Ужасно ему моя муха понравилась. Он бы ещё съел. Но у меня больше нет.
Вдруг тётя Надя говорит:
- А у меня возьмёт?
Конечно, геккон у неё возьмёт. Только тётя Надя никак не может муху поймать. Машет руками, а мухи от неё улетают.
Я ей поймал, это же просто.
- Спасибо, - говорит тётя Надя. Так обрадовалась! Муху держит за крылышки и геккона зовёт: - Иди, геккоша, иди…
Он сразу по стенке пришёл! Хвать! Тётя Надя руку отдёрнула, а мухи уже нет. Геккон сидит и глаза себе вылизывает. Наелся наших мух и теперь вылизывается. Такой чистюля. Поглядывает на нас.
- Хорошенького понемножку, - говорит тётя Надя.
Нам же спать когда-нибудь нужно. У нас так вся ночь пройдёт. Только тётя Надя ещё вот что у меня хотела спросить. Она хотела спросить, кто у нас ещё есть в квартире. Кроме нас с ней и Арины.
- Никого больше нет, - говорю я.
- Ну вот геккоша есть, - говорит тётя Надя.
- А… - говорю я. - Ещё ёж есть, он в коридоре.
- А ещё?
- Больше никого… Черепаха есть, она под вешалкой спит. Сверчок, конечно, есть, он, наверно, в столовой. Ещё жуки. Богомол, скарабей и жужелица Маннергейма. Но они не шумят. Ещё скорпионы, конечно, есть. Они сами пришли. Не знаю сколько - я не считал.
- Понятно, - говорит тётя Надя.
Ей у нас очень нравится, хоть она ещё не совсем привыкла. К геккону она, правда, уже привыкла. И ко всем другим тоже, конечно, привыкнет. Но чтобы быстрее привыкнуть, она, пожалуй, сегодня в моей комнате ляжет. На раскладушке. Она любит на раскладушке спать, и с нами ей веселей.
- Нам тоже веселей, - обрадовался я.
Вот Арина утром удивится! Мы все в одной комнате спим. И тёте Наде на раскладушке очень удобно.
КАКОЙ УМНЫЙ ЭТОТ ВАК
Арина у нас всегда лепит. Она из всего лепит. Из пластилина. Из глины. Из мыла. Из замазки. Сейчас она лепит из хлеба. Свой кусок уже вылепила, взяла мой. Кофе не допила, а лепит.
- Перестань хлеб мучить, - говорит Марина Ивановна.
Арина не слышит, она же лепит.
У папы в кабинете собачка сидит, ему Арина на день рождения подарила. К нам кто приезжает, скорей эту собачку щупает. "Поразительно, - говорят. - В четыре года! Просто поразительно!" Особенно их поражают уши, как они наставлены. И живот - какой это впалый живот.
Сразу говорят: "А ещё у неё что-нибудь есть?" - "Целый зоопарк", - говорит папа. "Но её же надо срочно учить!" - кричат все, кто приезжает. А никто не может Арину учить, потому что лепить никто не умеет. Ни Аринина мама, ни Аринин папа, ни Марина Ивановна, ни Вета с метеостанции, ни шофёр Боря. Даже мой папа не умеет. И все, кто приезжает. Вот к нам тётя Надя приехала. Привезла пластилин и краски, а лепить тоже не умеет. Поэтому Арину никто не учит, она сама лепит.
- Только из хлеба не надо, Ариночка, - говорит Марина Ивановна. - Хлеб надо уважать.
- Я его уважаю, - говорит Арина. - Я чёрный хлеб больше уважаю, из него крепче.
Арина лепит и спрашивает меня:
- Лёдик, кто вышел?
Зачем Арина спрашивает? Когда я леплю, тогда интересно спрашивать. Каждый по-разному говорит, никто не может угадать. А у Арины сразу видно. Она ишака сейчас лепит. У него ноги длинные и коленки торчат. Этот ишак на своих длинных ногах не может стоять. Хлебные ноги его не держат, они подгибаются. Совсем подогнулись, и ишак лёг на стол.
- Я ему сейчас крылья сделаю, - говорит вдруг Арина.
- Разве у ишака крылья бывают? - говорит Марина Ивановна. - Где ты видала ишака с крыльями! Надо по правде лепить.
- Я по правде, - говорит Арина. И лепит своему ишаку крылья.
- Это, наверное, волшебный ишак, да, Аринка? - говорит тётя Надя.
- Нет, - говорит Арина. - Просто крылатый.
- Крылатых ишаков не бывает, - говорит Марина Ивановна.
Что они все Арине мешают? Она же работает. Такой у неё ишак. Он с крыльями родился. Хочет - бежит на длинных ногах, хочет - летит на крыльях. Сам серый, а крылья у него белые. Очень красиво.
- Скульптором будешь, Аринка, - говорит тётя Надя.
- Нет, - говорит Арина. - Художником!
- Художники рисуют, а ты лепишь.
- Я, когда вырасту, тоже рисовать буду, - говорит Арина. - Сейчас мне некогда рисовать.
- Надо бы тебя в настоящий музей свести, - говорит тётя Надя.
- Мы с Лёдиком были в настоящем!
Мы в Ашхабаде были с Ариной. Папа в институт побежал, а нас в музее оставил, это рядом. "Побродите пока", - говорит.
Мы с Ариной стали бродить. Там картины висят. Страшные. Браконьеры палками гонят слона, такая картина. Они его до смерти могут загнать! Ещё такая висит - браконьеры у костра пляшут, в шкурах. Слона, наверно, убили, и в его шкуре пляшут.
С самолёта в волка стреляют, тоже картина. Волк по снегу бежит и на самолёт огрызается. Браконьеры, значит, и на самолёте летают! Но этого волка они ещё не убили. Он быстро бежит, браконьерам никак не попасть. "Он убежит?" - говорит Арина. Я думаю - убежит. Но лучше мы что-нибудь другое посмотрим.
"Вон медведь", - говорю я. "Настоящий?" - обрадовалась Арина. Мы подошли. Он не настоящий. В музее ничего настоящего нет. Чучело просто. На этом медведе нитки видно. "Ему больно", - говорит Арина. Я знаю, что больно. Я говорю: "Ничего ему не больно, он же чучело".
- В музее ничего хорошего нет, - говорит Арина.
- Это не тот музей, - говорит тётя Надя. - Вот приедете как-нибудь в Москву, я вам покажу.
- Мы с Лёдиком приедем к тебе, - говорит Арина.
- Вы потише кричите, - сдерживает нас Марина Ивановна. - Спят же ещё!
Это мой папа спит. И дядя Володя.
- Я не слышала, как они вернулись, - говорит тётя Надя шёпотом.
- Где слышать! - рассказывает Марина Ивановна. - Под утро вернулись. Побегали. Но не зря. Тут шофёр в экспедиции есть, за заповедником они стоят. Давно Лёша этого шофёра подозревал. Сегодня попался. Хитрый, а всё же не доглядел. Только архара свалил, а наши-то тут как тут. Чуть не до драки, рассказывают, а всё же поймали с поличным, никуда не денешься.
- А теперь что? - говорит тётя Надя.
- Теперь суд разберётся, - говорит Марина Ивановна.
Вдруг Вета с метеостанции к нам бежит, кричит на бегу:
- Алексей Никитич, радиограмма!
- Тише! Ну никакого покоя людям! Спят ещё. Какая такая радиограмма?
Вета себе даже рот зажала рукой. Покраснела и говорит тихо:
- Извините, Марина Ивановна. Хорошая радиограмма, из института. Алексея Никитича ВАК утвердил.
Марина Ивановна вдруг села и говорит:
- Слава богу…
Потом ещё говорит:
- А Верочка не дожила…
Это она про мою маму. Достала платок и глаза себе трёт.
Тут Боря из гаража прибежал. Он как раз лежал под машиной, у него ведущая полуось отказала. Боря прямо жизни не рад из-за этой полуоси. Но теперь он, конечно, рад. Ведь папу ВАК утвердил!
Дядя Мурад из лаборатории прибежал. Он собирался сегодня на влажность бурить. Но теперь он не будет бурить.
Разве можно в такой день бурить? Ведь папу ВАК утвердил!
Тётя Наташа все дела бросила. Она гербарий хотела пересмотреть, ей одну травку нужно найти. Никак она эту травку не определит, что за травка. Может, это вообще новый вид? Но тётя Наташа гербарий бросила и говорит:
- Как быстро Лёшу ВАК утвердил!
ВАК папу за месяц утвердил, это неслыханно. Дядю Мурада он, например, мурыжил семь месяцев, все переволновались. А папу за месяц утвердил! Аринину маму ВАК целый год держал. Её даже в Москву вызывали. Но всё-таки обошлось, утвердил. А папу ВАК утвердил за месяц.
- У Лёши работа такая, - сказал дядя Мурад. - Я, когда его диссертацию читала, завидовала хорошей завистью.
Конечно, у папы работа не какая-нибудь. На учёном совете в один голос сказали, что давно не было такой работы. У папы, можно сказать, ДОКТОРСКАЯ диссертация.
Но это всё равно ничего не значит, так Марина Ивановна считает. ВАК вполне мог в этом не разобраться. У ВАКа столько работ! Просто счастье, что ВАК всё-таки разобрался.
Тут дядя Володя пришёл. И папа за ним.
- Что за шум, а драки нету? - говорит.
Я говорю:
- Тебя ВАК утвердил, вот!
- Сорока на хвосте принесла! - смеётся папа.
- Не на хвосте, а радиограмма!
- Поздравляю, Никитич, - говорит дядя Володя. - С тебя причитается.
- Отлично, - говорит папа. - Три кандидата на заповедник - это уже сила. Пусть попробуют вычислительную машину не дать!
Папа мечтает сделать у нас в заповеднике научный центр. Для этого ему нужна вычислительная машина. А то они наблюдают, наблюдают, столько наблюдений - ужас. Как кто в пустыне живёт, кто кого ест. А обрабатывать эти наблюдения просто не успевают, физически. Только вычислительная машина может успеть, она такая. Без машины в наше время нельзя, получаются прямо кустарные выводы, как будто прошлый век.
- Теперь Володе пора защищаться, - говорит тётя Наташа.
- Пока вроде не нападает никто, - говорит дядя Володя.
- Всем сразу нельзя, - смеётся дядя Мурад. - Давка будет.
- А мне и так хорошо, - смеётся дядя Володя. - Как-нибудь потом, в свободное от работы время.
- Потом поздно будет, - говорит тётя Наташа. - Защищаться молодым нужно, пока детей нет.
- Мы, наверное, Надежду Георгиевну совсем уморили своими специальными разговорами, - говорит папа.
- Что вы? Наоборот!
Мы тётю Надю нисколько не уморили. Она всегда мечтала встретить цельных людей. На Севере она их, правда, встречала. И вот сейчас опять встретила, на Юге. Ей, наоборот, приятно.
- А мне как в голову вступило, - говорит Марина Ивановна. - Я всё думаю, какой умный этот ВАК.
- О-о! - говорит папа. - Он такой, он прямо умнющий…
- Пап, - говорю я. - А почему я его не помню? Меня, что ли, не было?
- Когда? - говорит папа.
- Когда он к нам приезжал, - говорю я. - Он ведь к нам приезжал?
- Кто?
- ВАК!
Дядя Володя даже подпрыгнул и ноги выше скамейки задрал, так ему смешно стало. Один дядя Мурад не смеётся. Он улыбнулся тихонько - и всё, потому что он деликатный. Чего тут смешного?
Папа на руки меня подхватил и щекочет щекой.
- Значит, ВАК, - щекочет, - приезжал?
- Ага, - говорю я. И сам щекочусь о папину щёку.
- И ты его забыл? - говорит папа.
- Ага, - говорю я.
- Он обидится, - говорит папа. - Если он узнает, он ужасно обидится.
- А как он узнает?
- А мы вот ему напишем…
Потом папа меня на скамейку поставил и говорит:
- ВАК, крокодил, - это он мне говорит, - это такая комиссия, в ней не один человек, а много, один другого учёней. Они все сидят в Москве, очки на носу…
- У всех? - смеюсь я.
- У всех до одного, - смеётся папа. - Они сидят и читают наши диссертации. Если им диссертация не понравится - всё, другую пиши.
- А твоя им понравилась?
- Выходит, - смеётся папа.
- Какой умный этот ВАК, - говорю я.
А НА ВЕРБЛЮЖЬЕМ МОЛОКЕ МОЖНО?
Говорили, что не будут сегодня работать, а все работают. Только мы не работаем: я, Арина и тётя Надя. Толстый Витя тоже не работает. Он бегает за Ариной и просит:
- Слепи ещё танк!
Арина ему один танк слепила. С пушкой. Витя играл, играл и незаметно этот танк съел. Вместе с пушкой. Теперь ещё просит.
Арина больше не хочет ему лепить. Ей уже надоели танки, честное слово.
Витя подумал и говорит:
- Тогда слепи вертолёт…
Арина вертолёт не может слепить. Она близко к вертолёту не подходила, не знает, как его лепить. Вот вертолёт прилетит, Арина тогда и слепит.
Но Витя не хочет ждать, когда вертолёт прилетит. Ему нужно сейчас. Пускай Арина какой-нибудь слепит, без крыльев.
- Я тебе из Москвы пришлю заводной вертолёт, - говорит тётя Надя. - Летать будет!
- Из хлеба! - говорит Витя.
- Пластмассовый, - говорит тётя Надя. - Заводной.
Но Витя не хочет пластмассовый. Заводной он тоже не хочет. Ему простой нужен вертолёт, хлебный.
- Не мешай, - говорит Арина. - Я черепаху пасу.
Чего черепаху пасти? Если убежит, мы другую поймаем, черепах кругом много. Но она убегать не хочет. Ленивая очень, всю зиму спала. Она сейчас траву ест. Травинку губами взяла и тихонько тянет, жуёт. Рот у черепахи зелёный. Панцирь тяжёлый, наверное…
Я на черепаху смотрел и задумался. Я иногда вдруг задумаюсь. Например, о черепахе задумаюсь. Вдруг у неё панцирь на "молнии"? Если жарко, черепаха его может снять. Дождь пойдёт, черепаха панцирь перевернёт, как таз, и дождя в него наберёт. Всем даст попить. Суслику и другим.
- А если её под танк положить, то чего? - говорит Витя.
- Ничего, - говорит Арина. - У неё панцирь.
- У неё панцирь на "молнии"!
- Где? - говорит Витя. - Покажи!
И схватил черепаху. Она голову убрала в панцирь, лапами от Вити закрылась и пыхтит. Не хочет, чтоб Витя её исследовал.
- Врёшь, - говорит Витя. - У неё "молнии" нет, она целая.
- У тебя штаны тоже целые, - говорит Арина. - А "молния" есть!
- Ага! - говорит Витя. - А то как же я в них залезу?
- А она как в панцирь залезает? - говорит Арина.
- Просто так сделано, - говорю я. - Не видно - и всё.
Всё-таки должно быть видно. Хоть чуть-чуть! Мы с Ариной стали вместе смотреть. Никакой щёлки нет. Потом стали пальцами щупать. Когда пальцами щупаешь, панцирь неровный такой, весь в бугорках, а по краям даже оттопырился. Загнулся, когда черепаха его надевала. А щёлки ну нигде нет.
- Очень тонкая "молния", - говорю я.
Может, ножиком всё же нащупаем, ножик ведь тонкий.
Мы ножик со стола взяли и по панцирю водим тихонько. Может, "молния" всё же откроется? Черепаха пыхтит, но не открывается. Такая упрямая. Витя её ножиком в панцирь ткнул. Она всё равно не открылась, только на Витю фыркнула.
- Сними панцирь, - говорит Витя. - Сними, пожалуйста, черепаха!
И опять её ножиком ткнул.
- Это уже не игра, - сказала тётя Надя.
И отняла нож у Вити.
Черепаха шмякнулась на песок. Высунула из панциря голову и пошла, загребая когтями. Вон как быстро пошла. Решила, наверное, убежать.
- Это мой нож, - сказал Витя и полез на стол. - Это моего папы нож.
- Знаете, что мы сегодня сделаем? - сказала тётя Надя. - В честь диссертации мы сделаем заварные пирожные.
- Настоящие? - спросил Витя и сразу перестал лезть.
- Конечно, - сказала тётя Надя.
- А вы умеете? - спросил я.
Тётя Надя умеет! Когда у неё в Москве собираются гости, она всегда делает заварные пирожные. Хотя в Москве их можно купить на каждом углу. Но свои вкуснее!
Вот ведь как, в Москве на каждом углу заварные пирожные. А у нас нет. Если кто-нибудь едет в командировку, то нам привозят пирожные. Дядя Володя в прошлом году привозил. Такие корзиночки, они, правда, помялись. Но свои, конечно, вкуснее, разве сравнишь. Мы своих не ели ещё. Кто нам их сделает? Аринина мама пекла пироги. Марина Ивановна делала кекс с изюмом. Тётя Наташа умеет пельмени сибирские, с мясом. Но заварных пирожных у нас никто не умеет делать. Хорошо, что тётя Надя приехала.
- А как их делать? - говорит Арина.
Их просто делать. Мука у нас, безусловно, есть. Куры возле метеостанции ходят, значит, яйца есть. Соль, сахар и прочее - тоже. А вот для крема нужно молоко. Но тётя Надя что-то коровы не видела и не знает, как у нас с молоком.
Мы коровы тоже не видели, а с молоком у нас хорошо. У нас молоко сухое. Очень вкусное молоко.
- Ну, давайте сухое, - согласилась тётя Надя. Раз коровы нет, она согласилась. Она вообще-то думала, что корова где-нибудь есть. В пустыне, думала, ходит.
Мы пошли в кухню. Там прохладно и столько банок…
- Вон молоко! - кричит Витя.
Но это оказалась гречка.
- Вон! - кричит Арина и красивую банку показывает. Но там лавровый лист.
- Вон молоко! - кричу я. Как они не видят?
Но это рис.
- Может быть, там? - говорит тётя Надя и лезет под самую крышу, на самую верхнюю полку, за самой дальней банкой.
Нет, там, оказывается, крахмал.
Ищем, ищем, а молоко на подоконнике стоит. На нём даже написано, что оно молоко. Я прочитал и говорю:
- Вот оно!
Все обрадовались. Витя банку прижал к животу и крышку отдёрнул. Банка была пустая. Только на донышке белело чуть-чуть. Но всё-таки это молоко.
- Разве это молоко? - сказала тётя Надя. - Нам же для крема надо.
- Вспомнила, - сказала Арина. - Молоко кончилось. Марина Ивановна говорила утром - молоко кончилось, опять надо идти в магазин.
- А магазин открыт? - спросила тётя Надя.
Если в магазине покупателей нету, чего он будет открытым стоять? Но можно Матвеевне в окно постучать. Она свой пасьянс соберёт, с дивана встанет, тапки наденет, пройдёт через коридор и магазин откроет.
Матвеевна нам так рада.
- С утра пасьянс разложила, - говорит. - И мне на картах всё гости. Вон, оказывается, какие гости.
- Мы по делу пришли, - говорит Арина.
- А то как раскину, всё дальняя дорога да деловой интерес. Интерес при мне, а какая дорога? Нигде никого. Помирать скоро буду.
Матвеевна у нас весёлая, всё помирать собирается.
Говорит Марине Ивановне: "Опять пиалушки не завезли, представляешь? Сколько ругалась! Помереть, что ли? Мигом завезут!" - "Ты помрёшь, как же! - смеётся Марина Ивановна. - Меня ещё сорок раз переживёшь и на моих похоронах простудишься". - "Так я потеплее оденусь", - говорит Матвеевна.
Я люблю к Матвеевне ходить в магазин. В магазине яблочным джемом пахнет. Селёдкой. Пряниками. Велосипедной мазью. Велосипед у стенки, можно колесо покрутить. Холодильник стоит. Он такой холодный! Приятно потрогать. Книжки ещё. Я уже все листал. Резиновые сапоги на полке блестят. Как они красиво блестят.
- Лёня, чего стоишь, как чужой? - кричит Матвеевна из-за прилавка, просто у неё голос такой. - Витя, бери, чего на тебя глядит!
На Витю как раз лошадь глядит. У неё чёлка и на спине красные пятна. Лошадь в углу застряла, она там запуталась в стульях.
- А ну выдёргивай! - говорит Матвеевна.
И выкатила лошадь на середину. Витя сел. У него дома такая лошадь есть. Хуже, конечно. Без пятен, и колёса не скрипят. А у этой лошади так скрипят!
- Пускай поиграет, - говорит Матвеевна тёте Наде. - Этот конь у меня уценённый, у него глаз косит. Скоро списывать буду, а пока пусть поиграет. Витя на моего Костика похож, тоже был глазастый, с саблей бегал.
- Сын? - спрашивает тётя Надя.
- Был до войны сын, - говорит Матвеевна и Арине кричит: - Вон сервиз на полке возьми!
Это как раз детский сервиз, там поварёшка есть. Матвеевна этот сервиз специально для Арины с базы взяла.
- Я заплачу, - говорит тётя Надя.