- Отвечай, почему затеял драку.
Отвечать было трудно: слезы скребли горло и вертелись в уголках глаз. Максим прошептал:
- Потому что он всегда лезет. И болтик отобрал.
- Почему ты не мог сказать учительнице или мне? Из-за какого-то паршивого болтика бросился избивать товарища!
Ну как ей объяснить? Из-за болтика! Как рассказать про Таню, про то, как она уходила из парка? Про борьбу со страхом, про отчаяние? Как?!
- У меня просто лопнуло терпенье… - с трудом сказал Максим.
- Что-о? - тихо протянула Римма Васильевна и часто задышала. - Ах, терпенье… А у меня? У меня оно железное, чтобы выносить ваши ежедневные фокусы? А?! Отвечай!
И она с размаху припечатала свою ладонь к лаковой крышке стола.
Пластина подскочила и дзенькнула.
Этот металлический звук словно толкнул Максимкину память. С таким же звоном сталкивались медные тарелки… Дзенн! И светлый чубчик у маленького музыканта вставал торчком. Дзенн! И ослепительно вспыхивали на тарелках отблески прожекторов. А трубы вели упругую и боевую мелодию марша. Чуть-чуть печальную, но сильную и смелую.
И эта мелодия, вспомнившись, тихо зазвучала в Максиме. И, слыша ее, он стал распрямляться.
Конечно, и до этого он стоял прямо. Но теперь он выше стал держать голову, плечи расправил, перестал суетливо дергать складочки на штанах, спокойно опустил руки. А главное - он распрямился в душе. Словно маленький, но смелый и дружный оркестр стоял сейчас у него за спиной. И слезы начали отступать.
Почему надо бояться, если не виноват? Почему надо плакать, если не боишься? За что на него кричат? За то, что первый раз он победил страх?
- Лучше бы этого Транзина спросили, зачем он приставал, - сказал Максим.
- Ты меня не учи! И не Транзин, а ты собирался вступать в пионеры.
Значит, пока он был трусом, никто не возражал: ни вожатая, ни одноклассники, ни шефы из шестого класса. А сегодня, когда он впервые вел себя как человек, - в пионеры нельзя?
- Я и сейчас собираюсь, - сказал Максим.
- Да? - язвительно спросила Римма Васильевна.
- Да, - упрямо сказал Максим. - На отрядном сборе у шефов уже проголосовали.
- Ну-ну! Ты думаешь, они станут тебя принимать, если я расскажу о твоем поведении? - с усмешкой откликнулась Римма Васильевна.
- Я тоже расскажу, - тихо, но уже бесстрашно сказал Максим. - Я правду расскажу.
- Ты… ты хочешь сказать, что я буду говорить неправду?
Максим не отвел взгляда. Его глаза привыкли, и теперь он видел лицо вожатой. Он смотрел прямо в зрачки Риммы Васильевны.
- Конечно, - все так же тихо, но с силой произнес он. - Вы говорите неправду. Зачем? Вы просто не любите, когда с вами спорят.
- Да! - решительно сказала Римма Васильевна и снова хлопнула по столу. И пластина опять отозвалась дребезжащим звоном. - Да-да-да! Представь себе, не люблю! И никто не любит! Если каждый с такой поры начнет со взрослыми спорить, тогда хоть в петлю лезь! И в пионеры принимают не драчунов, не хулиганов, а послушных учеников!
Пусто и просторно сделалось вокруг Максима. И тихо-тихо. Словно оказался он один в громадном поле. А над полем беззвучно кружил красный самолет. И, помня слова старого летчика. Максим отчетливо сказал в этой тишине:
- Послушными овечки бывают. А за правду надо воевать.
Несколько секунд (а может быть, очень долго) Римма Васильевна сидела, словно не понимая, что случилось. Потом лицо ее вытянулось, выщипанные брови поднялись, а рот приоткрылся, будто она собиралась сказать: "Ах, вот оно что? Тогда все ясно!"
Однако ничего она не сказала. Потому что учитель физики, о котором забыли, не то гр6мко хмыкнул, не то кашлянул. Максим быстро взглянул на него. Физик по-прежнему стоял у окна и старательно смотрел на улицу. Что он там увидел?
Максим опять посмотрел на вожатую. Теперь лицо у нее было скучным и усталым.
- Убирайся, - утомленно произнесла она. - Борец за правду…
Максим круто повернулся на скользких подошвах и зашагал к двери. Он чувствовал, что после таких слов может не говорить "до свидания". Он негромко, но плотно прикрыл за собой дверь. И пошел по тихому пустому коридору.
Максим не боялся. Он понимал, что могут быть большие неприятности, но страха теперь не было. Потому что в пионеры примут. Все равно примут! Если надо, он в самом деле придет на сбор и перед всеми расскажет, как было! Разве можно, чтобы человека ни за что взяли и не приняли?
Конечно, ей спорить проще. Она вожатая, она большая. Крикнула "убирайся!", ладонью трах - и кончен разговор. А если он прав? Он же все равно прав! Справедливость победит, не надо только бояться.
Максим сердито и обиженно щурился, но шагал твердо. И решительно сжимал кулаки. Нет, он правда не боялся. Только смутная тревога слегка грызла его: словно забыл или потерял что-то.
Болтик, вот что!
Максим остановился. Он стоял всего секунду. Потом так же четко зашагал назад. Нельзя сдаваться. Если бросить болтик, это будет предательство. Болтик - как живой, он выручал Максима, а Максим выручал его. А сейчас болтик забросят куда-нибудь, и станет он валяться в мусоре, одинокий и бесполезный.
Неприятно снова оказаться перед разозленной вожатой. Ох и раскричится! Страшновато даже. Но Максим заставил себя вспомнить оркестр, и марш "Морской король" снова зазвучал в нем. Запела труба, и взметнулись блестящие тарелки. И под их звонкий удар Максим толкнул дверь.
Римма Васильевна и Физик о чем-то спорили, стоя у тумбочки с горнами. Они разом замолчали. Лицо у вожатой было обиженным, а учитель сдержанно улыбался.
А болтик лежал по-прежнему на желтом лакированном столе. Максим сделал к столу от двери пять широких шагов. Он не опускал глаз. Вожатая и учитель физики следили за ним с непонятными лицами.
- Здесь остался мой болтик, - громко сказал Максим. - Извините, но он мне нужен.
Максим накрыл болтик левой ладонью и сжал пальцы. Они ощутили привычную ребристую тяжесть. Максим повернулся и пошел. Ему не сказали ни слова. Поэтому он чуть-чуть задержался на пороге. Но так и не дождался ни вопроса, ни упрека. Тогда, не оглянувшись, он негромко сказал:
- До свидания.
В коридоре он вдруг почувствовал, что слабенько дрожат ноги. Странно даже. Ведь он не боялся. Правда не боялся! Может быть, это просто от волнения? Волнение - это не страх, это можно. Он вновь заставил шагать себя твердо, и марш "Морской король", нарастая, опять зазвенел в нем: упорная песня труб и вспышки медных тарелок.
"Все равно примут! - сжимая болтик, думал Максим.- Все равно! Все равно!"
Но снова сквозь эту решительность его уколола тревога. И еще. Сильнее.
Что такое?
А вот что: Максимкина дорога лежала мимо кабинета врача.
"А если узнают, что я наврал тогда про укол?"
Если узнают - тогда конец. Тогда не видать пионерского галстука.
Максим представил, как это будет: грозные упреки Софьи Иосифовны, усмешки ребят, довольные глаза Риммы Васильевны: "Я же говорила…" Он даже зажмурился. Даже остановился. Еще яснее постарался вообразить, как может случиться… И вдруг понял, почувствовал: ничего не будет. Он сам придумал себе эти ужасы, потому что в нем жил страх. А сейчас страха не было. А если и был, то маленький, сморщенный, забившийся в самый темный уголок. Этот страх сам боялся Максима.
Что может быть? Скорей всего, и не вспомнят, если не спохватились за два месяца. А если и спохватятся?
"Как же это получилось, Рыбкин?"
"Ну, я не знаю. Мне помнилось, что делали прививку".
"Как это "помнилось"?"
"Наверно, перепутал с прошлым годом. Я разве отказывался? Просто предупредил. Ну, делайте сейчас, пожалуйста".
Вот и все.
Однако это было не все. Максим не пошел дальше. После того, что случилось, после того, как он задушил страх и стал победителем, ему хотелось прогнать последнюю маленькую боязнь. Снять с души накипь обмана.
Он вздохнул, переступил, набираясь решимости для отчаянного признания, и дернул дверь!
Она не открылась… Она была заперта!
Будем честными до конца: Максим не огорчился. Наоборот. Но теперь совесть его была чиста, и он знал, что не станет больше врать и бояться. С облегченным сердцем выскочил он на лестницу, увидел в окне голубое небо с белым следом самолета. Вспомнил, как такой же след прошивал облака, которые стояли над рекой, над "Гнездом ласточки".
И тут догнала его новая тревога.
Таня!
Она, конечно, до сих пор презирает его. Вспоминает, усмехается, и ее серо-голубые глаза обидно щурятся.
Он был хвастун и трус! Таким она его и запомнила.
Он для себя решил спор с Транзей. А для Тани? Как она узнает? Она и сейчас думает, что Транзя ходит гордый, а у Максима заячья душа…
Максим выскочил из школы и торопливо пошел к реке.
"ПРИДУ ЗАВТРА!"
По знакомой тропке Максим скользнул через щекочущие заросли на тайный уступ. Зорко глянул сквозь перепутанную траву: нет ли кого поблизости? Не было. Прислушался. Стояла тишина, только крошки сухой глины, срываясь вниз, шелестели среди стеблей.
Максим нырнул в щель.
Была сплошная темнота. Максим нащупал и дернул шнурок. Яркий глаз фонарика послушно вспыхнул под потолком. Все оказалось в точности так, как раньше, когда они уходили. И упавшая стрела лежала у входа. Значит, Таня не приходила. И наверно, сегодня уже не придет.
Максим присел на ящик, и сделалось ему грустно. Когда они встретятся? И встретятся ли вообще? И конечно, Таня думает: "Трус, трус…" А он уже перестал бояться! Он уже не такой, как два часа назад.
Как ей об этом сказать? Может, оставить болтик? Правильно! Она увидит и все поймет!
А если не поймет? Вдруг подумает, что подлый Витька Транзистор выследил "Гнездо ласточки" и побывал здесь? Или еще что-нибудь не то подумает?..
Написать бы письмо. А как? Нет ни карандашика, ни бумаги… А может быть, есть? Максим обвел глазами стены. Оружие, индейский убор, карта… В нише-маленькие дамы и мушкетеры замерли в неподвиж- ном танце. Рядом с ними лежат кусочки пластилина - чтобы лепить новых воинов и придворных.
А ведь в древности люди писали на глиняных табличках! Выдавливали буквы!
Максим вскочил и ощупал пластилиновые брусочки: который помягче? Все были одинаковые, жесткие. Тогда он выбрал темно-красный, немного похожий по цвету на вишневую форму. Отложив болтик, он долго разминал пластилин и шлепал им о доски ящика. Получилась лепешка.
Усевшись перед ящиком на корточки. Максим взял стрелу и провел по пластилину. Ничего, можно писать. Но что?
"Здравствуй, Таня! Ты, наверно, думаешь, что я струсил. А я просто не хотел драться, потому что послезавтра мне вступать в пионеры, а Римма Васильевна сразу скажет, что я хулиган… Но потом…"
Нет, это будет неправда. Хватит врать.
"Здравствуй, Таня. Сначала я побоялся связываться с Транзей, а когда ты ушла…"
Нет, неловко писать про это. И опять получится, что он трус. А он уже перестал быть трусом, зачем же про это вспоминать? Лучше так:
"Когда ты ушла, я понял, что все-таки надо его отлупить".
Это уже лучше. В самом деле так было: она ушла, а он понял… Только слишком длинно получается. Может быть, проще? "Я понял, что надо его отлупить…"
Нет, не так. Можно еще яснее и короче.
И, склонившись над пластилиновой табличкой. Максим начал выцарапывать наконечником слова. А белое перо на хвосте у стрелы размашисто двигалось над его пилоткой. Вот что получилось:
"Пришлось его отлупить. Приду завтра в 2 ч. Максим".
Потом он подумал: "А вдруг она завтра до двух здесь не появится?" И тут же успокоил себя: "Появится! А если нет, я оставлю ей новое письмо".
Рядом с пластилиновой табличкой Максим положил болтик - свидетельство своей победы. И сразу пожалел его: болтику скучно будет одному в темноте.
Максим опять взял его, вздохнул, побаюкал… и догадался! Перевернул болтик и вдавил в пластилин. Плоская головка с аккуратным числом "12" оттиснулась рядом с подписью, как настоящая печать. Правда, цифры получились наоборот, но Таня все равно догадается.
Теперь все-все было хорошо! Максим выключил фонарь и хотел поскорее выбраться из пещеры. К солнышку, к свежей траве, к лету.
Но снаружи вдруг зашелестело, защелкало по листьям, и появилась словно занавеска из стеклянных ниток. Это, не закрывая солнца, набежала тучка с первым летним дождем. Будто нарочно, чтобы пошутить с Максимом и не выпустить из "Гнезда".
Он не обиделся на тучу. По веселому шуму капель, по их солнечному сверканию он понял, что это ненадолго. И правда, через две минуты дождик убежал, оставив на обрыве блестящую траву. А на фоне сизого облака за рекой появилась яркая крутая радуга. Вернее, две радуги - одна внутри другой. Эти разноцветные ворота размытыми полосками отразились в воде, и там их с размаху разорвал на лоскутки белый катер на подводных крыльях.
Максим выбрался на тропинку. Глина стала скользкой, а листья травы мокрыми ладошками хватали его за ноги. Рукава рубашки намокли оттого, что по ним щелкали сырые верхушки. Но это были пустяки, это было даже приятно.
Небо совсем расчистилось, а у тучки, убежавшей за реку, золотом. горел косматый край. Блестели на том берегу окна и мокрые крыши. Ды- шать было легко-легко. Казалось даже, что если сорвешься с обрыва, то не упадешь, а полетишь, как птица. Полетишь в этом удивительном воздухе, где вечер начал незаметно рассыпать похожие на солнечную пыль золотые искорки.
Но Максим не сорвался. Скользя сандалиями, он поднялся на край высокого берега. Он немного устал, но было ему радостно и спокойно. Потому что сделал он все как надо.
После дождика резко пахло тополиной свежестью. И Максиму стало так хорошо, что захотелось обнять ближний тополь. Обнять и сказать спасибо за этот летний вечер, за недавний теплый дождик, за радугу. За свою радость и победу.
Он так и сделал. Обхватил серый рубчатый ствол и прижался к нему щекой, грудью, коленями. Он уже не боялся испачкать вишневую форму. Он стоял, сливаясь с тополем, и слушал лето.
Начинался легкий ветер, он качал ветки. Большая теплая капля упала Максиму на висок и покатилась по щеке. Он улыбнулся и закрыл глаза.
Кто-то легко тронул Максима за плечо. Он оторвал щеку от ствола и не спеша повернулся.
Перед ним стоял мужчина. Максим смотрел на него снизу вверх, ввысь. И при таком взгляде не сразу узнал этого человека. А потом понял, что это учитель физики.
Максим не удивился и не встревожился. Просто подумал: "Вот опять учитель физики". Улыбка все еще была у Максима внутри, но на учителя он смотрел серьезно. Серьезно и спокойно.
- Ты плакал? - негромко спросил учитель. Максим покачал головой.
- А это? -сказал Физик и коснулся мизинцем щеки Максима - там, где осталась влажная дорожка.
Максим снова улыбнулся. Чуть-чуть.
- Это капля с дерева,- объяснил он и посмотрел на листья.
Физик тоже посмотрел вверх.
Потом они посмотрели друг на друга.
- А я думал, плачешь,- все так же негромко сказал учитель. - Не обижайся. Иногда бывает, что человек держится храбро, пока нужно, а потом плачет, когда один. От обиды или усталости.
- Я знаю. Но я не плакал. Даже не хотел,- сказал Максим.
- Ну и молодец. Тогда давай руку и пойдем.
- Куда?- удивился Максим.
- Куда… Домой, наверно. А что ты здесь вечером на берегу дела- ешь?
- Я… играю,- сказал Максим и отвернулся. Но ему не хотелось врать и придумывать. И ему почему-то нравился Физик. - У меня здесь тайна,-тихо объяснил он и снова поднял на учителя глаза. - Но это не моя тайна, вы не спрашивайте.
Физик кивнул:
- Не буду… Но, признаться, ты меня напугал со своей тайной.
- Я? Как?
- Как… Понимаешь, выскочил ты… то есть ушел, сердитый такой, решительный. А я тоже… пошел. Смотрю: ты впереди движешься. Полу- чилось, что нам по дороге. А потом - ты к реке. Я думаю: не решил ли ты сгоряча в воду головой… Ну, это я шучу, конечно,-торопливо зас- меялся Физик. - Но все равно странно: с обрыва исчез - и нет тебя. И долго нет. Согласись, любой бы затревожился…
- Да, пожалуй, - подумав, произнес Максим. - Но я же не знал.
- Сейчас все в порядке,-сказал Физик. - Ну а как насчет того, чтобы домой? Идем?
И он протянул руку. Максим дал свою. Не с болтиком, а другую. Они шагали дружно и неторопливо. Максим украдкой поглядывал на Физи- ка и думал, что впервые в жизни идет, держа за руку учителя. И не с классом, а вдвоем. Интересно, как Физика зовут? Неловко спрашивать. Он дома узнает, у Андрея. А через три года Максим сам будет изучать физику и, наверно, каждый день будет встречаться с этим учителем. Жалко, что Римма Васильевна, а не Физик вожатый в школе.
- А насчет приема в пионеры не беспокойся, - вдруг сказал Физик. Все будет в порядке.
- Я и не беспокоюсь, - ответил Максим. И почувствовал, что, ка- жется, опять соврал.- Нет, я беспокоюсь, но не боюсь,- поправился он. И сердито прищурился.
- Вот и хорошо, - улыбнулся учитель.
- Конечно, хорошо, - независимо сказал Максим и гордо посмотрел сбоку на Физика.
Но беспокойство, которое опять всколыхнулось в нем, оказалось сильнее гордости. И он спросил тихонько:
- А… правда? Все будет в порядке?
- Да, - сказал Физик.
И это твердое "да" прогнало от Максима проснувшуюся тревогу. На- совсем. Если бы он шел один, то, наверно, двинулся бы вприпрыжку - от накатившейся радости. Но его ладошка была в руке у Физика. Поэто- му Максим лишь заулыбался. И нечаянно сбил шаг.
- Что? Нога болит? - спросил Физик и поглядел на Максимкин бинт.
- Ничуточки не болит!
- Крепкий ты человек, - с уважением сказал Физик.- Прямо как твой болтик.
- Почему крепкий? Нога ведь правда не болит.
- Верю, верю… Ладно, мне пора сворачивать. До свидания, Бол- тик.
- До свидания…- сказал Максим. И когда они разошлись, когда учитель был уже в пяти шагах. Максим вдруг решился:
- А как вас зовут?
Наверно, это было не очень вежливо - спрашивать вот так, в спи- ну. Мама не похвалила бы. Но Физик обернулся, будто ждал вопроса.
- Роман Сергеевич меня зовут. А что?
- Так… А вы знаете Андрея Рыбкина из девятого "А"?
- Знаю,- серьезно сказал Роман Сергеевич.- Способный юноша.