Отпустив наконец Леньку, он взялся за ложку. Выхлебав миску, попросил добавки. И нет-нет да качнет головой:
- Ну Леньша! Этакий малец и на тебе!
С той поры стал Ленька между работой на покосе еще и кашеварить.
Да, на славу прошли для Леньки эти две сенокосные недели. Весь день в работе, хоть и трудной, но радостной: с солнцем, цветами, травой, с песнями птичек. Оглянуться не успеешь - вечер. Умоются они с дядькой Акимом в ручье, поужинают и в шалашик. Улягутся поудобней, глядят сквозь ветки, как таинственно перемигиваются далекие звезды и ведут разговоры. Бывало, до самой полуночи не наговорятся. Ленька про свое, дядька Аким про свое: как воевал с германским кайзером Вильгельмом, как потом, это уже в девятнадцатом году, партизанил в алтайских борах и дрался с колчаковскими отрядами.
На войне с белыми погиб и единственный сын дядьки Акима. Где-то на Урале. Он был в Красной Армии. Одна дочь вышла замуж и живет в другом селе, далеко отсюда - видятся с ней редко. А самая младшая уже годов пять как померла. Два дня всего хворала и - померла. Теперь живет дядька Аким вдвоем с тетей Пашей, которую зовет то "моя старая", то "хозяюшка". Глядя по настроению. Да вот Ленька теперь. Тихие они, спокойные, разговаривают негромко и, что удивительно, не спорят, не ругаются, не скандалят. Просто непривычно. И обращаются с Ленькой, будто он им совсем не чужой и живет с ними давным-давно.
У дядьки Акима во дворе всегда прибрано, чисто. В конюшне с высоким сеновалом - конь, в стайке - корова с теленком, а в загончике - три овцы. Было четыре, да одну ему пришлось отдать. Из-за Леньки. На второй день после того, как он пришел к ним жить. Это было утром. Дядька Аким и Ленька только что проснулись и собирались на пашню. Вдруг калитка распахнулась и во двор влетела разъяренная Заковряжиха, а за ней с бледной улыбкой на тонких и длинных губах Яшка. Заковряжиха, увидя Леньку, с ходу накинулась на него:
- Ты что, идол лопоухий, домой не являешься? Где соль, тварь приблудная? Али мне еще и бегать за тобой? А ну быстро домой.
Дядька Аким разогнулся,- он подтягивал на коне подпругу,- произнес спокойно и, как всегда, негромко:
- Ты, кажись, не на своем дворе, не шуми и не лайся. Вот так. И убирайся отсюда подобру-поздорову. А мальчонка здесь останется. У меня жить будет.
- Как, то ись, у тебя? - прошипела Заковряжиха, и лицо ее пошло красными пятнами.- То ись как это?
- Так. Будет и все. Довольно. Поизмывались.
Заковряжиха снова возвысила голос:
- Ну не-ет! Брешешь, Акимка! Ишь ты, как просто решил. Мы его, энтого приблудного, на ноги подняли, одели, обули, а теперя - он у него будет жить! Кукиш тебе под нос.- И бросилась к Леньке, решив, видимо, силой увести его.- Вот я тебе, дрянь лопоухая! А ну давай соль и айда домой.
Но на полпути остановилась: навстречу шел дядька Аким и на его лице Заковряжиха не увидела ничего хорошего.
- Что морду супишь? - закричала она.- Ишь ты, напужал! Я тебя сама напужаю! - Однако она поспешно отступила несколько шагов назад, а Яшка юркнул за калитку и уже больше не заходил во двор - с улицы выглядывал.
Ленька, когда увидел Заковряжиху, сильно оробел. Но поняв, что дядька Аким не даст в обиду, он выкрикнул торопливо:
- Не пойду я к вам. Не пойду. Здесь буду жить. У дяди Акима. А соль я потерял. Вчерась.
- Потерял? - сипло выдавила потрясенная Заковряжиха, будто ей передавили горло.- Соль потерял?! Да я ее у тебя из сердца вырву, кровопивец проклятый. Да я...
Она осеклась на мгновение, осененная какой-то догадкой. Потом взъярилась еще сильнее.
- Так вон что,- обернулась она к дядьке Акиму,- тебе не энтот приблудный пес нужон. Ты, старый хрыч, на соль мою позарился? Уворовал? Припрятал? А теперь гонишь меня со двора?
Это было неожиданно и обидно. Дядька Аким растерялся, покраснел.
- Ты что мелешь? На кой мне нужна твоя соль? Думай, что говоришь-то.
Но Заковряжиха, учуяв, что попала в больное место, закусила удила: орала так, что всполошились соседи, стали заглядывать к Подмарьковым через плетень.
- Ты мне, старый вор, - орала Заковряжиха,- али соль отдай, али уплати. Я не попущусь своим добром, в землю влезу, а свое возьму.
Дядька Аким вдруг резко шагнул к Заковряжихе, произнес хрипло:
- Уходи! Вечером получишь свою соль.
Заковряжиха поняла, что больше мешкать опасно, что это может ей очень дорого обойтись, и она, продолжая что-то бубнить и выкрикивать, выскочила за ворота.
После полудня дядька Аким выбрал одну из четырех овец и отвел ее лавочнику Оглоблину. От него принес полпуда соли. Разделив ее, он половину тут же отнес Заковряжиным.
На следующий день Ленька и дядя Аким уехали на покос.
Однажды, это еще когда Ленька не кашеварил, дядька Аким приехал из села взволнованный и оживленный.
- Ну Леньша, кажись, одним злыднем в селе стало поменьше - Ощепкова вчера увезла милиция в уезд. Судить будут.
Новость ошеломила Леньку - здорово! Зря он тогда подумал о Лыкове нехорошо: решил было, что тот побоялся и оттого выпустил Ощепкова.
- А Тимоху не арестовали?
- Тимоху? Его-то за что?
- Тоже помогал бить Галинку. Да и всех он бьет.
- Авось теперя уймется... А ежели что, и его можно приструнить. Скоро вся наша жизнь, Леньша, по-другому пойдет, хорошо, весело. Никто никого обижать не будет. Все одинаково сытно станут есть, одеваться красиво и во все новое.
- Да ну!..- не поверил Ленька.- Так не бывает.
- Правильно: нигде не было и нет. А у нас будет. По всей России. Власть наша какая? Советская, народная. Вот для всего народа она и служит. Чтоб никаких ни бедных, ни богатых не было, чтоб всем жилось хорошо. Для того и революцию большевики свершили да три года потом бились с царскими генералами...
Они лежали в своем шалашике, глядели на звезды и разговаривали. Вернее, дядька Аким говорил, а Ленька слушал его, будто красивую сказку. Неужто будет так: ни бедных, ни богатых? Куда ж они денутся? Откуда у бедных возьмутся деньги и хлеб? Что-то уж очень непонятно это. А дядька Аким негромко и задумчиво продолжал:
- Больницы в каждом селе будут... Не то что сейчас: захворал вдруг кто, и вези его аж в уезд. А привезешь, там тебя так и ждали: или мест нет, или еще что. Хоть караул кричи. Сколь народу зазря померло. А была б больница у нас, в Елунино, может, и моя Аннушка жива осталась... Дочка... А так видал - померла... Никто не помог... Да... Школы понастроим. Высокие такие, светлые, просторные, чтоб вся ребятня весело грамоте училась...
Точно, подумал Ленька, школу бы надо. Прежняя сгорела во время войны, когда шел бой за Елунино. Говорят, в ней тогда много беляков засело и партизанам пришлось выбивать их оттуда бомбами.
Ленька вдруг припомнил разговор Лыкова с дядькой Акимом там, у сельсоветской коновязи, когда Ленька потерял мешочек с солью и плакал. Тогда Лыков тоже говорил о какой-то школе. Ленька спросил дядьку Акима об этом. Тот даже обрадовался:
- Вот-вот! Правильно. Есть думка у нас такая. Хорошая думка: открыть в нашем селе школу. И не простую школу, а особую, трудовую, где бы ребятня, навроде тебя вот, сиротки да бедняки, не только грамоте училась, а и мастерству какому-нибудь. Ну там столярному и плотницкому, или, скажем, сапожному, а то и кузнечному. Мало ли какому нужному делу...
Дядька Аким примолк, задумавшись, а Ленька привстав на локте, глядел в его лицо выжидательно.
- Ну, дядь Аким... Дальше-то что?
- Дальше-то? Вот мы с Лыковым и мозгуем, как за это сподручнее взяться. Ить дело - не тяп-ляп топором. Помещение нужно, учителя, инструмент всякий. А главное, чтобы сельчане поддержали нашу заботу - им ведь школу-то содержать, своими деньгами, хлебом, дровами.
- А вдруг не согласятся?
- Не должно... Мы уже со многими перетолковали. Будто согласны. Да и как тут отмахнешься, ежели в селе нет ни одного стоящего мастера-умельца: ни столяра, ни сапожника, ни скорняка. Один кузнец, да и тот не золотой руки. А для новой жизни нам, Леньша, и новые работники нужны, хорошие и много. Чтоб при каждом деле стоял умелец на пользу и на радость людям.
И снова приумолк дядька Аким. Ленька глянул на него и увидел, как дрогнули его губы под усами и растянулись в широкую улыбку.
- Чего ты, дядь Аким?
- Эх, хорошо!.. Самый высокий и большой дом поставим под школу. Чтоб с любого конца села видна была. Деревья вокруг насадим, цветочков. Дорожки песком усыпем, чтобы, значит, грязи не было... Это я в Екатеринбурге видел... И окна большие, на все стороны. Обязательно. Пусть солнышко с утра до вечера глядится в них...
Ленька слушал, притаив дыхание, и тоже улыбался: красиво! Ну дядька Аким! В самом деле здорово придумал: дорожки песочком! Ишь, загнул куда! Только когда это будет! Не все сельчане одинаковы, не все послушают дядьку Акима и Лыкова. Такие, как Заковряжины, и копейки не дадут, не то что... По ним, хоть все село сгори, лишь бы их двор остался.
Ленька вздохнул и уже вслух произнес:
- Хорошо бы... Я б тоже грамоте научился, читать, а то и писать... И... и плотничать бы... Сам бы дома ставил. И себе бы с девчонками... Только когда это будет!..
Дядька Аким встрепенулся:
- Для тебя - скоро. Может, к осени уже. А вот я всю жизню промечтал и - впустую. Хотел кузнецом стать. Спал и видел себя в кузне, в фартуке, с молотом в руках... Помню, все тятьке надоедал: отдай да отдай учеником к кузнецу. Тот, бывало, погладит меня по голове, скажет: "Отдам, .отдам, Акимушко. Токо подрасти маленько. А то, вишь, руки у тебя что камышинки - тонкие. Да ешь поболе щей и каши". Ел, что было, а после каждый раз себе руки щупал - окрепли или нет... Да... Остальное бы и забыть впору, да никак не забывается. Будто вчера все было... Не повел меня тятька в кузню. Утонул. Угодил в полынью вместе с лошадью - сено по весне перевозил из-за реки. Остались мы с маманей пятеро. Я - самый большенький, двенадцатый годок только-только стукнул. Голодно, холодно. Что делать? Пошел наниматься к кузнецу. Тот поглядел на меня, захохотал, взял за плечи, повернул к двери и вышиб пинком на улицу.
- Гад…
Ленька уже не лежал, а сидел, повернувшись к дядьке Акиму.
- А потом? Потом что?
- А что потом? - вздохнул дядька Аким.- Потом нанялся к одному мужику в работники, к нашему богатею Голядкину, и пробатрачил всю молодость свою. На пашнях да покосах... Не получилась жизнь, нет... А мечтал, все время мечтал о хорошей доле, о своем заветном... Наломаюсь, бывало, на пашне, ногой-рукой не пошевелить, упаду спать, а сам хоть чуток помечтаю, хоть маленько в радости покупаюсь. Будто я уже не какой-то там батрак, а кузнец и обучился ремеслу в кузнецкой школе.
Дядька Аким тихо и грустно засмеялся.
- Ить придумал же: кузнецкая школа! Где откопал, где услышал?.. Ну да бог с ним... Так вот, я, значится, добрый кузнец и такие ли штуки кую - на диво. Народ так и валит ко мне со всей волости - работу несет. А я знай себе постукиваю молотом. Легко, весело, споро. Старый кузнец, тот, что выпнул меня, совсем обнищал - нету у него работы. Приходит это ко мне да в ножки - бух:
"Прими,- говорит,- хоть подручным. Прости и прими, Лкимушка". Я зла не таю: иди работай. Только, мол, вперед не злобствуй, не обижай народ: все хотят жить, не один ты... Вот так и тешил себя, а жизнь-то вот она - прошла. Может, для других, для таких вот, как ты, доброе дело сделаю. Одним этим теперь живу...
Луна уже давно спряталась за раскидистыми ветлами, что толпились на той стороне луговины. Откуда-то выполз туман и потек в низинки, будто снятое молоко, укрывая травы и кустарники. Тишина, только один перепел ласково и монотонно уговаривал Леньку: "Спать пора, спать пора..." Ленька улыбнулся и сонно пробормотал:
- Пора... Скоро утро...
С той ночи уже прошло полторы недели, а воспоминания о ней так и остались в памяти. Нет-нет да и вспомнит он про дядьки-Акимову жизнь, про мечту его, про школу. Вот и сейчас лежит Ленька на возу, грызет соломинку, а сам снова думает о чудной дядьки-Акимовой школе, и трепетно замирает сердце: а вдруг и вправду будет такая школа в селе?..
Новый удар грома прогрохотал где-то совсем близко. Ленька вздрогнул и оглянулся: клубящаяся сизая туча уже дымилась над бором и, расширяясь, медленно ползла за ними вслед.
- Дядь Аким, не успеем, - встревоженно проговорил Ленька. - Гляди, вон уже катит какая. Дядька Аким кинул быстрый взгляд.
- Успеем, Леньша.- И торопливо понужнул коня.
Глава 11.
ВЫСТРЕЛЫ В СПИНУ
После сенокоса Ленька на радостях обежал полсела - соскучился. Первыми, к кому наведался Ленька, были, конечно, Шумиловы. Теперь он жил далековато от них, хотя на той же улице, но почти на краю села. И самое неприятное: надо было проходить мимо заковряжинского двора. Сначала Ленька думал обойти его как-нибудь стороной, но потом махнул рукой и решительно пошагал улицей. Он не то чтобы боялся Заковряжиных, а просто не хотел с ними встречаться. Еще издали он стал присматриваться: нет ли там кого? К счастью, улица была пуста. Но стоило Леньке поравняться с заковряжинскими воротами, как вдруг калитка распахнулась и на улицу вылетел Яшка, видимо торопился куда-то. Увидел Леньку, ойкнул, будто повстречался с каким-нибудь Быниным вурдалаком, и рванул обратно, во двор, взвизгивая:
- Маманя, маманя!.. Тама Приблудный!..
Ленька усмехнулся, несколько польщенный: ишь деранул! Возле своего дома испугался, трусляк! Однако Ленька и сам на всякий случай прибавил шагу. Выскочила Заковряжиха, закричала:
- Чо бродишь тута, ирод? Гляди - оборву уши!
Ленька по привычке, услышав этот знакомый голос, вздрогнул, вжал голову в плечи, но тут же распрямился и вдруг, сложив длинную дулю, ткнул ею в сторону Заковряжихи:
- На вот выкуси, контра ползучая!
Заковряжиха от неожиданности и изумления онемела и только хватала воздух губастым ртом. Ленька захохотал и вбежал в калитку Шумиловых.
Варька возле крылечка мыла в ведре кринки. Она за эти недели повытянулась и стала еще задиристей. Ленька подошел к ней, по-доброму руку подал:
- Здоров, Варька! Митрий-то дома?
Варька сначала было улыбнулась обрадованно, но тут же вдруг по-старушечьи подобрала губы и отвернулась: Ленька удивленно поднял брови:
- Ты чего это? Чего такая?
- Какая?
- Важная. Будто разбогатела.
- Какая уж есть... Тебе-то что?.. А Митя дома. Обедает. С Лыковым. Только что приехали откуда-то. Иди.
Ленька мотнул головой.
- Неловко. Пусть едят. Потом... Ну как живешь, Варь?
- А тебе-то что?
- Хорошо ли откосили? Сколь сена взяли?
- Хватит. У тебя не попросим.
Ленька нахмурился: что с Варькой? Почему говорить с ним не хочет, и не глядит даже?
- Варь, ты что так? Сердишься, что ли?
Варька подняла голову от своей кринки, глянула на Леньку исподлобья, будто холодом окатила:
- Ты к кому пришел? К Мите? Вот и иди к нему и разговаривай. А мне некогда. И не мозоль глаза...
Ленька растерялся, заговорил торопливо:
- Вот дура-то, а? Я и к тебе пришел! Тоже. Ить сколь не виделись? Долго. Соскучился... К вам первым и забежал. А ты...
Варька снова подняла глаза, и они на этот раз были несколько помягче и не такие холодные.
- Оно и видно - соскучился. Рот до ушей.- Варька показала на своем лице, какой у него рот.
Ленька засмеялся. Не выдержала и Варька, прыснула, отвернувшись. Ленька, чтобы совсем раздобрить Варьку, сказал:
- Дай-ка подмогну тебе.
Варька повела плечом:
- Еще чего выдумал! - И совсем неожиданно произнесла:- Я тоже по тебе соскучилась... Очень... Даже во сне видела.- Сказала так, что у Леньки щеки вспыхнули.
- Ну вот, сразу и во сне,- пробормотал он, не зная, что сказать.- Выдумает же...
- И ничего не выдумываю. Видела... Будто на улице ветер, ветер... А ты будто залез на крышу нашей избы, разбросил руки будто и стал подпрыгивать...
Ленька перебил Варьку, хмыкнув:
- Дурак я, что ли,- подпрыгивать на крыше? Ерунда какая-то... Ты бы лучше рассказала про то, как вы откосили, или про Галинку. Здорова ли?
- Ой, Лень,- воскликнула Варька радостно и сразу стала сама собой - говорливая, веселая, а в глазах ее запрыгали искорки.- Ой, Лень, что скажу! - Варька понизила голос до шепота: - У Мити с Галинкой любовь!
- Да ну?!
- Ей-богу! Каждый вечер встречаются, гуляют вместе . и говорят, говорят...
И снова:
- Ой, Лень, какая у нас нынче косьба веселая была! Нес комсомольцы собрались в артель и друг дружке по очереди косили. Нашу делянку в один день убрали. А на третий уже и стога сметали. И каждому так.
Ленька даже позавидовал:
- Здорово! Чего же нас не позвали? Мы с дядькой Акимом тоже бы в артель вошли. Не помешали бы...
Варька что-то было хотела возразить, да не успела: на крылечко вышли Митька и Лыков. Оба загорелые до черноты, оживленные. Лыков, увидев Леньку, обрадовался:
- А, Леньша! Ну как живешь-можешь?
- Хорошо живу.
- А ты, оказывается, парень что надо. Дядька Аким прямо-таки не нахвалится. Крепко, говорит, подмог ты ему в сенокос. И кулеш, говорит, такой варил, что он косить не мог - объедался. Верно?
Ленька смущенно отмахнулся:
- Чего там!.. А кулеш - хитрое ли дело. Было б из чего варить...
Лыков даже бровь поднял:
- Бона как! Ну, браток, я тебя возьму на заметку. Когда сколотим артель убирать хлеб - тебя главным кашеваром поставлю. Согласен?
- Ставь. Накормлю, не бойся...
Лыков засмеялся, двинул Леньку в плечо.
- Все, договорились. Теперь держись.
Варька слушала весь этот разговор сначала с недоверием, а потом уставилась на Леньку с любопытством:
- Правда, Лень?! Варил?
Только теперь Ленька сообразил, на какой крепкий Варькин крючок он попался с этим несчастным кулешом. "Эх, зря Лыков про него вспомнил. А я еще и расхвастался, как дурак". И чтобы как-нибудь перевести разговор на другое, для него более интересное, он спросил невпопад:
- Когда же к нам агитотряд приедет? Ить еще вон до покоса обещались. И нардом поправили, прибрали...
Лыков кивнул Леньке, но ответил Митьке:
- Верно, Митрий. Совсем забыли. Вот завтра, кстати, когда поедешь в уком комсомола, и напомнишь: пусть приезжают в субботу или в воскресенье. И еще: зайди в наробраз, попроси бумаги. Хоть какой. Скажи: будем открывать школу, а писать и разу не на чем. Карандашей попроси. Короче, все, что могут нам выделить. Кто еще с тобой едет на слет?
- Трех вызывают, да все заняты. Вдвоем едем, с Кольшей Татуриным.
- Хорошо. Он тебе и в делах там поможет. Парнишка пробойный, шустрый. Ну, до встречи. Спасибо за хлеб-соль... Наган не забудь взять.
И Лыков в три-четыре скачка был уже за калиткой. Митька глянул на солнце, вздохнул: