- Пора и мне на лесосеку,- однако не сдвинулся с места, задумавшись о чем-то.
- Слышь, Мить,- спросил Ленька,- а что это за слет такой?
- Слет-то? Ну, это съедутся комсомольцы со всех ячеек уезда, растолкуют нам, как дальше работать... Доклады послушаем, лекции.
- А-а!..- уважительно протянул Ленька, хотя совсем не понял, что это за доклады такие и лекции.- Мить, ты когда едешь?
- Утром. Пораньше, чтоб поспеть к началу.
- Мить, возьми меня, а? Я не помешаю, коня стеречь буду, а, Мить?
Митька отрицательно качнул головой.
- Коня и без того не украдут. А тебе... Ты пока погоди, Леня. В другой раз как-нибудь.- Он поднялся с крылечка, на котором сидел, произнес решительно: - Нельзя. Неспокойно на дорогах. А тут еще Ощепков сбежал, когда: везли в уезд. Кто-то помог гаду. Милиционера убили, оружие забрали и коня увели.
Новость оглушила Леньку и испугала.
- Что же будет теперь?
Митька дернул плечом.
- Что будет? Ничего не будет. Ловить надо. И Ощепкова, и тех.
Митька, открыв ворота, уже уехал давно, а Ленька все еще стоял, раздумывая о страшной новости. Особенно почему-то его поразило слово "тех". Кто они, эти "те"? Где прячутся? Зачем бьют народ? И самое обидное: почему их никак не могут изловить?
Ленька даже крякнул от огорчения.
- Лень, ты чего? - спросила Варька.- Пошто скушный стал? На Митю обиделся, что в уезд не берет?
Она уже, наконец, домыла кринки, унесла к плетню и понадевала их сушиться на торчащие концы тынин.
- Перед покровом мы все поедем в уезд. На ярмарку. И тебя возьмем. Ладно? Там качели будут, карусель... Ленька поморщился, словно от боли.
- Сама ты карусель!.. Тут такие дела, а она...
У Варьки глаза сразу стали узкие, губы поджались.
- Значит, ты так? Я ему добро, а он обзываться? Значит, я карусель? А ты кто? Знаешь кто? Кашевар кулешный. Вот кто ты!
"Ну, началось теперь,- сердито подумал Ленька.- Кашевар, да еще и кулешный. Эх, зря Лыков..."
- Да ты что поднялась-то на меня? - попробовал Ленька защититься.- Я ить просто... Задумался малость...
Да где там! Варька совсем разошлась:
- Ну чего стоишь, глазами лупаешь? Уматывай отсюда и задумывайся в другом месте сколько хочешь. Ишь, кашевар задумчивый! Обзываться взялся ни за что ни про что...
Ленька махнул рукой и выскочил на улицу. "Вот ведь въедливая какая,- зло подумал он.- Как заноза. Теперь хоть убей - больше не зайду. И слова не скажу ей. Посмотрим тогда..."
И пошагал на Старый конец, к Гришане Барыбину. Но не прошел он еще и полдороги, а зло к Варьке куда-то исчезло, будто его и вовсе не было. Осталось лишь огорчение. "Вот ведь дураки! Взяли поругались. Из-за ничего. Фу ты, черт... Надо бы забежать к ней да помириться..." Его добрые мысли были вдруг прерваны: из калитки урезковского двора вышел Тимоха Косой. Именно тогда, когда Ленька поравнялся с ней. Тимоха вышел с улыбочкой, но она сразу исчезла, как только он увидел Леньку: глаза сощурились, как у кошки перед прыжком, лицо перекосилось. Не сводя этих суженных глаз, Тимоха медленно двинулся к Леньке. А Ленька остановился - сил не было идти, ноги стали будто тряпичные. Он затравленно оглянулся влево-вправо, потом назад - никого. "Ну, теперь пропал..."
Тимоха подошел, сильно ухватил Леньку за воротник и вплотную притянул его к себе и чуть вверх, так, что Ленька оказался почти лицом к лицу с Тимохой.
- Что, бесштанный, попался? Дрожишь, как паршивый щенок? Бойся, гад, и дрожи. Жди своего часа. За все разом с тобой разочтусь. А за тятьку - особо. Мордой об землю бить буду, пока мозги не выбрызнут. Истопчу в жижу, в дерьмо вонючее. А теперь - беги, пес. Успевай надышаться, пока не поздно.
Тимоха с силой оттолкнул Леньку, так что тот зарылся в пыль лицом, и пошагал вдоль улицы, не сказав больше ни слова и ни разу не обернувшись.
Только когда Тимоха скрылся за углом, Ленька медленно поднялся и принялся отряхивать с себя пыль дрожащими руками.
Да, не заскучаешь... Рожа, как у бешеного... Интересно: знает ли Тимоха, что его тятька убежал из-под стражи, что убит охранник? Конечно, знает. Потому и бить, наверное, не стал - побоялся. Понимает, что сейчас опасно махать кулаками.
Стряхнув кое-как пыль, Ленька еще раз оглянулся: не раздумал ли Косой, не повернул ли назад? Нет, улица была пуста, и Ленька пошагал к Барыбиным.
Гришаня сидел на скамейке под густой разлапистой черемухой и играл на гармошке. Он был невеселый, хмурый. И играл тоже что-то печальное, тягучее. Увидав Леньку, он сжал меха, да так, что гармонь вякнула, словно кошка? которой наступили на хвост, и отложил ее в сторону.
- Эх, жизня!.. Осточертело все, надоело до смерти. Выйти бы в степь, закрыть глаза и, не глядя, пойти в любую сторону, только бы... Садись, Леня. А гармонь скинь на землю.
Ленька сел, не тронув, однако, гармони, встревоженно глянул на Гришаню.
- Ты чего такой?
- Какой?
- Скушный какой-то. Или случилось что? Гришаня потер пальцами виски.
- Случилось, случилось... Скорей бы уж случилось. И все бы к черту. Хоть какой ни есть конец. Все равно.
Нет, нынче Гришаню просто не узнать. Будто не в себе парень. Совсем непонятный.
Он и раньше никогда не был особенно веселым да разговорчивым. Ленька поначалу даже удивлялся: такой крепкий, видный парень, чуб, какого, пожалуй, и на селе не сыщешь, одет - прямо завидно, а все дома и дома. Ни на вечорки не ходит, ни к Бочкарихе самогонку пить, ни с приятелями покуролесить, как вон Никита Урезков или Елбан. Да и приятелей-то, сколько знает Ленька, у него нет. Все один и один. Только вот с Ленькой подружился. Как только Ленька придет, он сразу оживет, скажет: "Ну, зяблик, давай на коней да за ветром погоняемся". Зяблик! Придумал же! Ленька знал: зяблик - это птичка. Неужто он на птичку похож? Это сначала обижало Леньку, потом - ничего. Увидел - не от зла и не с издевкой называет Гришаня его Зябликом. И вот вскочат они на коней, и пошел в степь, аж в ушах ветер гудит. Или, бывало, прилягут где-нибудь на травку и глядят в небо. А там интересно: то орел откуда-то вынырнет и пойдет, пойдет кругами, забираясь все выше и выше, то облака плывут, белые, словно снежные сугробы в голубом озере. И все время меняются они: то собьются в кучу, будто огромный ком, то растянутся и разлохматятся. А Ленька с Гришаней лежат и смотрят. Ленька что-нибудь рассказывает про себя, про свою жизнь, про Митьку с Варькой, про Заковряжиных, а Гришаня грызет травинку, слушает и о чем-то думает.
Однажды Ленька рассказал про голодуху и как они со своим тятькой ходили к кулаку Выродову менять полушубок на хлеб, как Выродов обманул их да еще по шеям надавал.
Когда Ленька дошел до этого места, Гришаня вдруг выплюнул травинку:
- Подлюга!..
Ленька кивнул:
- Они, богатеи, все такие. Горло порвут за свое. Подыхай - не помогут. Всех их бить надо. Под самый корень. Так и Лыков говорит...
Гришаня повернул голову к Леньке, усмехнулся как-то странно:
- Мой тятька тоже богатый. Да и я, считай... Так что ж - под корень?
Ленька сначала покраснел, потом сел порывисто, заговорил торопясь:
- Не, Гришаня... Вас - нет. Вы добрые... И ты. Таких бы поболе... Помогаете, не злобствуете. Не-е, твой тятька славный. А ты, видал, друг мне хороший. - И закончил убежденно: - Не, вас - нет.
Гришаня снова повернул голову лицом к небу.
- Хороший, говоришь? Спасибо. Хоть от тебя добро услышал...
И опять умолк надолго.
Иногда Ленька с Гришаней затевали какую-нибудь игру. Чаще всего в пятнашки, когда купались в озере. Тогда Гришаня бывал веселым, даже хохотал. А нынче у него и глаза какие-то не такие, как всегда,- усталые, тоскливые.
- Слышь, Гришаня, что случилось-то? - снова спросил Ленька.- Или захворал?
Гришаня мотнул чубом.
- Так... Ерунда. Тошно что-то.
- Может, на озера сбегаем, а? Искупаешься, и все пройдет. Холодненькая водичка знаешь какая? Все вышибает. Не веришь? Точно. Вот я, бывало, устану - бултых в воду. Вылезу - и хорошо. А? Айда?
- Не хочется... В другой раз сходим. Расскажи что-нибудь. У тебя всегда новостей полно.
Ленька обрадовался:
- Новостей? Есть новости.
И выложил их все без разбору: и про недавнюю встречу с Тимохой Косым, и про побег Ощепкова, и про убийство охранника, и про школу, которую собрались открывать Лыков и дядька Аким Подмарьков.
- А школа-то какая! - воскликнул восторженно Ленька.- Там не только будут грамоте учить - и ремеслу тоже: плотницкому, сапожному или еще какому. Для бедняков. Это дядька Аким придумал! - И Ленька прибавил с гордостью:
- Я тоже пойду в школу. Плотничать научусь, дома сам ставить буду.
Гришаня усмехнулся.
- Счастливый ты, Зяблик. Все у тебя ясно и просто. И впереди светло...
- А что? - засмеялся Ленька.- Оно и вправду весело жить. Каждый день что-нибудь случается интересное.
Подошел Фома Тихонович.
- А, у нас гость! Ну здравствуй, здравствуй. О чем это вы тут разговор такой веселый ведете? Ежели не секрет, конешно.
- Какой там секрет,- произнес Ленька.- Я вот рассказываю, что Лыков с дядькой Акимом Подмарьковым школу задумали открыть.
Фома Тихонович закивал:
- Верно. Был такой разговор. Дело нужное.
- Вот. Завтра утром Митрий Шумилов с Кольшей Татуриным едут в уезд на комсомольский слет, и Лыков им наказал, чтобы там бумаги да карандашей попросили: дескать, скоро ученье начнется, а писать и разу не на чем. А еще сказал,- глаза у Леньки радостно заблестели, - чтоб звали к нам агитотряд представления казать!
Фома Тихонович удивился и обрадовался:
- Неужто? Завтра, говоришь?
- Не, это Митька с Кольшей едут завтра, а представления будут в субботу или в воскресенье.
- Занятное, должно быть, дело.
- Еще бы! Весь народ созовем в нардом. И вы приходите все. Гришаня, ты придешь?
Гришаня хмуро промолчал, ответил Фома Тихонович:
- Как же, придем. Не так уж часто нас балуют потехами...- И тут же озабоченно повернулся к Гришане.- Я ить за тобой. Пора нам.
Гришаня кивнул:
- Сейчас, тять.
Фома Тихонович хлопнул Леньку по плечу. - Ты уж, Лексей, извиняй нас. Сам понимаешь - дела.
И пошел к завозне, где стоял уже запряженный в дрожки конь. Посидев малость, поднялся и Гришаня.
- Забегай почаще, Леня. Хоть завтра, к вечерку. На озера сходим. А на представление я приду...
Но ни завтра, ни послезавтра Леньке не удалось сходить с Гришаней на озеро - не до купанья оказалось...
Спал Ленька в эту ночь крепко и сладко, как давно не спал. И сон снился ему сладкий и радостный: про маманю. Подходит будто она, веселая, улыбается. "Здравствуй, Ленюшка, вот я и нашла тебя! Сколь искала и - нашла!" У Леньки от счастья слезы брызнули. "Ну вот, а говорили, что ты бросила нас. Я знал, что ты не бросила. Я знал. Ты просто тогда не успела..."
Маманя плачет, обнимает его, целует, приговаривает: "Не бросила, Ленюшка, не бросила... Видишь: вот она я..." Ленька прижимается лицом к маманиной щеке, мягкой и теплой, и никак не может поверить, что это она. Шепчет: "Неужто ты? Неужто пришла? А вдруг это во сне?.."
А маманя снова целует Леньку, говорит: "Пришла, Ленюшка, пришла... Собирайся, сыночек, домой поедем. Там уже давно голодухи нет. И избенка наша, поди, совсем развалилась без нас..."
Леньке очень хочется домой, да дядьку Акима оставлять жалко. И Варьку. "Маманя, давай здесь жить будем? Я сам дом поставлю. Новый. Вот только обучусь в школе плотницкому делу".
Мама плачет и качает головой: "Нет, Ленюшка, вставай. Да веди меня скорей к девчонкам: истосковалась я по ним, изболелась. Вставай, Ленюшка..."
Ленька пытается встать и не может, хоть плачь. Голова сама так и падает на подушку. Ленька улыбается виновато, говорит: "Я счас, маманя, счас... Только маленько посплю и встану. Еще чуточек..."
Но маманя совсем не слушает его, трясет за плечо: "Ну, вставай же, вставай!.."
Ленька открыл глаза: нет мамани. А стоит над ним тетя Паша вся в слезах и трясет за плечо:
- Вставай, Ленюшка, вставай - беда!
- Что такое? - вскочил Ленька с лежанки, будто и не спал.
- Что?!
- Николушку Татурина убили... А дружок-то твой, Митрий Шумилов, прискакал в крови весь, тоже, поди, не жилец...
Глава 12.
ВСЕ ВЫЛО ТАК...
Затаилось село, присмирело. Ни шума, ни гомона. Люди ходили, работали притихшие, неразговорчивые: одни от горя, другие от страха, третьи - такие, как Ощепковы или Заковряжины,- чтобы не высказать случаем своего злобного удовлетворения...
Неделя уже, как увезли Митьку под вооруженной охраной комсомольцев в уездную больницу, четыре дня прошло, как похоронили Кольшу Татурина, а Ленька все еще никак не придет в себя. За что ни возьмется - все из рук валится. И мысли какие-то вялые, тягучие, тяжкие...
Жалко Митьку, еще жальче Кольшу... Только вспомнит, как заколачивали его гробовой крышкой, как старик Татурин бился седой всклокоченной головой о комковатый глиняный холмик,- места себе не может найти.
Там, над могилой своего братана, Серега Татурин, растирая костлявым кулаком по щекам слезы, хрипло кричал:
- Кольша, скажи, кто тебя убил? Скажи, Кольша?..
Крючконосая Рагозиха, которая всюду поспевала - и на крестины и на похороны,- шамкала беззубым ртом, глядя на Татуриных:
- Вот-вот, майтесь теперя... За грехи свои, за вероотступство свое... Сами не уберегли меньшого, сами и майтесь... Зачем его отпустили с Митькой Шумиловым? Ить над ним знак был, страшная беда стерегла... Так не-ет, пустили мальчонку в анчихристово пекло. А теперя майтесь, майтесь...
Сельчане молча и угрюмо поглядывали на Рагозиху, а у каждого в голове было одно и то же: кто убил Кольшу и ранил Митьку?
Лыков твердо стоял: стреляли "свои", сельские бандиты. Больше некому. Но кто? Кто знал, что парни рано утром поедут в уезд? Как успели устроить засаду почти в десяти верстах от села? Сколько их было?
Дело малость прояснилось, когда Митька ненадолго пришел в сознание. Он, едва шевеля губами, успел сказать Лыкову, что видел одного бандита, который стрелял из-за дерева,- рыжебородый, в зеленой фуражке. Мужик вроде бы знакомый, Митька видел его, но где - не помнит. Он и убил Кольшу, с первого же выстрела. А в Митьку стреляли другие - из кустов. И догробили бы, не окажись у него нагана. Отбился. Все пули выпустил.
Кто он, этот рыжебородый в зеленой фуражке? Лыков в бессильной ярости жал кулаки, мотался по селу, но так. и не смог ничего вызнать. Не нашел никаких концов и отряд милиции, вызванный из уезда.
Ленька совсем забросил игры. Даже к Гришане не было времени забежать: дел всяких навалилось - куча. Он, считай, остался один работник на два двора: на свой и на шумиловский. Дядька Аким еще в начале недели уехал в Барнаул добывать по заданию Лыкова плотницкий и слесарный инструмент для трудовой школы. А тетя Марья Шумилова после несчастья как слегла в постель, так и не встает до сих пор. А у них какое-никакое хозяйство: корова, конь, два поросенка, огород. Только поворачивайся. Особенно много хлопот с огородом. На дворе сушь - знай поливай да поливай грядки. А колодец вон где - в соседнем дворе. Не каждому под силу работка, и уж, конечно, не для такой девчонки, как Варька,- худой да тонкой.
Приходит Ленька к Шумиловым каждый день или утром, или к вечеру - как успеет управиться с делами дома. Когда он в первый раз забежал помочь, Варька прямо-таки взъерошилась вся, будто воробей перед дракой:
- Нечего. Обойдусь. Сама управлюсь, без всяких тут...
Ленька не стал ни уговаривать, ни спорить, взял молча ведра и принялся за поливку. На другой день Варька уже не ершилась, встретила Леньку тихая, присмиревшая:
- Лень, что делать будем? Мне бы постираться надо да мамане что-нибудь сготовить... А я не знаю что: она ничего не ест...
Ленька что-то прикинул в уме:
- Ладно. Ты давай стирай, а я авось придумаю...
Он тогда сварил гречневый суп, какой часто готовила мама и который они все очень любили, приправил его луком и укропчиком. Потом сварил жиденький молочный кисель...
В тот раз тетя Марья первый раз за несколько дней немного поела...
Нынче Ленька решил пораньше управиться с делами дома, чтобы помочь Варьке привезти с лесосеки дров. По дороге он встретил Ваську Култына со вспухшими от слез глазами.
- Ты что такой? Побили?
Култын всхлипнул и кивнул:
- Побил... Титка Оглоблин...
Титка - Елбанов брат, Ленькин одногодок, щекастый и крепкий, под стать самому Елбану.
- За что?
- Да ни за что... От злости.
- Ну и плюнь… Айда со мной: дров Шумиловым привезти надо. Сколь раз говорил: не якшайся ты с этими толсторылыми. Так нет - все лезет.
Култын еще раз всхлипнул и поплелся за Ленькой. Но, пройдя несколько шагов, вдруг оживился:
- Слышь, Лень, что я видел там!
- Где?
- Да у Титки, в бане. Не в новой, а в старой... В огороде которая. Развалюха, все бревна посгнили, крыша лебедой заросла...
- Ну и что?
- Погоди...- Глаза у Култына округлились.- Там какая-то нечисть живет... Вурдалаки, должно быть.
Ленька засмеялся.
- Ну и застращал тебя Быня! Вурдалаки!.. Их, что ли, видел?
Култын быстро перекрестился:"
- Что ты! Не приведи господь... Другое какое-то... Не знаю... Душа прямо зашлась... Лапу... Агромадную такую, черную и мягкую...
У Култына даже губы перекосились и нос побелел. А Ленька насторожился:
- Лапу? Чью лапу?
- Да не знаю я, не знаю!.. Черная, большая, под полком лежит... Когда Титка стал вадить,- мы в прятки играли,- я взял и спрятался туда, под полок. Титке бы меня там сроду не сыскать. Да я как увидел эту лапу, так и выскочил, чуть жив от страха. Хотел было Титке рассказать, а он меня сразу по морде: обиделся, что пришлось из-за меня долго вадить. И вытолкал за ворота.
Ленька остановился, боясь еще поверить своей догадке.
- Может, это и не лапа? Может, помстилось тебе?
- Лапа. Я ее тронул. В дегтю она, что ли, вон пальцы досе пахнут.
Ленька сразу загорелся:
- Слушай, Вася, мне бы поглядеть, а? Сходим? Ночью?
Култын замахал рукой:
- Что ты, что ты - ночью! Ни в жисть! Днем еще - ладно, а то ночью! Этот, который... вдруг прилезет за своей лапой и придушит! Не-е, Лень, не пойду.
- А днем не с руки: увидит кто-нибудь, скажет, что мы по огородам шастаем, воруем.
- Кто увидит-то?! Так проведу - собака не учует.
Ленька подумал самую малость и кивнул.
- Ладно. Идем. Прямо сейчас.
Култын поморщился, однако согласился:
- Чего ж, айда. Токо я, чур, в баню не полезу...
Култын повел Леньку к усадьбе Оглоблина окольными путями, и они вскоре вышли на задах огородов. Здесь, на недопаханной из-за канав и ям земле, вымахала такая лебеда, что оказалась выше плетней, которыми были огорожены огороды. Култын, настороженно оглядевшись, юркнул в самую чащобу лебеды. Ленька за ним. Тут было жарко и душно, словно в парной, - никакого движения воздуха. У Леньки заструился пот по лицу и спине. А Култын, петляя то влево, то вправо, вел Леньку по чуть приметной тропке.
Наконец Култын замер у плотного плетня, прошептал: