Шум внезапно стих, будто кто-то враз заткнул всем рты: по двору, быстро работая костылем, скакал Захар Лыков, а за ним шел дядька Аким Подмарьков. Старухи, едва заметив грозного председателя сельсовета с обшарпанной кобурой на боку, не мешкая, юркнули в калитку. Не задержались и Елбан с Урезковым: тоже знали крутой нрав Лыкова. Убавилось и остальных любопытных.
Лыков окинул нетерпеливым взглядом двор и дом, сказал разочарованно:
- Я думал, вы тут уж горы ворочаете. И Григорьича вот на подмогу привел...
Парни запереминались, заговорили наперебой:
- Без лесу тут делать нечего...
- Все изломано, загажено...
Лыков с дядькой Акимом молча обежали дом, вернулись насупленные, озабоченные.
- Да,- сказал Лыков.- Не с того конца начали воскресник. Что же ты, Митрий, недоглядел?
Дядька Аким кивнул:
- Неладно получилось... У меня есть немного леса. Однако не хватит... Может, пройтись по дворам, авось, наберем, а, Степаныч?
Лыков не ответил, раздумывая о чем-то. На улице прогрохотала бричка, остановилась у ворот, и в калитке появился мельник Фома Тихонович Барыбин с коротким ременным бичом в руке.
- Еду это и слышу гомон, дай, думаю, загляну: кто но дворе отца Семена? А это вон кто! Доброе утро, Захар Степанович.
Фома Тихонович, невысокий, полноватый, весь так и сиял здоровьем и добродушием. Глаза его шустро бегали под косматыми черными бровями. Коротко подстриженные усы щетинились от широкой улыбки. Увидел Леньку, не побрезгал, кивнул, как хорошему знакомому. И от этого внимания такого уважаемого человека Ленька даже приосанился, метнул торжествующий взгляд на Митьку, на парней: глядите, мол, сам Барыбин со мной в друзьях.
Митька и остальные все глядели не на Леньку, а на Фому Тихоновича, глядели настороженно, хмуро, совсем не стараясь скрыть своего к нему недоверия и отчуждения.
Леньке даже обидно стало за Фому Тихоновича: чего это они на него будто на врага какого? Но Барыбин словно и не замечал этих взглядов, этого молчания, которое наступило с его приходом. Повернулся к Лыкову все так же спокойно и дружелюбно:
- Что у вас за забота, ежели не секрет?
Лыков отшвырнул потухшую цигарку.
- Какой тут секрет. Вот решили хлопцы нардом привести в божеский вид, а про лес и не подумали. А тут... Сам погляди: переломано все, исковеркано.
- Видел я, заходил как-то... А дело задумано хорошее. Правильное дело. И селу польза, и дом не пропадет зря.- Потом добавил негромко и просто: - У меня есть лесишко, так ты, Захар Степаныч, возьми сколь надо. Дело-то обчее. Отряжай мне двух пареньков со мной в помощь.
Лица у ребят посветлели, Татурины даже разулыбались.
- Вот это - добро! Хорошо. Мы и пойдем с Колькой,- сказал Серега.
Все сразу ожили, схватились за инструменты, засуетились. Кто-то выкрикнул весело:
- Ну давай, дядька Аким, командуй!
Иван Старков снял с плеча свою гармонь и рванул что-то такое горячее, разухабистое.
Ленька метался меж парней счастливый и гордый, будто это он совершил такое чудо: нашел лесу для нардома. Подбежал к Варьке с Нюшкой, которые стояли с метлами и ведрами, выкрикнул радостно:
- Видала?! Вот тебе и богатей-кулак! Поболе бы нам их таких!
Работа разгоралась: в доме забухали топоры, рухнули одна за другой перегородки, взвизгивали вытаскиваемые гвозди. Татурины привезли первую телегу с длинными свежими досками, и вот уже жадно зачеркала, запела пила.
Ленька, Варька и Нюшка ведрами выносили из нардома грязь и мусор: куча его во дворе все росла и росла. Ленька вспотел, руки и лицо покрылись пылью, но он таскал полные ведра по-прежнему легко и быстро. Хорошо работать вот так, большой артелью, весело и споро, и усталости совсем нету. И ругани никакой и затрещин. А главное: радостно. Прямо-таки вся душа поет и ноги сами бегают.
Увидел Ленька на заборе среди мальчишек Быню и Култына, обрадовался:
- Айдате, ребята, к нам. Во нардом будет! - И выставил большой палец.- Чего вы? Всем можно работать - воскресник.
Култын, видимо, уже давно рвался во двор, в шум, в гам и суету. Он было оперся рукой, чтобы спрыгнуть, но Быня зашипел, в ужасе вытаращив маленькие глазки.
- Вася, ты што?! Опомнись. Рази можно? Ить это антихристово дело. За это кара небесная падет на тебя. Ленька захохотал.
- Ну замололо коровье ботало! Айда, Васька. Потом агитотряд из уезда приедет, представление казать тут будет. А кто не работал - не пустят. Понял?
- Мы и сами не пойдем. Ишь, напужал чем! - выкрикнул Быня.- А энтот ваш нардом все одно сгорит. У Леньки сразу потухла улыбка.
- Это почему?
- Потому! Изба чья? Священникова! А отец Семен - мученик, за божецкое дело пострадал от коммунаров всяких. А бог не даст страмить его избу, потому как она чичас - святое место.
- Кто тебе сказал такое? - спросил Ленька, почувствовав некоторую неуверенность.
- Старые люди сказали, вот кто.
Ленька постоял молча, махнул рукой.
- Дурак ты, веришь всякому. Айда, Васька, не слушай ты этого болтуна.
Но Култын уже притих и больше не пытался спрыгнуть во двор. Не откликнулись на Ленькин призыв и остальные мальчишки.
- А нам и тута хорошо.
Ленька сплюнул и побежал с ведрами за новой ношей.
К вечеру нардом изменился неузнаваемо. Когда Лыков забежал глянуть, как идут дела у комсомольцев,- ахнул.
- Вот это молодцы, братва! - не скрывая радости, воскликнул он. И видеть его таким взволнованным и чуть суматошным от этой взволнованности было непривычно.- Вот это по-нашенски, по-большевистски! Хорошо, ребята. Очень хорошо. Обернулся к дядьке Акиму, приобнял его: - И тебе, Григорьич, спасибо, славно покомандовал.
Ленька стоял неподалеку, и улыбка не умещалась на его лице: будто это его при всех похвалил Лыков. И Варька с Нюшкой стояли улыбчивые, с сияющими глазами. И то, сколько дел переделали за один только день: ненужные перегородки в доме убрали, и теперь весь поповский пятистенник был одно длинное и просторное помещение. У задней стены его возвышался чуть ли не на целый аршин помост.
- И сцену успели сколотить,- совсем повеселел Лыков.- Все, как плановали! А для библиотечки комнатку не забыли отгородить?
Дядька Аким толкнул дверь сбоку из общего помещения.
- Вот тебе и библиотечка твоя... Тута у отца Семена чулан был...
Пол везде был аккуратно залатан, все двери навешены, косяки подновлены. Одно портило вид: грязь и пустые окна: стекол не было нигде, а кое-где и рам.
- Не беда,- произнес дядька Аким,- я тута все вымерил, так что, пожалуй, в понедельник излажу рамы. А стеклышек опять же Фома Тихонович обещался...
Ушел Лыков с дядькой Акимом, разошлись комсомольцы, только Митька да Ленька с Варькой и Нюшкой все еще бродили по нардому, не в силах вот так сразу расстаться с ним. Митька оценивающе остукивал стены, пробовал, как подвешены двери, испытывал на прочность пол.
- Постарались ребята. Вот только грязи полно... - Неожиданно обернулся к девчонкам. - А что? Давайте хоть маленько смоем пол? Все почище да посвежей будет. А мы вам с Леньшей подмогнем, а?
Варьку с Нюшкой не нужно было упрашивать: они тут же бросились с ведрами к колодцу. Мыть пол оказалось делом не простым и не легким. Ленька, а потом и Митька, едва одолев половину помещения, умотались, хоть ложись. Митька на потеху девчонкам и в самом деле упал на пол, разбросав в стороны руки-ноги, провыл жалобно:
- Не могу!.. Лучше телегу тащить в гору!
Только сказал, как от дверей донесся долгий приглушенный смех. Ленька вздрогнул, а Митька вскочил будто ошпаренный. В дверях стояла Галинка Лушникова, красивая, глазастая девка с длинными, до пояса, косами.
- Ну чего надо? - выдавил хрипловато Митька, сильно покраснев.- Кто тебя звал сюда?
- Сама пришла. А что - нельзя?
Митька вдруг залопотал что-то несуразное:
- Чего же... Оно, конечно, всем... Не всем, конечно... А ты... А тебе оно, конечно...
Леньке даже совестно стало: никогда не видел Митьку таким жалким и растерянным. Галинка снова засмеялась, широко глядя на Митьку.
- А ты, оказывается, речист, вот не знала! Так что, не поняла, можно мне зайти?
Митька хотел что-то сказать, уже и рот открыл, да только облизнулся и полез дрожащей рукой в карман за кисетом. Галинка хмыкнула насмешливо, тряхнула косами и пошла к девчонкам.
- Дайте-ка тряпку.
И как была в своем нарядном сарафане, в голубой шелковой кофте, в ладных новеньких черных ботинках на высоком подборе, так и веялась мыть пол, ловко и быстро.
- Вот это да! - восхищенно прошептал Ленька.
Глянул на Митьку - что он? А он будто застыл на своем месте и про самокрутку свою забыл: в одной руке бумажка, в другой - кисет. Стоял и только глазами водил за Галинкой, а в глазах его и не понять что: и удивление, и восторг, и еще черт знает что. Одна лишь Варька осталась самой собой. Поглядев немного, как Галинка ловко работает, она взяла другую тряпку, тоже тряхнула косками и принялась домывать пол.
Глава 9.
"ПАЛАЧ ЮНОГО ПОКОЛЕНИЯ"
На другой день почти до полудня Ленька прозанимался всякими делами по двору, потом Заковряжиха послала его в лавку за солью. Соль в Елунино - настоящее богатство. Не в каждой избе иной раз отыщется и щепотка ее. А уж запас и подавно. Нету соли и дорогая она. Лавочник Оглоблин привозил ее на подводах издалека, из какой-то Кулунды, сырую, грязную, крупными комками, и драл за нее с сельчан безбожно: полпуда - овца. А многие и фунта не могли купить.
И вот Ленька, взяв соли, которую Елбан очень старательно взвесил на безмене, пошагал обратно. На полпути он встретил Ваську Култына и Быню, остановился передохнуть. Быня, подстриженный под кружок, был чистеньким, румяным, шагал важно и надуто - руки за спину. Култын, наоборот, усталый, потный, с громоздкой прялкой на плече.
- Ты куда это навострился? Никак прясть решил?
Култын опустил на землю прялку, шмыгнул носом.
- На кой мне... - кивнул на Быню.- К его сеструхе несем. Просила.
- А чего сам Петька не несет? Ишь - руки за спину, напыжился, словно бурундук.
Быня недовольно нахмурился:
- Ты, Лень, не лезь не в свои дела. Что надо, то и делаем. Верно я говорю, Вася?
Култын снова шмыгнул носом, но не ответил, а Быня разгорячился:
- У нас дружба, мы друг для дружки стараемся, как бог нам повелел. Верно, Вася?
Култын кивнул и переступил с ноги на ногу. Ленька усмехнулся: ничего себе дружба! Один будто хозяин, а другой как батрак. Что Быня ни прикажет, Култын делает, а если вдруг Култын что-нибудь попросит у Быни, тот даже ухом не поведет, будто не услышит. Ленька быстро бы отшил такого друга. А Култын не может, не смеет - боится Быню. Нет, не потому, что тот побьет его или еще чего там сделает. Просто Быня заморочил и застращал Култына всякими рассказами про оборотней, ведьм, чертей и домовых. Чуть Култын заупрямится, Быня сразу: "Нельзя, Вася, гляди, а то бог от тебя отступится - пропадешь, загинешь. Домовой по ночам душить будет, али черти на погост уволокут и кинут в могильную яму к вурдалаку. А тот живо кровь у тебя повысосет. Будешь ходить, как мертвец, желтый..." Култын зябко ежился, бледнел и смирялся.
Перед самой пасхой прибило деревом на лесосеке Култынова отца. Когда шли с кладбища, Быня зашептал осунувшемуся заплаканному Ваське: "Энто лесовик твоего тятьку подтолкнул под дерево. За грехи тяжкие. Маманя сказывала: он от бога отрекся, потому нечистая сила за ним по пятам ходила. Гляди, Вася, теперь и за тобой лесовик зачнет гоняться али водяной..."
С той поры Култын совсем притих, а в глазах его будто навечно угнездились тревога и беспокойство. Он совсем перестал ходить в бор и на речку. Постоянно отирался или дома, или у Быни.
А что у него там интересного? Изба что твоя церковь - все углы в иконах, тихо и ладаном пахнет. Мать всегда в черном, ноет да молится, а то соберет старух и поет с ними тягуче и тоскливо. Ленька два раза всего был у Быни, и больше его туда калачом не заманишь.
Он еще раз глянул на степенного, надутого Быню, произнес:
- Дружба у вас!.. Какой ты, Петька, друг-приятель, ежели пугаешь Ваську да мордуешь? - И уже к Култыну: - Брось ты прялку и айда домой. Пусть этот жирный сам тащит. Может, щеки поубавятся.
Култын кисло улыбнулся и вытер рукавом нос. А Быня раскипятился, забрызгал слюной.
- Чего привязался? Чего надо? Вася со мной не пропадет, а вот кто с вами свяжется, с разными ячейскими, тот вовеки беды не оберется, тому никакой жизни не будет ни на этом, ни на том свете. Вон Галинка Лушникова один только раз с вами побывала, а теперь валяется вся синяя да ревмя ревет.
Ленька даже поперхнулся:
- Где валяется? Почему синяя?
Быня хохотнул удовлетворенно.
- Где валяется!.. Дома валяется на кровати.
- Почему?
- Дядя Кузьма Ощепков ее побил, хорошо побил, вожжами, вожжами...- И снова захохотал.
- Да за что? - выкрикнул нетерпеливо Ленька, еще боясь поверить Быне.- За что?
- За то!..
И рассказал, что хворая вдова тетка Лушникова, узнав, что Галинка была в "осрамленном" поповском доме, что мыла там пол, да еще в "христово" воскресенье, а после всего этого дозволила провожать себя "окаянному злыдню" Митьке Шумилову, раскричалась и схватилась бить Галинку. Однако совладать с ней не смогла. Тогда она сбегала за Галинкиным крестным, бывшим церковным старостой Кузьмой Ощепковым. Тот быстренько собрался, прихватил с собой своего Тимоху Косого и так поусердствовал, так исхлестал девку, что она до сей поры не то что встать, шевельнуться не может.
То, что услышал Ленька, ошеломило его. Он смотрел на Быню, а видел словно наяву вчерашнюю Галинку, красивую, нарядную, бойкую, с быстрыми лукавыми глазами. "Да как же так? Как можно? Ведь большая она, невеста... И Тимоха, должно, бил..."
Быня еще что-то хотел досказать, но Ленька молча подхватил мешочек с солью: скорей к Митьке! Только бы он был дома, только бы застать его!
Леньке повезло: едва он добежал до моста через овражек, как из проулка выехала подвода. Ленька сразу узнал шумиловского Гнедка. Митька лежал на охапке свежей травы, видимо ехал с лугов. Ленька закричал:
- Мить, погоди! Слышь, погоди!
Митька приподнялся, увидел Леньку, остановил коня. Ленька подбежал, дыша тяжело и хрипло, едва выдавил:
- Беда… Галинку побили...
И торопясь, хватая ртом воздух, он с пятого на десятое рассказал все, что узнал от Быни. Пока Ленька говорил, Митька сидел как каменный. Лишь одно лицо жило да глаза. Чем дальше рассказывал Ленька, тем сильнее отливала от его щек кровь: сначала они стали сероватые, потом белые, а под конец какие-то бело-зеленые. А глаза, наоборот, темнели, темнели, пока, кажется, и зрачков не стало видно. Ленька еще рот не закрыл, как Митька вдруг схватил бич, круто повернулся к коню и, все так же не разжимая губ, огрел его. Ленька едва успел кинуть мешочек с солью в телегу и сам уцепиться, как конь рванул с места в карьер. В минуту они были уже у сельсовета. Митька, кинув вожжи, бросился туда. Ленька за ним. Здесь было тихо и пусто, лишь в своей боковушке сидел Иван Старков и что-то писал.
- Где Лыков? - хрипло спросил Митька. Иван встревоженно поднялся с табуретки.
- В уездный комитет партии уехал. Еще вчера. Вот-вот должен вернуться. А что случилось?
- Ребят надо скликать... Галинку Лушникову избил Ощепков. За вчерашнее... Арестовать его - и к стенке, другим на память. Пора укоротить лапы. Пиши бумагу.
- Какую бумагу?
- Постановление, что ли... Чтоб арестовать гада.
Иван развел руками.
- Не имею права. Не могу, Мить.
Митька вспыхнул:
- Как не имеешь?! Ты секретарь Совета. Советская власть. Понял? Пиши, Ванька, по-доброму прошу.
- Не могу нарушать закон. Приедет Лыков - его проси.
Митька насупил брови, о чем-то раздумывая, потом тряхнул головой:
- Ладно. Без бумаги обойдемся. Пойдешь со мной?
- Это можно. Это совсем другое дело...
- Ну жди. Сейчас привезу ребят, кого найду.
Ленька поехал с Митькой. Тот гнал коня, будто на пожар. Сразу направились в кузницу к Сашке Кувалде. Сашка собрался мигом: отложил молот, сбросил свой закопченный брезентовый фартук.
- Готов. Айда.
Объехав почти полсела, они застали дома из комсомольцев только Серегу да Кольку Татуриных. Так и пошли к Ощепкову впятером. У Сереги - винтовка. У Ивана Старкова под мышкой лист бумаги, свернутый в трубку. Ленька едва поспевал за парнями, сердце у него тревожно колотилось - что-то будет сейчас! Эх, жаль, что нет у него никакого оружия. Вдруг случится что-нибудь неладное, а он и помочь не сможет комсомольцам.
Забор у Ощепкова высокий, плотный - ни щелинки. Не увидишь, что делается за ним. Калитка заперта наглухо и днем и ночью. А во дворе беснуются три огромных и злющих волкодава с глухим лаем. Долго пришлось бить ногами в калитку, пока, наконец, не раздался недовольный низкий голос Ощепкова:
- Кто там? Чего нужно?
Митька подтолкнул Леньку к калитке, шепнул:
- Отзовись ты, а то еще не откроет.
Ленька от неожиданности и от появившейся робости прокричал тонко и жалобно:
- Дяденька, откройте.
- Ишь, племянник сыскался,- загудел Ощепков, топая к калитке.- Поглядем, что тут за родственничек...
Приоткрыл он калитку, а там уже стоят Митька, а за ним Сашка Кувалда.
- Чего барабаните? - заорал.- А ну долой отседа.- И хотел захлопнуть калитку. Митька придержал ногой.
- Не торопись, дядя. Разговор есть.
Ощепков зашелся злом.
- Нету никаких разговоров. Здеся не ячейка ваша. Вон, говорю, а не то собак спущу!
И тут увидел наставленную на него винтовку с хищным черным отверстием.
Ощепков сразу сбавил голос:
- Вы что это, робяты? Нехорошо озоруете.
- Мы не озоруем. Отворяй, а то разметаем твою ограду - не соберешь.
Ощепков почуял, видать, что это не шутка, заторопился, снял непослушной рукой цепочку с калитки. Все почти разом вошли во двор, окружили Ощепкова. Серега чуть ли не в грудь ему упер ствол винтовки. Ощепков заметал глазами:
- Что вы, что вы, робятки? Бог с вами... С чего это вдруг?
Митька выдвинулся вперед, натянутый, как струна:
- За что ты, злодей, Галинку Лушникову избил? По какому праву?
- А, вона что-о,- чуть облегченно протянул Ощепков.- Я тута дело десятое... Не моей волей. Акимовна, кума, призвала посечь маненько, поучить... Баба-то она хворая, ну я подсобил ей. Чего ж тута?
У Митьки задергались губы, словно хотел улыбнуться, да не мог.