А вечером следующего дня Юра вернулся домой сияющий. С порога заявил, что здорово проголодался.
Поужинал с аппетитом и начал задирать Бориса и мешать Зое читать книгу.
Мы не задавали ему никаких вопросов. Все было ясно.
А вообще-то, плакал Юра в детстве редко. Пожалуй, не много таких случаев могу я припомнить, да и они запали в память своей исключительностью и бывали, когда заговаривало в брате уязвленное самолюбие...
ГЛАВА 3
Весна
Разговор на военную тему
Мама затеяла стирку. Подвинула к печке широкую скамью, на скамью водрузила цинковое корыто. Гора грязного белья - шуточное ли дело стирка, когда в семье шесть человек! - легла на пол. Огромный чугун с разведенным щелоком стоял рядом.
- Валентин,- попросила мама,- принеси-ка свеженькой воды.
Я подхватил ведра, выскочил на улицу. Юра увязался за мной.
Солнечный луч кольнул глаза. Я зажмурился на мгновение и услышал поблизости невнятный, приглушенный шум. Туп-туп-туп...- падала с крыши, давая о себе знать, мартовская капель.
Тихо, безветренно.
Наледь на шершавом срубе колодца потемнела, истончилась, и едва я задел ее днищами ведер, как она мокрой пластинкой скользнула к ногам.
- Валь, смотри, трамплин какой маленький стал,- сказал Юра.
Наш заветный, подаривший нам столько радостей и огорчений трамплин тоже потемнел, осел, уменьшился в объеме, и трудно было поверить, глядя на него сейчас, что всего лишь несколько дней назад только смельчаки из ребят постарше не страшились прыгать с него, да такие вот отчаянные малыши, как наш Юрка и Володька Орловский, по безрассудству своему ломали на нем лыжи.
А над трамплином, на самой макушке откоса, там, где солнце пригревало с особой силой, уже чернела первая проталина.
- Весна идет, Юрка. Скоро почки стрелять начнут.
- Знаешь, Валь, как охота босиком по траве побегать.
- Теперь недолго ждать. Скоро в лапту играть будем.
- А за щавелем пойдем?
- А то нет!
По дороге, со стороны Гжатска, чалый жеребец ходко тащил легкие санки. Вот они поравнялись с нами, дядя Павел натянул вожжи, Чалый примедлил бег, замотал головой, всхрапывая, кося в нашу сторону налитым кровью глазом.
- Тпрру, окаянный! Привет, племяннички! Отец дома?
- В сарае. Инструмент к работе готовит.
- Держи-ка, сынок.
Из кармана полупальто дядя Павел достал пакет с леденцами, подал Юре.
- А ты, Валентин, привяжи-ка этого бешеного покрепче. С норовом, чертушка,- ласково ругнул дядя Павел жеребца и прошел в сарай.
Павел Иванович Гагарин, или дядя Павел, родной брат нашего отца, служил ветеринарным фельдшером. Надо сказать, что избы наши в Клушине стояли неподалеку. Ласковой души человек был Павел Иванович: добряк, мечтатель, влюбленный в астрономию, географию и поэзию. Любил ли он с такой же силой ветеринарию - этого я не знаю, но специалистом в районе дядя Павел числился отменным. К нам, племянникам, да и вообще к детворе относился он с какой-то особо трогательной нежностью.
Был у Павла Ивановича и еще один врожденный дар: он умел неподражаемо красиво, с истинной артистичностью рассказывать всякие забавные или таинственные, жутковатые истории. Вот это-то его качество, пожалуй, больше всего и заставляло нас, ребятишек, тянуться к нему.
Юра конечно же, оставив меня управляться с жеребцом, удрал в сарай вслед за Павлом Ивановичем. Я и сам был не прочь бежать - уж наверняка привез дядька из города какие-либо интересные новости и рассказывает их теперь отцу... Но норовистый Чалый никак не желал привязываться. Скаля ядреные зубы, он все тянулся куснуть меня, и мне пришлось немало повозиться, прежде чем я изловчился крепко-накрепко припутать вожжи к оградному столбику. Потом я оттащил домой ведра с водой, еще дважды слетал к колодцу, вынес и слил за двором грязную воду. У-уф! Теперь, кажется, можно и в сарай пробежать... Но дядя Павел уже шел мне навстречу.
- Бывай, племянник. В Пречистое еду - туда, понимаешь ли, чесотку каким-то ветром занесло. Маются коняги, спасать надо. Хочешь со мной поехать?
Еще бы не хотеть! Но ведь вот беда: и уроки, как назло, не сделаны, и матери помочь надо. А Пречистое - село дальнее, тут единым духом не обернешься.
- Ладно, в другой раз будь наготове,- утешил меня дядька.
Досадуя на неудачу, я взял лопату, принялся скалывать лед со ступенек крыльца. Подошел Юра.
- Валь,- спросил он,- кто это такой - агент?
Агент? Квитанции по домам разносит, страховки,- объяснил я в меру своих знаний.
- Дядя Павел говорил, что какого-то агента милиция поймала. В Смоленске. Германского какого-то. А зачем он прятался?
Я насторожился: это было что-то новое.
- А что еще он сказал?
- Что война скоро будет. Люди так говорят.
- Ну да! - усомнился я.- Брехня все это.
- И папа ему сказал, что брехня.
- А дядя Павел?
- А дядя Павел... не разобрал я, сказал что то. Какие-то чудные слова он сказал - не запомнил я.
Разумеется, и до нашего села, затерянного в глухих смоленских лесах, до села, где в те - сороковые - годы еще не было электричества и репродукторы, похожие на черные тарелки, висели на стенах всего лишь нескольких изб, а плохонький ламповый приемник стоял только в сельсовете, доходили отголоски событий, которыми жила планета. Мы, школьники, писали сочинения о мужестве бойцов республиканской Испании и переживали горечь ее поражения. Мы знали, кто помог палачу Франко задушить молодую революцию, и искренне - из-за сочувствия к обездоленным испанским детям, которых видели в кадрах кинохроники, из-за обиды, что не устояли республиканцы,- ненавидели самое слово "фашизм". Нам было известно, что гитлеровские фашисты захватили Польшу и Чехословакию, присоединили к своему рейху Австрию, бомбят и обстреливают города Англии... Но все это было так далеко от нас и воспринималось умозрительно. К тому же у нас, знали мы, есть Красная Армия, которой нет в других странах. Вот белофинны совсем недавно обломали зубы об ее крепость...
- Знаешь, Юрка,- сказал я, все еще обивая лед с приступок крыльца,- если фашисты сунутся к нам, Красная Армия надает им по шее.
- А война какая бывает? Страшная?
- Как какая?.. Ну, стреляют друг в друга. Солдаты. Из пушек стреляют, из винтовок...
- И с шашкой, как Чапаев, скачут?
- И с шашкой, как Чапаев,- подтвердил я.
- Здорово! Вот бы мне с шашкой!
На этом общий наш интерес к военной теме исчерпался. Юра тоже сходил за лопатой, взялся помогать мне. Черенок у лопаты был длинный, вдвое длиннее его роста, и это доставляло братишке немало хлопот: лед не поддавался, лопата соскальзывала с приступок. Потеряв равновесие, он ударил себя по носку валенка.
Жаль мне стало брата.
- Ты бы лучше не путался под ногами, не мешал мне.
Юра поднял на меня глаза - они светились обидой. Молча прислонил лопату к стене, поднялся на крыльцо и скрылся за дверью. А солнце припекало все сильнее, плавились и превращались в грязные лужицы обитые нами льдинки, оседал, подтачиваясь, трамплин на взгорье, и с улицы вовсе не хотелось уходить...
Привязанность
На рассвете с силой забарабанили в раму. Я подскочил к окну, всмотрелся. Чье-то лицо прилипло к стеклу с той стороны: в молочном сумраке вешнего рассвета были едва различимы сплюснутый нос и округлые глаза.
- Чего надо?
- Анну Тимофеевну покричи. Пусть на ферму бегит скоричка,- ответили голосом сторожихи со свинофермы, и нос и глаза исчезли, растворились в белесом тумане.
Мама - она всегда была легка на подъем - уже набрасывала на себя платье.
- Видать, Белуга поросится. Приспел ее час,- бросила она на ходу и скрылась за дверью.
Белугой звали знаменитую на весь район, необычайно породистую свиноматку-рекордистку: не помню уже, сколько поросят приносила она, но знаю, что очень много. За такую доблесть ее, кажется, даже на Всесоюзной сельскохозяйственной выставке показать собирались.
Разумеется, и отношение к Белуге было особенным: над ней тряслись, ее берегли и холили. В свинарнике ей отгородили просторную клеть. Рацион ее усиленного питания, согласованный с ветврачом, проверял по утрам лично председатель колхоза. О здоровье рекордистки, говорили, нередко справлялся по телефону сам секретарь райкома.
В общем, замечательная по всем статьям была свинья. И колхоз хорошие получал деньги, распродавая ее потомство. Одно плохо: опоросы давались ей очень трудно. Маму в таких случаях неизменно звали на ферму - со дня организации колхоза работала она в животноводстве, была и дояркой, и телятницей, и заведующей молочнотоварной фермой. В общем, опыт имела не маленький, умения обращаться с животными не занимать стать. "Ты хоть рядом с нами постоишь, Тимофеевна, а у нас все на душе спокойнее",- говаривали ей в затруднительных случаях молодые работницы фермы.
Домой в этот день мама вернулась поздно: мы уже из школы пришли, сидели за столом - готовили уроки на завтра.
- Слава богу, все обошлось,- сказала она.- А вымучились через край.
Юра вцепился в подол ее юбки.
- Мама, покажи мне поросяток. Какие они?
- Красивые. Белые все, хвосты крючками, а носы пятачками.
- Покажешь?
- Ну что ж, пойдем завтра.
И на следующий день Юра сходил.
После этого посещения фермы Юру дома днем мы перестали видеть: с утра до вечера пропадал он возле поросят, даже про обед забывал. Отец однажды полюбопытствовал:
- Что он хоть делает-то там? Мешает, небось, под ногами путается?
- Все делает, не хуже меня справляется,- вступилась за Юру мама.
А делал Юра вот что: поросят, пока они не подросли, держали в большой корзине. Юра, с разрешения и под присмотром мамы, в часы кормежки извлекал их из корзины и по одному носил и подкладывал Белуге под бок. Питай, мол.
Росли поросята неодинаково: те побыстрей, эти помедленней. Понемногу начали подкармливать их коровьим молоком. И однажды мама со смехом поведала нам такую историю:
- Отозвали меня по делу, а как раз время поросят кормить. Вспомнила: помощник - вот он, возле. Оставляю Юрку за себя. Наказываю строго: проследи, мол, чтобы все сыты были. Возвращаюсь - батюшки светы! Часть поросят у кормушки, молоко сосут, а некоторые в клетку загнаны, и дверка палкой подперта. Пригляделась - в клетке-то все те, что посильней, покрепче. Визжат, орут, пятачками в решетки тычутся. Понятно, голодные... "Юрка, негодник ты этакий,- говорю,- что ты наделал? За что ты их так-то?" - "А они, мам,- отвечает,- жадные очень: слабеньких отгоняют, сами все сожрать норовят".- "Так ведь им, Юра, всем есть нужно, и слабым и сильным, а то расти не будут",- толкую парню. Еле уговорила. "Ладно,- пообещал мне,- накормлю и этих жадных, только после. Когда слабенькие поедят. Пусть поправде будет..."
...Забегая вперед, скажу, что привязанность к животным Юра пронес через всю жизнь. Уже и после рокового мартовского дня у родителей долгое время жил забавный пес Тобик, очень похожий на знаменитых Белку и Стрелку, тех самых, которые когда-то поднялись в космос. Юра вырастил этого Тобика из слабенького, худого заморыша и в одну из поездок привез в Гжатск.
Интересно, что и животные будто за версту чуяли: Юра не может, не в состоянии обидеть их, преданностью и покорностью платили ему за ласку. Двоюродная сестра наша Надя Щекочихина вспоминает такое. В их доме под Москвой держали овчарку. Дик, матерый и злющий от постоянного пребывания на цепи псина, готов был растерзать любого постороннего человека, осмелившегося приблизиться к его конуре. Юра, учась в ремесленном, нередко наведывался к родственникам и как-то легко и быстро, незаметно для окружающих подружился с Диком: кормил с руки, гладил бесстрашно. Потом брат уехал - в Саратов, в Оренбург, на Север, разрывы во времени между отпусками составляли год, а то и два, но только лишь Юра появлялся во дворе щекочихинского дома, Дик, гремя цепью, с восторженным лаем летел ему навстречу.
Летом 1960 года Юра заглянул к Щекочихиным с женой и дочкой Леной. Взрослые заговорились за чаем и не видели, как Лена - она только-только начала ходить - выбралась из комнаты и затопала прямехонько к Дику. Хватились, а девочка уже возле овчарки, тянется обнять. Женщины заволновались.
- Без паники,- тихо сказал Юра.- Дик не тронет Лену, он умница - понимает, что Ленка - моя дочь.
Подошел ближе и посадил девочку верхом на пса.
- Дик, дружище, катай...
С этого дня всякие игрушки для Лены уже не существовали - бывая у Щекочихиных, занималась она только с Диком: трепала его за уши, обнимала, каталась на нем. Пес терпеливо сносил нежданную напасть.
- А ведь она, Лена-то, и впрямь вылитый папа, вот Дик и не хочет обижать ее,- пришли к единодушному заключению женщины.
Юра не спорил, улыбался согласно. Всему радовался он в то лето - первое в отряде космонавтов, такое многообещающее.
А вот и еще одно любопытное свидетельство - сочинение, написанное Галей, младшей дочкой брата, в начальных классах школы. Называется оно так: "Наши жильцы".
"Я очень люблю животных,- пишет Галя.- Эту страсть я переняла от папы. Сколько я помню себя, в нашем доме были птицы и животные. То папа привезет лань, то белочку. Иной раз проснешься, а в ванной полощутся утки, не одни, а с утятами. Мама подошла набрать воды, а утка клюнула в руку ее. Папа долго смеялся и часто вспоминал испуг мамы.
Когда папа был во Франции, ему подарили кота, по кличке Мерлен. Это было беспокойное, пушистое, рыжее существо. Его любимым местом отдыха были стол в гостиной или пианино.
Но больше всего мне запомнился случай, когда мы с папой привезли цыпленка. Он сидел в банке и оглушительно пищал. Мы его старались накормить, напоить, но он от всего отказывался. Пришлось отправить его к наседке.
За всеми животными и птицами приходилось ухаживать маме. Она раздаривала беспокойных жильцов соседям, а папа привозил новых".
И это сочинение, и еще одно, текст которого я приведу позже, переписанные специально для бабушки Ани, бережно хранятся ею. Бабушка Аня, то есть наша мать, знает и начало и продолжение этой истории с цыпленком... Девочки вместе с отцом гостили у нее в Гжатске. Во дворе соседнего дома наседка водила цыплят. Галя увидела их - маленьких, пушистых, и пришла в неописуемый восторг, глаз оторвать не могла. Хозяйка, заметив это, подарила цыпленка.
Вот он-то, великий путешественник, и приехал в Звездный на Юриной "Волге". Ну, а когда цыпленок "забастовал", отказываясь от корма и воды, нашли для него наседку поблизости от городка космонавтов. Женщина, которой отдали его, как, шутя, говорил Юра, "на воспитание", позже не раз приносила Гале гостинец, приговаривая: "Вот, доченька, пусть мама тебе сварит, твоей курочкой яичко снесено..."
Змей и планер
1
Зима устала, выбилась из сил. Колючие мартовские ветры съели последний снег, ручьи отжурчали по овражкам. За околицей на влажной луговине, желтой от прошлогодней травы, проклюнулся и развернул светлые лепестки подснежник. Откос, по которому пролегали отчаянные трассы лыжников, вновь стал пологим и длинным, мягкой зеленью заволокло его склон.
А тут и апрель подошел.
Дни установились солнечные, и долгими они были, апрельские дни, особенно воскресные. Оно и понятно: в школу идти не надо, работу по дому, хотя и хватало ее, мы с Зоей делали быстро. А после чем заняться? Вот и бродишь неприкаянно из угла в угол, и не знаешь, куда себя приткнуть.
В такое вот воскресенье Зоя взяла Бориску за руку:
- Мы в лес. Кто с нами?
- Сыро там,- ответил я.
- Как хотите. Жалеть потом будете.
Они ушли, мы остались вдвоем.
- Что же нам-то делать, Юра?
Брат сидел за столом, листал старую подшивку пионерского журнала: разглядывал рисунки и фотографии, довольно бойко читал подписи под ними. Как-то незаметно для нас научился он читать: прислушивался к нам с Зоей, когда мы готовили уроки, и вдруг обнаружилось, что он знает уже алфавит, потом принялся из слогов слова лепить, так оно и пошло-покатилось...
- Валя, смотри, какой большущий змей,- подал мне Юра подшивку.
На последней странице обложки была фотография: мальчик в белой панаме, напрягая руку, удерживает на веревке воздушного змея - огромный парус из бумаги и деревянных планок, взлетевший под самые облака. И телеграфный столб, и двухэтажный жилой домик на втором плане, и сам мальчик, окруженный товарищами,- все это казалось мелким и незначительным по сравнению с гигантским змеем. Тут же, под фотографией, и чертеж был приложен, и напечатаны практические советы, как его, диковинного змея этого, соорудить.
- Давай сделаем, а? - загорелся Юра.
Клей под руками, деревянных планок в сарае
сколько угодно - почему и не попробовать? Вот с бумагой затруднение вышло - не было у нас таких плотных, таких больших листов бумаги, какие рекомендовались в журнале. Придумали:
- Тащи, Юрка, старые газеты.
Лист к листу, в несколько слоев, и вот уже основа готова. Несколько легких планок по сторонам бумажной выкройки, другие - крест-накрест, с угла на угол положили. В маминой шкатулке нашли подходящей длины и крепости тесьму. Шкатулка эта, кстати сказать, была запретным и заманчивым для Юры с Борисом царством удивительных сокровищ: клубков разноцветных ниток, сережек, дешевых рассыпанных бус, полустертых латунных колечек...
- Запускать будем с откоса.
Бережно, за углы, вынесли мы наше творение из дома, торжественные и гордые, поднялись по склону. По дороге к нам присоединились Володя Орловский и Ваня Зернов, тоже сверстник и товарищ Юры. А потом и еще ребятишки набежали.
Ветер дул порывами, время от времени. Я предупредил брата:
- Юрка, ты придерживай змея, а когда крикну, подбрось его вверх и отпусти.
Разбежался вниз по склону.
- Давай!
Змей взвился в воздух. Ребята загалдели восторженно, заохали.
Стая белых голубей летела высоко над нами. Ветер нес нашего змея,- нам теперь он виделся маленьким, несерьезным,- прямо на стаю. Не знаю, за какое чудище приняли голуби самодельную игрушку, но вся стая вдруг затанцевала, затолклась на одном месте, а потом развернулась и обратилась в беспорядочное бегство.
Когда от нашего змея остались лишь клочки драной бумаги, ребята окружили меня, загалдели наперебой:
- Пойдем новый мастерить.
- Пойдем, Валентин, мы все тебе помогать будем.
Натиск был дружным - я уступил:
- Ладно, пойдемте, коли понравилось...
Зоя с Бориской уже вернулись из лесу. На подоконнике в стеклянной банке стоял букет голубых подснежников, и в избе от них было как-то уютнее, светлее.
Бориска сообщил:
- Там снег под деревьями.
- А все равно хорошо,- сказала Зоя.- Жаль, что вы не пошли.
Юра улыбнулся хитро:
- А нам и не жаль вовсе. Правда, Валь? - И затеребил меня: - Ребята ждут в сарае.
На этот раз мы справились с работой куда быстрее - опыт уже имелся и помощников прибавилось.
Второго змея ребята запускали без меня.
А потом завертелось! Что ни день, заявляются всей ватагой: Юра, Володя, Ваня Зернов. Клей им змея, да и только! Клеил до тех пор, пока не научились мальчишки сами мастерить эти несложные игрушки. А тут еще отец браниться начал: не успевал прочитать свежую газету, как она шла в дело.