Она другой раз смотрит на нас, смотрит, а потом и скажет протяжно:
- Хорошие вы мои! Вот погодите, мы еще заживем не хуже других. Дадут мне отпуск, и поедем все вместе в деревню. Потом пойдем куда-нибудь пешком, а остановимся там, где понравится. Может, около железнодорожной будки, но обязательно в лесу. Станем провожать поезда и слушать, как поет ветер.
Вера любит мечтать вслух. Глаза в это время у нее влажнеют и блестят. И веришь: будет так!
Сегодня она тоже мечтала. Рассказывала, как мы накопим денег и поедем к морю. Моря никто из нас не видел. Даже уговорились с получки откладывать сколько-нибудь. Как отложим, сразу и вспомним, что на море собираемся.
Я достал старую мамину шкатулку, обитую медью, стал надраивать до блеска. Сюда мы будем класть деньги.
В то время, когда я чистил шкатулку битым кирпичом, дверь распахнулась и в комнату ворвалась Ляля Уткина, Тольки Уткина сестра.
- Можно ли? - нарочно тоненьким голоском спрашивает она.
Ляля вообще любит покривляться, это ей нравится. Она учится в техникуме, в том самом, который оставила Вера. Раньше Ляля частенько прибегала к нам. А теперь что - какие у них общие интересы! Разве будет слушать, как работают ткацкие станки? А по вечерам Вера почти не гуляет, новостей у нее нет.
- Конечно, можно! - обрадованно говорит Вера.
А я Лялю недолюбливаю. Строит из себя красавицу, а у самой лицо, как бородавчатая картофелина. Пусть Вера радуется, если соскучилась, мне ни тепло, ни холодно. Сама же после будет злиться. В последний раз, когда Ляля ушла, она весь вечер злилась.
- Раздевайся, раздевайся! - торопит ее Вера. - У нас тепло, натопили.
Ляля снимает пальто и медленно поворачивается кругом, будто что ищет. На ней новое голубое платье.
- О-о-о! - Вера, зардевшись, с восхищением ощупывает материю, заставляет Лялю повернуться еще раз.
- Неужели нравится? - спрашивает Ляля. - Мне так не очень.
Куда уж там "не очень": оторваться от зеркала не может. То вперед наклонится, то изогнется.
- Ой, что я тебе скажу! - Ляля шепчет что-то на ухо Вере.
Обе громко смеются. Потом опять шепчутся.
- На танцы идем? - предлагает Ляля.
Вера спрашивает нехотя, будет ли оркестр, кто еще собирается из подруг. И все же ей хочется на танцы. Я вижу это по глазам, которые она старается отводить в сторону.
- Иди, - говорю я. - Чего там, посижу с Таней.
Сестра быстро вскидывает на меня взгляд, лицо веселеет. Но вот посмотрела на Таню, вздохнула и опять стала мрачная.
- Сегодня не хочется, - говорит она Ляле. - Да и пошить надо. Как-нибудь в другой раз.
И что за привычка у людей говорить неправду? Ведь хочется ей на танцы, а сказать, что некогда, стесняется.
У Ляли заносчивый вид, губы сложены трубочкой. Она говорит:
- Ну и пожалуйста! Упрашивать не буду! Пожалеешь! Он будет там.
"Он" - парень, который давно как-то провожал Веру из кино. О нем Вера и Ляля вспоминают часто и в общем одобрительно. Из их разговоров я понял, что он самый настоящий хвастун. Ну кто с бухты-барахты рассказывает незнакомым людям, как его все уважают на заводе, сколько он зарабатывает в месяц? Наверно, хотел понравиться им, вот и рассказывал о себе все самое хорошее.
- Пожалеешь, уверяю тебя! - дразнит Ляля.
Придерживая подол нового платья, она плавно поворачивается, надевает пальто и уходит, не забыв напоследок поглядеться в зеркало.
Вера сидит не шелохнувшись, думает долго. Наверно, вспоминает те дни, когда мама говорила: "Хоть бы гулять шла, сидишь, как старая дева!"
Я подаю ей свою тетрадь, где решал задачу. Она смотрит в тетрадку, но ничего не видит и не понимает. Даже не замечает, когда я вытаскиваю тетрадь у нее из-под носа.
Таня начинает отчаянно пыхтеть: слезает со стула. Она украшает себя лентой, берется пальчиками за подол платья и кружится, как Ляля.
- Сядь! - кричит ей Вера.
Таня испуганно замирает. Губы дрожат, вот-вот заплачет.
- Пусть себе, - говорю я.
- А ты не лезь, не спрашивают!
Сестра ожесточенно крутит ручку швейной машины. Комната наполняется стрекотом.
- С вами разозлишься, - поясняет она. - Глаза бы не глядели!
Меня ее слова обижают. В чем мы провинились? Что слушали, как они говорили? Тогда обо всем шептались бы и дело с концом.
- Можешь не глядеть, - обиженно говорю я. - Никто тебе ничего не сделал. И Таня не делала…
- Не делала, - говорит Таня.
Вера дергает меня за ухо - страшная боль! Я рывком откидываюсь назад.
В тетради клякса.
- Сама теперь переписывай.
- Я перепишу! Я так перепишу!..
Получаю ни за что оглушительную затрещину. И Таня плачет…
Мир в нашей комнате нарушен. А до прихода Ляли было уютно.
Глава пятая
"Он"
Он появился неожиданно. Долго разглядывал нас с Таней темными непонятными глазами и был чем-то недоволен. Вера в это время незаметно прибирала раскиданные по стульям вещи и игрушки.
Пяти слов он не сказал у нас. Посидел, посмотрел и засобирался домой.
- Я провожу тебя, Коля! - торопливо сказала Вера.
Сестра вернулась через час вместе с Лялей. В этот вечер они рассуждали о жизни.
- Какое уж тут учение! - звонко и сердито выкрикивала Ляля. - Впору кусок хлеба заработать. Ведь надо прокормить такую ораву!
"Такая орава" - это я и Таня. Ляля говорит, совсем не стесняясь.
- Тебе, Верка, надо идти за военного. Не работай, не учись, всем обеспечена - красота!
Вера имеет на это свой взгляд. Усмехаясь краешками губ, она говорит:
- Гоняйся за ним, как ошалелая. Военные, они сегодня здесь, завтра загонят бес знает куда. Нет, благодарю. Да и без работы от скуки помрешь.
- Привыкнешь! Когда всем будешь обеспечена, не заскучаешь. Разве лучше каждый месяц кроить зарплату, как рваный лоскуток на платье? Куда ни кинь - все клин. Нет уж, я поступлю умнее.
Лялины разговоры мне не нравятся.
- Ага, - говорю я. - А если война? На фронт не возьмут вместе с мужем. Что тогда? Работать не умеешь, ничему не научилась - красота!
- Ой, Сенечка, напугал! - притворно ужасается Ляля. - Плохо ты знаешь, что такое война теперешняя. В тылу, думаешь, лучше будет, чем на фронте? Да и не нам думать о войне. Пока ее нет, хоть пожить.
- Если тебе нравится жить за счет мужа, живи, а Веру не уговаривай.
Мои слова для них неожиданность. Обе повернулись ко мне и смотрят с нескрываемым удивлением.
Ляля говорит язвительно:
- Здрасте, Семен Анатольевич! Рассудил! Значит, гробь на вас жизнь, старей, ничего не видя. А вырастете - спасибочко забудете сказать!
- Зачем ты, Ляля? - смущенно говорит сестра. - Он же еще маленький!
- Ничего себе маленький! Вмешиваться не в свои дела умеет. Разве его просили? Считает себя взрослым - пусть слушает.
И опять стали рассуждать в том же духе.
Я смотрю в окно на тесный ряд домов, которые кажутся слипшимися, особенно там, в конце улицы. Оттуда почти по крышам ползут, переваливаясь, волнующиеся дымные облака. Чуть повыше особняком плывет белое облачко, совсем не похожее на остальные, - гордое и красивое. Иногда его задевают другие, серые, но белое облачко легко освобождается от них, словно стряхивает небрежно, и снова вырывается на чистое небо, и растет, растет. Вот оно уже заслонило все окно. И вдруг я вижу, что это не облако, а… пограничник, закутавшийся до самых глаз в белый маскхалат. Что это пограничник, я догадываюсь по автомату, который висит у него на ремне дулом вниз.
"И моя жена тоже так рассуждает!" - кричит он.
"Не может быть! - удивляюсь я. - Это одна Ляля так…"
"Ха-ха-ха! - смеется пограничник и толкает меня автоматом в плечо. - Есть такие, конечно, как Лялька. А тебе-то что? Чудак!"
Я хочу возразить ему, но мешает автомат, которым он продолжает меня толкать в плечо, отвожу автомат рукой и слышу громкий смех. Около меня стоят Ляля и Вера.
- Не женись никогда, Семен, - насмешливо говорит Ляля. - Ишь, тебя одни разговоры усыпили!
- И не буду, - говорю я и отправляюсь спать.
Николай пришел на следующий день. Поздоровался солидно, дал нам с Таней по конфете.
- Что надо сказать? - спросил он.
- Спасибо! - разом ответили и я и Таня.
И снова Вера суетливо ходила по комнате, не зная, чем занять руки. Украдкой поправила волосы, незаметно посмотрелась в зеркало. Она стеснялась Николая и робела в его присутствии. Только грустные глаза ее светились непонятной радостью.
С тех пор он стал навещать нас каждый день. Теперь уж не сидел молча - неразговорчивость как рукой сняло. Входил - и первые его слова были:
- Добрый день! Все дома сидите? А на улице теплынь, гулять да гулять! Свежий воздух - это здоровье.
Сообщал он это, если даже был двадцатиградусный мороз, если сам отогревал закоченевшие руки у лежанки. Вера, кажется, не совсем его понимала. Только иногда после его слов на ее лице появлялось смущение, словно ей было неудобно за Николая. Но это на миг. А так она поспешно соглашалась с ним. И как будто боялась его.
- Иди погуляй с Танечкой, - говорила мне Вера.
Мы отправлялись на улицу - дышали свежим воздухом. Когда Таня зябла и начинала хныкать, шли к бабушке Анне.
- Что, разве опять у вас? - любопытствовала она. - И пусть, нечего ей в невестах засиживаться! Без поры, без времени солнце не взойдет, молодец на девицу не глянет. Уж и то вижу: расцвела! Как за каменной горой за ним будет. Самостоятельный будто, серьезный и зарабатывает много.
Откуда только бабушка Анна узнает все новости? Принялась рассуждать, как легко будет жить за серьезным, самостоятельным человеком. Примеры приводила из своей жизни. А примеры эти доказывали другое. Она любила своего мужа до самой смерти и всегда будто говорила ему: "Сухари с водою, лишь бы сердце с тобою".
Кончилось тем, что она начала вытирать подолом покрасневшие глаза: вспомнила про сына, который погиб на фронте.
- Мальчишкой все в летчики собирался, а поступил на механический завод, про самолеты и не вспоминал.
- Тогда, наверно, и самолетов не было? - не удержался я.
- Как же не было! Аэропланы… Так вот и осталась одна. Для кого жить-то теперь?
Бабушка Анна ставила самовар - она любила чаевничать. Самовар пел на разные голоса и, казалось, продолжал ее тоскливый рассказ - тоже жаловался на свое одиночество.
- Ты, голубь, приходи уроки ко мне делать, - говорила она на прощанье. - Никто тебе здесь не помешает.
В следующие разы, когда Вера начинала вертеться перед зеркалом, накручивать волосы на бумажки-жгуты, тихонько напевать и смеяться чему-то своему, я молча одевал Таню, собирал тетради:
- Это куда? - с поддельным удивлением спрашивала сестра.
Я ее перестал понимать. Молчит, молчит, потом вдруг бросится к Тане, поцелует и скажет: "Разве я вас оставлю! Никогда!" Нервничает, если Николай задерживается, суетится, когда он приходит, а стоит ей остаться вдвоем с Лялей - безжалостно высмеивают его. Все разберут: и что любит, и какая у него походка, и какой разговор. И поминутно хохочут, как сумасшедшие.
Глава шестая
Пашка и Корешок
Витька Голубин о себе говорит так:
- Я могу и еще хуже учиться, потому что у меня способностей нету.
Кто ему внушил про плохие способности, неизвестно, но он верил этому и учился из рук вон плохо, нисколечко не старался. Получит двойку - спокоен, выгонят из школы - не приходит день, два. В конце концов за ним посылают: по закону о всеобщем обучении нельзя ученика оставлять без внимания. Мать у Витьки хорошая, никогда не била его, но тяжело переживала все неудачи сына, уговаривала. Только ее уговоры мало действовали.
Однажды идем мы с Толькой Уткиным в школу, слышим - кричит кто-то. Оглянулись: несется Витька Голубин. Он уже нагонял нас, но вдруг поскользнулся и упал.
Витька стал уверять нас, что дальше идти совсем не может и если, значит, мы настоящие друзья, то должны его вести. Он обнял нас за плечи, и мы пошли.
Витька еле передвигал ушибленную ногу. Сначала нас все перегоняли, а около школы мы совсем остались одни.
- Опоздали! - забеспокоился Толька и подавленно добавил: - Из-за тебя, Голубок. Нелли Семеновна теперь покажет…
- Что ты! - глупо хмыкнул Витька. - Какая Нелли Семеновна! Первый урок - география, у меня записано.
Сверили по дневникам. У Витьки первый - география, у нас - алгебра. Значит, он неправильно списал уроки, напутал.
В школу мы пришли притихшие. Подталкивая друг друга, стояли около класса. Витька говорит:
- Тольке Уткину первому идти, ему ничего не будет.
Так и порешили.
Нелли Семеновна встретила нас взглядом, не предвещавшим ничего хорошего. Она была очень строгая.
- Здрасте! - сказал Толька и быстро сел за парту.
Учительница не успела моргнуть, так это у него быстро получилось. Мы тоже хотели сесть по его примеру, но не тут-то было.
- Почему опоздали? - спросила Нелли Семеновна.
- А я сейчас расскажу, - заторопился Витька. - Мы, значит, шли… Нет, они шли, а я их увидел. Упал, меня и повели…
Вот так объяснил! Уж лучше бы молчал. Когда он, прихрамывая, побрел к парте, Нелли Семеновна тихо и внушительно сказала:
- Выйдите из класса! Все! Да, да, и ты, Уткин!
Она решила, что Витька ее дурачит.
Мы очутились в коридоре. Обидно, конечно, что все так глупо вышло. Уткин совсем растерялся, боялся, что скажут отцу, попадет. Алексей Иванович насчет этого строгий. А Витьке хоть бы что!
- Видал! - отозвался он. - Даже не спросила, отчего и как. - И, словно раскаиваясь, продолжал: - А все из-за меня. Влетит вам теперь на следующем классном часе, и в "коленкор" попадете.
Последнее испугало Тольку еще больше.
- Ну да?! - не поверил он.
- Точно в "коленкор", как пить дать.
У нас в школе заведен интересный порядок. Провинишься - вызывают к директору. Там тебя не ругают, не совестят, а дадут в руки толстую тетрадь в коленкоровом переплете - вот и пишешь в ней: я такой-то, сделал то-то, обещаю, что больше этого не повторится.
Знаменитая тетрадь! Сколько в ней корявых росписей!
Другой уже давно окончил школу, стал взрослым, а из этой тетради - "коленкора" и сейчас можно узнать, что когда-то он приносил в класс нюхательный табак и, уличенный в этом, уверял, что табак дала бабушка как средство против насморка.
Или любят у нас в поселке играть в шары. Соберется человек двадцать, и у каждого свой шар: красный, голубой, оранжевый, черный - кому какой цвет нравится, тот в такой и красит. Игра простая, но не так-то легко выиграть. Надо так толкнуть ногой свой шар, чтобы он попал в чужой. Опытные игроки попадают в чужие шары "навесом". У них шар не катится по земле, а летит по воздуху и точно шлепается в чужой. Это высший класс игры.
До чего же это захватывающая игра! Придешь из школы, кое-как поешь - и в шары! Так заиграешься, что опомнишься только, когда стемнеет. И понятно, сразу за уроки. А в книге буквы кажутся разноцветными шарами. Утром просыпаешься - простынка и одеяло на полу. Значит, и во сне продолжал играть. А днем объясняй в "коленкоре", как получилось, что уроки остались невыученными.
Я только однажды расписался в "коленкоре", а Витька Голубин несчетное число раз. Как-то сразу две росписи поставил. Проиграл весь день в шары и совсем забыл, что по русскому языку задавали на дом учить басню. Вспомнил уже утром, в школе, когда услышал, как старательно декламируют басню отличницы с первой парты.
- А разве задавали? - растерянно спросил он. Девочки насторожились:
- Что, не выучил?
- Еще лучше вас выучил, - ответил Витька.
Он сказал так, надеясь выкрутиться. Но выкрутиться не удалось.
- Теперь пойдет к доске Голубин, - сказала учительница.
Витька встал сзади нее и начал читать с листка, который вырвал из книжки. Читал с выражением, подмигивая всему классу. Ребята шушукались по поводу такого беспримерного нахальства. Лева Володской вытянул шею и застыл, словно у него в горле застряла линейка. Отличницы с первой парты даже побледнели от волнения. Тут и учительница заметила что-то неладное, обернулась.
- Очень хорошо, Голубин, - сказала она. - Ставлю двойку. После звонка зайдешь в учительскую.
А Витька уже знал, как вести себя в учительской. Едва входит - глаза в пол, вздыхает тяжело, будто хочет сказать: "Так меня, так!"
На этот раз он оказался перед классным руководителем Валентином Петровичем. И сразу взор потупил.
- Что еще натворил? - спросил Валентин Петрович.
Витька поковырял носком ботинка пол, сказал жалобно:
- Я басню плохо выучил.
- И за это тебя послали в учительскую?
- Ну… не совсем за это, - говорит Витька. - Я хотел прочитать ее по книжке.
- Но ты же знаешь, что нельзя обманывать учителя?
- Знаю. Хорошо знаю, Валентин Петрович, - обрадованно отвечает Витька. - Получилось так…
- Вот-вот! У тебя всегда "так получается", - сказал учитель. - Прямо не знаю, что с тобой делать.
- И я не знаю, - вздыхает Витька.
Валентин Петрович повел его к директору, и Витьку заставили расписаться в "коленкоре". Только он вышел из кабинета, появились две отличницы с первой парты. Витька показал им кулак с обидно сложенными пальцами.
- Хулиган! - выпалили разом девочки и приготовились бежать. Но Витька гнаться за ними не собирался, он только состроил гримасу. Тогда они осмелели и добавили: - Дурак!
У Витьки зачесались ладони - так захотелось стукнуть. С трудом сдержал себя, отвернулся от девочек и стал разглядывать красивую доску под стеклом, что висела на стене. На доске были перечислены все те, кто окончил школу с золотой медалью. Чтобы развеселиться, Витька стал читать по складам их фамилии. За каждой фамилией ему виделся человек, как две капли похожий на отличниц с первой парты: чинный, неторопливый, умеющий выразительно говорить "хулиган" и "дурак". Витька подумал, что эти ученики никогда не выводили из терпения учителей и не расписывались в "коленкоре".
- Ты чего тут стоишь? - спросили между тем отличницы с первой парты.
- Нравится, - сказал Витька.
- Неправда, - возразили они. - Тебя вызывали к директору и ругали.
- И ничего подобного, - соврал Витька. - Меня тут часовым поставили. Директор сказал: "Никого не пускай в кабинет. Там… секретные документы. Только тебе доверяем охранять".
Витька сделал вид, будто взял несуществующий автомат на изготовку. Получилось у него так похоже, что отличницы даже немного попятились и, кажется, поверили. А в это время вышел из кабинета Валентин Петрович.
- Что ты тут крутишься? - безжалостно спросил он. - Марш в класс!
Опозоренный Витька сорвался с места, а в догонку ему опять неслось: "Хулиган! Обманщик!" Такого он стерпеть не мог. Спрятался за дверью и, как только в класс вошли отличницы с первой парты, поймал их за волосы и, подпрыгивая, запел: "Вот дурак! Вот обманщик!" Он так увлекся, что не заметил Нелли Семеновну.
Пришлось ему в этот день еще раз расписаться в "коленкоре" и отнести записку матери с вызовом в школу.