- Здесь сказано, что есть фильм "Бойцовский клуб". Может, стоит его посмотреть? - спрашиваю я.
- Да, но я притащила кино о боксе, которое думала посмотреть с тобой вечером. Вот, гляди.
Мама достает коробочку с диском. На ней высоко подпрыгнувший мальчик. Фильм называется "Билли Эллиот".
- А ты читала, что написано на обложке? - спрашиваю я, просмотрев аннотацию.
- Нет, но Чарли-Подешевле сказал, что это про бокс.
- Кажется, этот Билли больше хочет заниматься балетом, чем спортом.
- Каким еще балетом?
Она выхватывает у меня диск и читает текст на обороте.
Мама старается изо всех сил сделать как лучше, но у нее не всегда получается. Возможно, фильм о мальчике, который занимается боксом, но хочет танцевать балет, очень неплох, но вряд ли он поможет мне на тренировках.
- Ой, я ошиблась. Пойду попрошу что-нибудь другое.
Через некоторое время мама возвращается с фильмом "Боец". Перед тем как его взять, она удостоверилась, что речь там идет о боксере, который точно больше ничем не интересуется.
Но, видно, сегодня не мамин вечер. Герой фильма и впрямь ничем, кроме своего бокса, не увлечен, но для сюжета картины важнее его брат - такой же пьяница, как большинство жильцов нашего подъезда. Еще там присутствует их мать, она не такая, как моя, но что-то общее в них определенно есть, хотя это и очень трудно объяснить. Маму фильм не радует, а потому и меня тоже. И вообще, мне сегодня важны не такие персонажи. Толком не понятно, чем фильм кончается - кажется, не очень хорошо.
В результате мы включаем телевизор и смотрим вечернее ток-шоу, которое еще не закончилось.
- Прости, - говорит мама.
- Все нормально, - отвечаю я.
Суббота хороша тем, что никуда не надо идти и можно свободно распоряжаться своим временем.
Главное для меня - найти себе какое-нибудь полезное занятие.
Мама встает раньше, чем я, и готовит на завтрак хлопья на воде с кучей варенья.
- Я надумала работать в магазине еще два дня в неделю, - говорит она.
- Отлично, - отвечаю я.
- А еще я думала о твоем субботнике.
Я отрываюсь от завтрака.
- Я ведь могу быть там вроде бригадира.
- Конечно, можешь.
- Но, понимаешь… скорее всего, никто не придет.
- Я встретил одного человека в подъезде, он сказал, что придет.
- Да, тут многие всякое говорят…
- Я ему верю, - отвечаю я и снова принимаюсь за хлопья.
Мама садится на диван и включает телек. А я иду петь в туалет. Опять вижу в зеркале половину своего лица. И каждый раз, когда встречаюсь взглядом со своим отражением, голос мой начинает уныло скрипеть. Но стоит закрыть глаза, опять попадаю в ноты.
Однажды в интернете я читал про гипноз. Может, попробовать внушить себе, что я стою в собственном клозете, когда на самом деле нахожусь на сцене перед множеством людей?..
Войдя в комнату, я падаю на диван рядом с мамой. По телевизору показывают повтор сериала про отпуск на юге. Я никогда никуда не ездил на каникулах, но, судя по сериалу, это довольно стремно. И все же мне хотелось бы пожить в гостинице - там так чисто!
Просидев перед экраном часа два, я говорю маме:
- Пойду прогуляюсь.
- Куда?
- Да так, немного.
- Не уходи далеко.
- Ладно.
В выходные нам с мамой тесновато в нашей квартирке. Поэтому я предпочитаю на время отвалить.
В школе говорят, что надо больше двигаться. Возможно, стоило бы сказать об этом маме, но, боюсь, она примет мои слова за насмешку.
Мои объявления в подъезде все еще висят. На одном внизу, где я написал: "Пожалуйста, не срывайте", чужой рукой добавлено: "Всем быть, чертовы сволочи!"
Я расхохотался и вышел на улицу. Не успела захлопнуться дверь, как передо мной нарисовались три знакомые физиономии. Я резко торможу. В моем дворе стоят люди, которых я вижу пять раз в неделю - и никогда по субботам. И никогда у себя под окном. И, однозначно, именно этих троих я меньше всего хотел бы встретить возле своего дома.
- Что это вы тут делаете? - как бы небрежно интересуюсь я.
Невидимая рука сжимает мне желудок.
Передо мной Август, Габриель и Йонни. Все - мои одноклассники. И всех их я никогда раньше не замечал в своем дворе. Вообще-то я мог и не спрашивать, ответ очевиден.
- Хотели проверить, все ли сходится, - говорит Август. - Так это и есть твои трущобы?
Что на это ответить? "Нет, это чужие трущобы".
- Это твой папаша, что ли? - спрашивает Габриель, показывая на какого-то наркота, пытающегося открыть дверь в подъезд.
Конечно, я могу сказать: "Нет, это не мой отец". Но ответы тут не предполагаются. Эти трое попросту решили надо мной поиздеваться - в точности так, как все эти годы над Бертрамом. Но того теперь зовут Полтинник, и он будет читать рэп на концерте, благодаря чему ему удалось наконец-то выползти на свет из самого темного угла школьного двора.
- На маму можно взглянуть? - спрашивает Август.
Мне правда нечего ответить. Их ведь не переговоришь. Я даже не уверен, хочу ли я заговаривать им зубы. Но вопрос про маму - словно она экспонат кунсткамеры - приводит меня в ярость.
Август - самый высокий парень в классе и мастер подраться. Я хожу на бокс. Тренер говорил, что пора начать наносить удары.
Он прав. Я знаю.
Троица плотным кольцом окружает меня. Август улыбается. Мгновение кажется, что улыбка эта добрая.
Нет, это не так.
Мой кулак, рассекая воздух, устремляется к щеке Августа. Сила, траектория, направление - все идеально. Мохаммед Али гордился бы таким ударом.
И тем не менее я промазал. Со стороны, наверное, кажется, что я танцую, а не боксирую.
Едва я останавливаюсь, на меня обрушивается удар. Будто что-то взрывается на моем лице. Голова отлетает назад, ноги подкашиваются. Я больше не вижу ни Августа, ни остальных. Вижу небо. Много неба. И немного крыш.
Август, Габриель и Ионни наклоняются надо мной. О чем-то говорят между собой. Я не умею читать по губам. Кто-то из них свистнул мне в ухо. Вся троица исчезает из поля моего зрения.
Я дрался. Трудно поверить, но я даже горжусь собой.
- Ай-ай! Что это с тобой, а?
На фоне неба возникает новый персонаж.
- Что натворили, придурки! Надо бы вздуть их как следует.
Тот самый тип, который читал мое объявление и собирается прийти на субботник, помогает мне сесть. Я дотрагиваюсь до своего лица - рука в крови. Мужичок снимает с себя футболку и пытается ею обтереть мне лицо.
- Ой! - вырывается у меня.
- Извини. У тебя, кажется, что-то с носом.
- С носом?
- Похоже, сломан.
Моя восьмая глава
Могло быть и хуже. Например, я мог удариться затылком об асфальт и погаснуть, как звезда. Мама осталась бы одна. Она этого не пережила бы.
- Как неудачно ты упал. Неужели прямо лицом в перила?.. - говорит мама, поглаживая меня по спине.
Тип с футболкой старательно поддакивает, когда я сочиняю для мамы историю о якобы "несчастном случае". Мы собираемся ехать в травмпункт, и мой новый знакомый шепчет мне на ухо: "В следующий раз я помогу тебе расправиться с этим придурками".
Но теперь все позади, я сижу перед телевизором с вправленным носом, заклеенным пластырем. Под обоими глазами фиолетовые синяки. Кажется, будто всю голову раздуло. Во всяком случае, череп для моей распухшей физиономии определенно сделался тесноват.
- Тебе, наверное, придется пропустить несколько тренировок, - говорит мама.
- Наверное.
- Снять объявления об уборке?
- Нет. Я же не руку или ногу сломал, а всего лишь нос.
Мама улыбается.
- Ты всегда такой оптимист, малыш. Можно я пройдусь немного сегодня вечером?
- Сегодня?
- Я рано вернусь. Обещаю. Честно-честно, я ненадолго. Но, если ты не хочешь, я останусь. Пойду, только если ты меня отпустишь.
Я смотрю на маму. Она склонила голову набок и улыбается мне. На самом деле мне не хочется, чтобы она уходила.
- Ладно.
- Спасибо, Барт. Я совсем-совсем ненадолго. Надо немного подышать. Здесь иногда становится так душно… - Большое мамино тело слегка колыхнулось.
- Понимаю.
Такое чувство, будто кто-то безостановочно прыгает по моему лицу. Мама дала мне немного парацетамола, но это мало помогает против слоновьих бегов по моей физиономии. Трудно сосредоточиться даже на самых идиотских телевизионных программах. Надеюсь, я не стану кретином…
Мама тихо прокрадывается к дверям и уходит. Я выключаю телек. Лежать хуже, чем сидеть.
В понедельник - теперь уже совершенно официально - я откажусь от выступления на летнем празднике. Все равно я не собирался там петь. Расскажу, что носовые пазухи, как и все лицо, у меня так отекли, что голос нещадно срывается и способен вызвать у публики только ушное кровотечение. А потом многозначительно посмотрю на Августа, чтобы все поняли, что мое выступление сорвал именно он.
Я проверяю голос. Из горла вырывается ясный, прекрасный звук. Без малейшей дрожи. Ничьи уши от такого в трубочку не свернутся. Но долго петь я не могу. Голова страшно тяжелеет.
Я опять включаю телевизор и пытаюсь смотреть комедию, в которой записанные на пленку взрывы гомерического хохота звучат в совершенно неподходящих местах. Зато в новостных передачах - сплошь известия о трагедиях.
Сон потихоньку одолевает меня, но тут в дверь звонят. Я подхожу к глазку и вижу типа, пришедшего мне на помощь.
- Ну, как дела? - спрашивает он, когда я открываю.
- Болит немного, - отвечаю я и словно чего-то жду. Потом спрашиваю: - Зайдете?
- Мать дома?
- Нет.
Потом он стоит посреди комнаты и оглядывается. На вид сплошные кожа да кости, несколько зубов явно нуждаются в услугах стоматолога.
- Меня зовут Барт, - говорю я, не протягивая руки. - А вас?
- Гейр.
- Вас тут разыскивали на днях…
- Ну да… я такой - исчезающий. Фьють - и меня нет, и никто не найдет. Это обычно случается, если я кому-нибудь задолжал.
- Я сказал, что вы умерли.
- Ха-ха. Круто! Слухи о моей смерти оказались несколько преждевременными…
Гейр падает на диван и несколько раз меняет позу. Руками потирает ноги выше колена. Я сажусь на свою кровать.
- Чего это он на тебя наехал, а? - спрашивает Гейр.
- Я ударил первым… Вернее, пытался ударить. Хожу на бокс, но до сих пор не начал драться.
- Бокс - это страшно круто. Во всяком случае, когда смотришь… типа, когда умеют. Тебя вырубили на раз. Ты чего защите не обучился, а?
- Обучился, просто не успел включить.
- Смотри, - говорит он и показывает на шрам под глазом. - Я тоже тормоз. Героин не придает ускорения… ха-ха!
- А что случилось?
- Сломал челюсть и еще кучу всего. Лежал в больнице несколько недель. Зато доза бесплатно, угу. Круто!
- Я имел в виду, кто с вами так?
- Должен был бабла. Это быстро приводит к разборкам. Я вообще часто должен.
Я начинаю беспокоиться, что скоро вернется мама. А она всегда против того, чтобы я общался с жильцами. Как будто я сразу же стану законченным наркотом, если перекинусь с ними парой слов. Мы беседуем совсем ничего, но я уже решил, что Гейр мне друг. Конечно, на него нельзя положиться, но он может заскакивать в гости - пока чего-нибудь не сопрет.
Гейр принялся рассказывать о своей молодости. Тогда он был обычным мальчиком, с обычными мечтами и без всяких преступных намерений. Наверное, это и называется "сбиться с правильного пути". Поначалу мне кажется, что в том, что с ним произошло, он винит всех и вся: плохих друзей, собственное невезение, полицию, родителей, слишком сильные наркотики, свою девушку…
- Но, знаешь, - говорит Гейр через некоторое время, - единственный, кто виноват в том, что я такой, какой есть, сижу-сейчас перед тобой, - это я сам. Дай покажу кое-что.
Он задирает штанину, под ней видна тощая икра в страшных шрамах. Я стараюсь не смотреть.
- Я не отвращение у тебя хочу вызвать. Только напугать. Это я сам себе сделал. Наверное, ты думаешь, я вовсе рехнутый. Нет, я совершенно в своем уме.
Гейр опускает штанину.
- А бросить вы не можете?
- Могу, Барт. Просто не получается.
Гейр - добрый человек, но на меня он действует угнетающе. Стоит в его жизни случиться чему-нибудь хорошему, как на него находит совершенный мрак, в котором все это хорошее исчезает. С Гейром лучше говорить об обычных вещах, а не о жизни, летящей к чертям, и не о нанесенных ею ранах. Вдруг, сказав, что ему пора, Гейр встает.
- У меня важная встреча. Но завтра на субботник я приду, - обещает он.
- Вы всегда приходите вовремя?
- Нет. Но завтра приду.
Когда Гейр уходит, я принимаю две таблетки парацетамола и ложусь. Мама обещала вернуться рано, но теперь уже поздний вечер.
Некоторые утра бывают слишком тихими. Будто не хватает самых важных звуков. Я смотрю на диван. Там должна лежать мама и храпеть. Диван пуст.
На часах чуть больше половины восьмого. Бывало, что мама несколько раз возвращалась на рассвете и каждый раз обещала, что больше этого не повторится.
Я лежу и очень осторожно ощупываю нос и щеки. Кажется, будто все лицо как-то расползлось.
Знаю, надо бы лежать и думать: "Сегодня мой день рождения, ура! Теперь я вполне официально приобрел статус подростка". Но мысли, роящиеся в моей голове, - о маме, об Аде, о Гейре, о боли и об одноклассниках с тяжелыми кулаками.
Ю-ху!
За десять минут ничего не происходит, и я встаю. На кухне лежит рецепт тор га. По-моему, у нас нет необходимых для него ингредиентов. Я наливаю в миску воды, высыпаю в нее хлопья и остатки сахара.
Если день рождения начинается плохо, дальше может быть только лучше. У большинства дней рождения градус веселья поднимается в течение дня. Было бы куда хуже, если бы дни рождения плохо заканчивались.
Я знаю, где лежит бабушкин подарок, но без нее я не собираюсь его распаковывать. Вместо этого я начинаю петь. Трудно самому оценить, как поешь, но, кажется, сегодня звучит лучше обычного. Будто сломанный нос избавил голос от неверных нот, выбив их из всех своих пазух.
Я пою так, что соседи начинают колотить в пол и в стены. Моя невидимая публика просто идеальна. Заканчиваю я, распевая песню в честь дня своего рождения во все горло.
Потом я захожу в интернет и ищу фотографии Джона Джонса. На этот раз обнаруживаю то, чего не видел раньше. Мужчина в форме сидит на стуле, наклонившись вперед и подпирая лицо руками, упертыми в колени. Но что-то тут не так. Я увеличиваю фотографию. Вместо ног у него протезы - металлические, в ботинках. Может, от отчаяния мне начинает казаться, что этот человек похож на меня. Что-то знакомое чудится мне в его носе картошкой, цвете волос и густых бровях.
"А вдруг это папа?" Найденная мной фотография - из книги портретов американских солдат, потерявших в Ираке ноги, руки и другие части тела. Я кликаю на женщину без правой руки, мужчину без глаза и солдата со следами ожогов по всему телу. Внизу на странице я нахожу электронный адрес издательства, выпустившего книжку, и пишу туда письмо:
Дорогой господин или госпожа!
Меня зовут Барт, я живу в Норвегии. Это на самом севере Европы.
Моего отца зовут Джон Джонс. По-моему, в вашей книге есть его портрет. Мой папа исчез еще до моего рождения. Думаю, он очень недолго был влюблен в мою маму.
Не могли бы вы передать ему это письмо? И сказать, что мне не так важно, есть у него ноги или нет. Для меня он - герой, и я буду счастлив, если он со мной свяжется.
Искренне ваш, Барт Нарум
P. S. Сегодня мой день рождения.
Я нашел в Сети хороший словарь. Не успев хорошенько подумать, правильно ли поступаю, я нажал на "Отправить". Если не воспользоваться любым шансом найти отца, я его никогда не найду. А теперь письмо уже ушло.
В школе у нас есть правило, по которому надо приглашать надень рождения или весь класс, или всех одноклассников одного с тобой пола. Так что меня звали очень многие. Никто ни разу не намекнул мне, чтобы я не являлся. Но маме я никогда об этом не говорил. Тогда бы она наверняка побежала покупать мне нарядную одежду и подарок имениннику, на что у нас нет денег. Вообще-то довольно напряжно быть в центре внимания весь вечер. А когда не празднуешь ничего, никого и приглашать не надо. Но мне не терпится посмотреть бабушкин подарок. Она умеет дарить - во всяком случае, лучше, чем мама, которая никогда не успевает ничего купить. И говорит, что постарается преподнести что-нибудь особенное на Новый год.
Я снова смотрю на циферблат. Скоро час. Куда подевалась мама? Раньше она никогда так поздно не приходила.
Я включаю телевизор и смотрю, ни во что не вникая. Через равные промежутки времени гляжу на часы. Мой день рождения за окном очень серый. Надеваю ботинки и выхожу. Мама обычно не сообщает, в какой бар она отправляется, но я знаю, что она часто бывает в "Wild Beers", в нескольких кварталах от нашего дома. Я прихожу туда, но там закрыто, бар работает только с четырех.
Когда я возвращаюсь, в телевизоре кто-то дерется. В соседней квартире громко включили музыку. Я сижу на диване и жду. Я уверен, что мой день рождения вот-вот, прямо в ближайшее время станет лучше. На улице идет дождь.
Уже закончили драться в телеке. Кто-то шумит в подъезде. Кажется, дождь перестал. В два часа я глотаю две таблетки парацетамола и запиваю их водой.
И вдруг в дверь звонят. В глазок я вижу бабушку - наконец-то, мне становится хорошо.
- Привет, бабушка! - восторженно говорю я, открывая дверь.
Я жду объятий и поздравлений. Но бабушка как-то странно смотрит на меня. Словно ей больно. Неужели с ней что-то произошло?
- Барт, кое-что случилось.
- Где у тебя болит?
- Речь не обо мне.
Я сразу понимаю, о ком она.
- Нет!
- Все не так страшно, как ты мог подумать, - продолжает бабушка.
Она все еще стоит на лестнице. Значит, дело серьезное.
- Маму положили в больницу.
Разумеется, мне надо было догадаться. Мама опять заболела. Теперь надо бы взвыть или пролепетать что-нибудь несвязное от рыданий. Но я молчу. Смотрю на бабушку, словно не знаю, что такое больница.
- Я могу войти?
Очевидно, я загораживаю дорогу, и я сторонюсь, чтобы пропустить бабушку.
- Мама была вчера в баре и, видимо, немного перепила. С ней иногда такое случается, - говорит бабушка.
- Не так часто. Намного реже, чем раньше.
- Да, так и есть, но вчера оказалось слишком. Она потеряла сознание. Ну, да ты знаешь: диабет, аритмия… Она просто-напросто в плохой форме. В больнице все проверят.
- Надо ее навестить.
- Конечно. Но она без сознания.
- Она спит?
- Нет. Она… да, она в коме.
- В коме? Это когда не просыпаются даже от шума?
- Да. Она придет в себя, только нужно время. Она… да… ну… я не знаю…