- Может быть, я даже и не смогу объясниться с ним по-английски, - сказал я.
- Сможешь! Я слышала, как ты говорил на уроке!
- Ну а вот сейчас не смогу!
Ада тихонько рассмеялась.
- Зато я всегда болтаю, - сказала она, - буду твоим переводчиком.
И тут она сделала нечто совершенно неожиданное. Она поцеловала меня в щеку. Не знаю - может, она думала, что это поможет. Я стоял перед номером Брина Терфеля, а Ада целовала меня в щеку. Ясное дело, что я совсем растерялся!
- С тобой все в порядке? - спросила Ада.
- Да-да, разумеется, - ответил я и прислонился к стене.
Ада уверенно постучала в дверь три раза. Я судорожно сглотнул сухим ртом. Ада вновь постучала - теперь дважды. Я прислушивался к звукам внутри номера, но ничего не услышал. Внезапно дверь распахнулась.
Такого крупного человека я еще никогда не видел. Возможно, в мире найдутся мужчины более высокие и широкоплечие, но этот, стоявший на фоне залитого солнцем окна, показался мне гигантом, по сравнению с которым Хал к - жалкий хлюпик.
- Yes?
- Are you Bryn Taffel?
Ада произнесла его фамилию почти как "кафель", и я едва удержался, чтобы не пнуть ее ногой.
- I am.
- This is my friend Bart, - и она показала на меня.
Хорошо, что я догадался опереться о стену. Я попытался кивнуть, но шею будто свело судорогой.
- Не is a singer, just like you, Mr. Taffel, - продолжала Ада.
- Good for you, - ответил он, разглядывая меня. Он говорил на диалекте, которого мне не приходилось слышать в кино. Тут я вспомнил, что Терфель родился в Уэльсе в семье фермера. Петь он начал совсем рано, когда какой-то друг их семьи научил его народным валлийским песням. Учился Терфель в Лондоне, а сейчас считается самым знаменитым в мире обладателем баса-баритона. И вот эта знаменитость стоит прямо передо мной. Что ж тут удивительного, что язык у меня словно прилип к небу?
- His voice is better than any I’ve heard, - продолжала Ада, - but he can’t sing in front of people.
- Nervous, are you? - спросил он, не сводя с меня взгляда.
- He can speak, - сказала Ада.
Я кивнул, не сгибая шеи.
- Come on in.
И вот мы уже в номере Брина Терфеля. Я не знал, ужасаться мне, радоваться или испытывать то и другое одновременно. Гостиничный номер был примерно вдвое больше нашей квартиры. Я заметил два чемодана - один из них, открытый, лежал на кровати. В комнате пахло взрослым мужчиной. Терфель достал из небольшого холодильника несколько банок газировки и предложил нам. Ада взяла себе кока-колы.
Брин Терфель посмотрел на меня. А я думал лишь о том, что вот этим ртом он спел те песни, которые я слушал бессчетное число раз.
- Ему тоже колы, - подсказала Ада.
Я явно недооценил Аду. Она мне здорово помогла. И говорить умеет, как раз когда надо. Не то что я - либо молчу, либо пою, но голос при этом то и дело срывается.
- Ну что, Барт, споешь для меня? - спросил Брин Терфель.
- Нет, - прохрипел я и откашлялся.
- Так я и думал. А что у тебя с носом?
- Я боксер.
- Тебе больше хочется петь или заниматься боксом?
- Петь.
- Знаешь, в жизни каждого певца бывают моменты, когда его начинают мучить сомнения. И некоторые сомневаются особенно сильно. Вот, смотри, - Брин Терфель распахнул окно и подозвал меня к себе. С трудом передвигая негнущиеся ноги, я подошел к нему, а он положил руку мне на плечо.
- Видишь этих людей?
Внизу по тротуару шагали люди. Много людей. - Да.
- Смотри.
Он открыл рот. Звук, заливший улицу, напоминал внезапный взрыв. Терфель прекрасно обходился и без микрофона. Прохожие замерли. Огляделись. Подняли головы и заулыбались. Брин Терфель пел, и стена соседнего здания отзывалась эхом. Он надувал щеки и буквой "О" округлял губы. Изо рта у него лились самые прекрасные звуки во вселенной. Примерно спустя минуту он вдруг умолк, и вскоре прохожие сдвинулись с места и заспешили по своим делам. Все они улыбались, словно с ними случилось нечто особенное.
- Я выставил себя дураком, - сказал Брин Терфель.
- Нет-нет! - запротестовал я.
- Но разве человек в своем уме станет петь из гостиничного окна? Теперь все эти люди думают, что я спятил.
- Но они же улыбались, - сказал я.
- Знаешь, Барт, петь, высунувшись из окна, глупо. Но петь - это всегда немножко глупо. И никакой пользы от пения нет. Если мы с тобой хотим петь, то должны слегка спятить. Только тогда у нас получится. Так как, по-твоему, Барт, ты уже достаточно чокнутый?
- Я… я… не знаю.
- Это тест. Если ты можешь открыть окно, высунуться из него и спеть что-нибудь - значит, тебе под силу выйти на сцену.
Я взглянул на окно. Ведь я даже для бабушки не могу толком ничего спеть - так неужели мне придется петь из окна для незнакомых людей? Нет, это совершенно немыслимо. Брин Терфель улыбнулся и погладил меня по голове своей большой рукой.
- Приятно было познакомиться с вами обоими. А сейчас мне нужно готовиться к вечернему концерту. Вы придете?
Я посмотрел на Аду в надежде, что она мне поможет. Надо было срочно придумать хорошее оправдание, но ничего, кроме правды, мне в голову не приходило.
- Э-э… Я про ваше выступление и не знал… - сказал я.
- Значит, так: иди в кассу и скажи кассиру, что тебя зовут Барт. Он оставит два билета на твое имя. Хорошо?
- Ух ты… э-э… - я тщетно пытался выдавить из себя хоть несколько слов.
- Спасибо, мистер Таффель, - поблагодарила Ада, - нам прямо не терпится прийти вас послушать!
- Да, спасибо! Спасибо вам! - выпалил наконец я. Брин Терфель осторожно пожал мне руку, и через минуту мы уже стояли в коридоре, потягивая колу. Ада вцепилась мне в плечо. На ее лице сияла улыбка.
- Он невероятно крутой! - воскликнула она.
- Угу… крутой.
- И мы пойдем в Оперу!
- Пойдем.
Ада так вопила, что мне пришлось оттащить ее подальше от номера Терфеля. Я словно очнулся от волшебного сна. Нечего и говорить, что вскоре я пойму, что на самом деле никакого Брина Терфеля я никогда не встречал и ни на какой концерт не иду. Но как объяснить себе тот факт, что моя рука чуть влажна от пожатия слегка вспотевших рук великого певца?..
В лифте Ада, улыбаясь во весь рот, спросила:
- Ничего не хочешь мне сказать?
- Ты о чем? А, ну да. Спасибо!
- Не за что.
По дороге домой Ада не замолкала ни на миг, и я то и дело выпадал из разговора. Перед глазами у меня стоял Брин Терфель, а в ушах звучал его голос.
Я остановился. Ада сделала еще несколько шагов и обернулась ко мне. В этот момент она рассказывала что-то про школу. Я собрался с силами, набрал в легкие воздуха и закрыл глаза. По моему горлу прокатился звук, вылетел наружу и на какое-то время завис в воздухе, но затем его словно искромсали ножом на мелкие кусочки.
Я открыл глаза. Ада подошла совсем близко и сказала:
- Вряд ли у тебя сразу получилось бы - ты и сам на это не рассчитывал. Но для начала неплохо.
- У меня все получится, - сказал я и зашагал дальше.
- Оптимизм - это хорошо. Оптимисты живут дольше.
- Это не оптимизм. Я просто знаю, что все получится.
Когда прогуливаешь, главное - не возвращаться домой слишком рано. Прежде я не очень часто заходил в кафе. Мама говорит, что подобные заведения устроены для тех, кто любит покрасоваться перед другими. Однако в это кафе, похоже, пришли обычные люди - выпить кофе, почитать газету и поболтать, - а никак не любители выпендрежа.
- У наших сейчас математика, - вспомнила Ада.
- Надо хотя бы уроки сделать, - и я глянул на рюкзак.
Внезапно мой телефон зазвонил, и на экране высветился незнакомый номер.
- Алло?
- Это кто? - из трубки послышался голос с сильным американским акцентом.
- Это… Барт. А вы кто?
- Мое имя есть Джон Джонс. Мне кто-то звонил с вашего номера.
В горле у меня пересохло, и я попытался собраться с мыслями.
- Ну да. Здравствуйте. Я просто звонил узнать, не разыскиваете ли вы сына.
- Что вы иметь в виду?
- Моего отца зовут Джон Джонс.
Мужчина в трубке умолк. Я ждал, что он разъединится, но и этого тоже не происходило.
- Алло? - робко проговорил я.
- Да, я слушаю, - ответил он.
Ада взяла меня за руку. Неужели у меня все на лице написано?
- Я не хотел… - начал я.
- Я не знаю.
- Не знаете?
- Нет, не знаю.
- Мою маму зовут Линда.
- Барт, может, нам лучше встретиться?
Я и глазом не моргнул, как договорился о завтрашнем свидании с Джоном Джонсом. С тем, кто не знает, мой ли он отец. Хотя, судя по всему, это не исключено.
- На лице у меня пластырь, - сказал я.
- Тогда я тебя буду узнавать.
Когда мы распрощались, пришлось обо всем рассказать Аде.
- Значит, это, может быть, он и есть? - спросила Ада.
- Мне даже не верится. Представь, что со мной будет, если это не так.
- Ты все время меня поражаешь.
- Я не нарочно.
- А вот мне и удивить-то тебя нечем.
- Людям вовсе не обязательно все время удивлять, чтобы их считали интересными. И, кстати, я не коллекционирую фотографии серийных убийц.
Когда говоришь с Адой, никогда не знаешь, куда заведет беседа. Общение с ней вроде изучения змеиных повадок: сначала они двигаются плавно и медленно, а потом вдруг р-раз - и бросаются на тебя! Порой мне кажется, будто я понимаю Аду, но в этот самый момент она произносит нечто совершенно для меня непостижимое. Так что вряд ли она права, потому что способна изумлять меня на каждом шагу. Просто иначе - не так, как я.
Сегодня я впервые в жизни прогулял школу. И сдается мне, что если мы и впрямь подружимся с Адой, то это далеко не в последний раз.
- Как дела в школе? - поинтересовалась бабушка, когда я вернулся домой.
- Я туда не ходил. Вместо этого я пошел в гости к Брину Терфелю. Он высунулся из окна и пел на всю улицу. Кстати, сегодня вечером я пойду в Оперу.
- Неужели? Ты серьезно?
- Ты не возражаешь?
Бабушка растерянно смотрела на меня:
- Да нет, конечно. А с кем ты пойдешь?
- С Адой - одной девочкой из класса.
- Здорово.
Потом мы поехали к маме в больницу. Я попросил бабушку ничего не говорить ни о концерте, ни о моем знакомстве с Терфелем. На завтра маме назначена операция, и волноваться по любому поводу ей вовсе не стоит. Пока мы сидели у нее, она несколько раз начинала клевать носом и даже не притронулась к шоколадке, которую я ей принес.
Прощаясь, я назвал ее лучшей мамой на свете, но не уверен, что она вообще обратила на это внимание. И хотя я прекрасно знаю, что вряд ли это так, но мне кажется, ей важно было услышать от меня нечто подобное. К тому же мама у меня и впрямь единственная, так почему бы ей не побыть иногда лучшей в мире?
- Зайдем в ресторан? - предложила бабушка, когда мы вышли из больницы.
- В "Макдоналдс"?
- Нет, в настоящий ресторан. В индийский, например?
- Индийской еды я никогда не пробовал.
- Значит, идем!
В "Макдоналдсе" и "Бургер Кинге" выбирать проще простого: и те и другие торгуют бургерами, почти одинаковыми на вкус. Салатов и куриных наггетсов я никогда не заказываю. А вот в индийском ресторане нам выдали целую брошюру с названиями блюд, названия которых произнести совершенно невозможно: мург масала, бегум бхара и дхуан гоши. Бабушка посоветовала мне взять курицу тандури, и я согласился. Нам принесли лепешку размером с пиццу, которая называется нан, много риса и горячую курицу на небольшой сковородке. Никогда прежде я ничего подобного не ел. Кушанья были острыми, непривычно пряными и вкусными.
- А у тебя хватит на все это денег? - спросил я бабушку.
Задавать такие вопросы неправильно, я знаю, но я боялся, что бабушка натворит глупостей.
- Сорить деньгами иногда бывает полезно. Бабушка вообще никогда не сорит, поэтому я так и не понял, что она имела в виду.
- А завтра нас ждет отличный завтрак! - добавила она.
В половине седьмого я встретился с Адой в Опере. Ада нарядилась так, словно собралась на бал.
- Я сдал свой костюм в химчистку, - сказал я.
Ада засмеялась: она прекрасно понимала, что это неправда. Мы подошли к кассе.
- Добрый вечер. Меня зовут Барт, - сказал я.
- Очень приятно, - ответила кассирша.
- Э-э… Ну да…
- Брин Таффель обещал оставить нам два билета, - вмешалась Ада.
- Терфель, - поправила ее кассирша, - учитесь говорить правильно, юная леди. Вот ваши билеты.
Она протянула нам конверт, в котором действительно лежали два билета.
- О нет, - сказал я, всмотревшись в них, - они все перепутали и написали, что мы - участники оркестра.
Ада опять рассмеялась.
- Если тут написано "оркестр", это значит, что мы сидим прямо рядом с оркестром. Это лучшие места!
- Сам знаю! Ты часто здесь бываешь?
- Перед Рождеством мы смотрим "Щелкунчика". Порой мне кажется, что я воспитывался в волчьей стае и не имею ни малейшего представления о том, как живут люди. И потому иногда не знаю совершенно элементарных вещей. С другой стороны, я могу жить с волками, а никто из этих людей - нет.
Мы вошли в зал и уселись на два места в самом центре четвертого ряда партера. Большинство зрителей здесь были ровесниками моей бабушки, но встречались и молодые, в основном девушки в юбках.
Начался концерт - а через мгновение он уже кончился. Во всяком случае, мне так показалось. Наверное, я сидел с разинутым ртом все время, пока голос Брина Терфеля наполнял наши уши и заставлял сжиматься желудки. Слушать его в наушниках - это одно дело, а вот видеть, как меняется у него выражение лица, горят глаза и округляется рот, - совсем другое. Музыка словно переполняла его легкие, так что звуки выплескивались через край.
По окончании представления Ада сказала, что концерт продолжался почти два часа. Пришлось ей поверить. И, опять же по Адиным словам, концерт получился хороший, разве что слегка скучноватый.
- Что-о? - переспросил я. - Скучноватый? По-твоему, это называется "скучноватый"?
Домой мы добирались на метро, и я никак не мог прийти в себя.
- Я вполне могу себе представить, как однажды на такой сцене будешь стоять ты, - сказала Ада.
Я слегка придвинулся к ней. Даже не знаю зачем. Ведь она назвала концерт "скучноватым". Но зато от нее пахло дыней.
Завтра наверняка полшколы узнает, что мы ходили на концерт. Иногда хорошо, что Ада такая болтушка.
Моя двенадцатая глава
- Сегодня вечером тебе желательно прийти на репетицию, - сказал мне учитель.
- Мне надо к доктору - нос проверить.
- Что, вечером?
- Да, он хочет его как следует осмотреть. Бывает, что в ноздрях застревают осколки кости. Сегодня днем доктор собирался кататься на лодке, но я сказал, что он непременно должен принять меня до представления - это жизненно важно.
- Барт, твое выступление завершает концерт, а мы тебя до сих пор не слышали. Это как-то странно.
- Все будет хорошо, вот увидите.
Вчера я написал текст о боксе. Сперва собирался говорить об истории этого вида спорта, но вышло бы как на уроке. Поэтому я вспомнил несколько смешных баек про Мохаммеда Али и рассказал, почему я сам начал ходить на тренировки. Причин для этого оказалось десять, и три из них - настоящие. Для создания настроения во время моей речи будет играть музыка, а Кристиан с Робертом покажут на сцене боксерский поединок.
Учитель махнул на меня рукой - видимо, поняв, что на генеральную репетицию меня не затащить. Я не особо разбираюсь в нервных заболеваниях, но учитель выглядел каким-то нездоровым.
На следующий день маму должны были прооперировать. Иногда во время операций люди умирают, а бывает, что врачи забывают скальпель во внутренностях пациента. В общем, поводов для тревоги вполне достаточно. Но я почему-то радовался - возможно, надеясь, что мама очнется и почувствует себя лучше. Впервые за долгое время на уроке я слушал объяснения учителя, и мои мозги словно вернулись домой после каникул.
Похоже, Ада никому не разболтала о вчерашнем концерте - может, потому что в такие места ходят одни старики, а может, оттого что была там со мной. Некоторых людей не поймешь.
На перемене я ненадолго оказался в одиночестве. Случилось это оттого, что все прежние позиции вдруг переменились. Например, я обнаружил, что Бертрам больше не изгой - у него появилась своя компания, состоявшая из таких же, как он сам, - тех, кто в других сообществах не ужился. Там, где раньше стоял я сам. Но прежде чем я успел заволноваться, произошло нечто непредвиденное. Ко мне подошли Ада с тремя подружками и двое мальчиков из "Б" класса. Мне даже пришлось несколько раз мысленно прошептать себе: "Смотри! Они идут к тебе…"
О чем же мы болтали? Совсем из головы вылетело. О чем-то таком, что сам я обсуждать не привык. Разве я для них подходящая компания? Да у некоторых из них носки дороже, чем вся моя одежда.
Помню, я склонял голову, показывая, что внимательно слушаю, и всем своим видом будто бы говорил: "Ух ты, вот это круто!" или "Вон оно как, ну надо же…" Когда я корчил подобные гримасы, нос начинал ныть, но я не обращал на это внимания. Я все время боялся, что выгляжу как-то странно и что мои новые приятели вот-вот свалят и я вновь окажусь в одиночестве. Может, это всего лишь злая шутка с их стороны?
- А правда, что ты поешь, как в опере? - спросил мальчик из "Б" класса, и все посмотрели на меня.
Наверное, достаточно было бы просто сказать "да". Но такой ответ почему-то показался мне чересчур коротким и невежливым.
- Если я стану крупнее - не разжирею, а именно стану крупнее, то не исключено, что смогу петь и в опере. Но тогда надо, чтобы я мог открыть окно и запеть на всю улицу, - вот такой мне нужен голос.
- Э-э… запеть на всю улицу?
- Ага, или еще в каком-нибудь людном месте. Многие оперные певцы высовываются в окна и поют. Просто… об этом мало кто знает.
- И что, на праздник окно с собой притащишь? - с легкой иронией спросил "бэшник".
- Нет, там я просто встану посреди сцены, и все. Оперные певцы обычно не устраивают шоу и на зрителей не прыгают… вроде как.
- Особенно если они жирные.
- Ага, такой и раздавит запросто.
Все пошло не так, как я ожидал. Но болтать я не особенно умею. И оттого, что все засмеялись, легче мне не стало. Остальные принялись обсуждать праздник, и я напрочь забыл, что нужно притворяться, будто мне интересно.
- Как твоя мама себя чувствует? - спросила Ада, когда мы возвращались обратно в класс.
- Обещает, что теперь все наладится.
- Но это же хорошо, правда?
- Она и прежде так говорила.