– Нет… Объятия – они нужны не затем, чтобы лечиться, а чтобы тебе было хорошо. Просто хорошо, в любой день, когда захочешь… – Том прислушался, но голоса внутри него молчали.
– А как это, ты можешь мне показать?
Вскочив на ноги, Нинне шагнула к Тому и протянула ему руку.
– Я не… – Том медлил. Встретился взглядом с Ханой, которая сделала ему незаметный знак. Он ухватился за руку Нинне и в следующее мгновение встал на ноги. Подошел к ней, обнял, прижал к себе.
– Что я должна чувствовать? – донесся из глубины объятия немного сдавленный голос Нинне. Чуть отстранившись, она подняла голову и теперь смотрела Тому в глаза.
– Ну… а что ты чувствуешь?
– Твой запах.
– Нет, не то. Ты должна почувствовать что-то внутри. Оно тебя согревает.
Нинне сосредоточенно прищурилась. И вдруг широко-широко улыбнулась.
– Мне кажется… вот оно, я это чувствую… Ух, как здорово!
Любопытная Орла тут же подбежала к Тому и попыталась расцепить его руки и заскочить внутрь объятия.
– Можно, можно я тоже попробую?
Пробовали все, по очереди. Неловкие, угловатые движения; тонкие руки на его плечах, тепло тел, резкий запах откуда-то из складок шеи – запах пота, но и чего-то другого, невыразимо приятного, – от всего этого вместе Том совсем потерялся. Малыши пахли очищенными плодами; Хана – травами. Здоровяк Глор подошел самым последним, не очень уверенно, но в конце концов и он прижался к Тому в быстром объятии и тут же отошел, но уже с улыбкой на лице. Все смеялись – всех обуяла радость, и она еще долго не проходила.
После этого дети стали обниматься каждый вечер перед сном.
* * *
Рубен спал. Джонас молча плакал, глядя на эту сцену. Он перематывал ее много раз, потом отключил монитор и попытался успокоиться, но слезы все текли по щекам и не иссякали…
* * *
Вихрь объятий на время вытеснил разговоры о доме, но постепенно к новшеству стали привыкать, и они вернулись. Это был не тот вопрос, какие рассасываются сами собой. И потом, они же сделали загон для Собака, и Собак спокойно в нем разгуливал и жевал листья и ветки – в те дни, когда Том и Глор не брали его с собой на охоту. Выяснилось, что у Собака великолепный нюх: он легко отыскивал птичьи гнезда, уверенно и спокойно трусил к ним и, остановившись чуть поодаль, начинал рыть землю когтями – осторожно, чтобы не спугнуть добычу. Дальше в дело вступали Том и Глор. Теперь, когда они охотились с Собаком, им не приходилось подолгу сидеть в засаде и беспокоиться о том, что лесное зверье учует их по запаху. Дети стали лучше питаться; Том все еще не мог привыкнуть к тому, как стекленеют глаза птиц, а иногда мелких лесных зверушек – в то мгновение, когда жизнь покидала их; к счастью, добычей занимался Глор – ощипывал или снимал шкуру ножом, который дети нашли в рюкзаке вместе с компасом и зажигалкой. Он пользовался ножом так, словно делал это всю жизнь: у Тома даже появились на его счет кое-какие сомнения, но он тут же их отогнал.
Так вот, если у Собака есть загон – в принципе дом, пусть без крыши, окон и очага, – то почему бы его не иметь и детям? И если у Собака есть дом и ему в нем хорошо, то зачем вообще нужно снова пускаться в путь и оставлять этот дом пустым? И что делать после этого с Собаком? Строить ему каждый раз новый загон, на каждой новой остановке, каждые три-четыре дня? Слишком много работы. А без загона Собак наверняка сбежит, и у них больше не будет такого хорошего друга…
Первой слово "друг" произнесла Орла, и все посмотрели на нее с досадой – все же знали это слово и знали, что оно означает, но не вспомнили. А она – вспомнила.
– Если мы построим себе дом здесь, на поляне, то уже никуда больше не пойдем, – сказал Том. – Никуда больше. А мы ищем…
– Да, что мы ищем? – перебил его Дуду. – Сами не знаем. А тут нам хорошо, и рано или поздно кто-нибудь нас найдет, – он умолк, пораженный важностью своих слов, потом огляделся. Все смотрели на него с немым изумлением. – Ну, это… как в сказках.
– Что за глупости, Дуду, – строго, будто возвещая истину, сказала Орла. – В сказках детям всегда приходится выкручиваться самим. Они сами находят дорогу домой и возвращаются туда, откуда пришли. Но мы же не хотим вернуться обратно и не хотим искать туда дорогу. Потому что никакой это нам не дом. Поэтому давайте лучше построим себе дом тут. Мы это место нашли, и нам в нем хорошо.
Это была длинная речь даже для такой болтушки, как Орла, и Том с Ханой обменялись красноречивыми взглядами: молодец Орла, маленькая-маленькая, а умеет подобрать нужные слова. Остальные тоже оценили разумность ее предложения и согласно закивали головами.
Вечером Том с Ханой долго не могли уснуть, говорили.
– Нам нужно идти дальше, Хана, – доказывал Том. – Чем дальше мы уйдем от Базы, тем больше шансов кого-нибудь или что-нибудь найти. Нужно идти дальше.
– Я знаю. Но они же еще маленькие, они не поймут. Они устали. Им труднее, чем нам. А здесь и правда хорошо, мы нигде еще так надолго не останавливались. Все уже привыкли к этой поляне. По-моему, дом – это такое место, где тебе все привычно. Мы знаем, где тут вода, где ягоды…
– Но если мы останемся, то скоро всё съедим.
– Да ладно, в лесу достаточно еды. А закончится – отправимся в другое место. Но только тогда. Ты же заходишь каждый раз дальше в лес, когда охотишься. А в остальном… Вода в ручье хорошая, вокруг много деревьев, есть где полазать, поиграть. Почему бы нам не построить какое-нибудь укрытие для дождливых ночей? Будет здорово.
На лице Ханы уже появилось то мечтательное выражение, против которого, Том это уже понял, любые аргументы бессильны. Такое же, как у Орлы, когда после сказки о трех поросятах она ликующе воскликнула:
– Но мы умнее, мы построим себе не восемь домов, а один, все вместе! Из соломы, дерева и кирпичей, всего сразу, тогда с ним ничего не случится! – и, после недолгой паузы: – А что такое "кирпичи"?
"С другой стороны, – подумал Том, когда Хана уже заснула, – у меня, наверное, тоже было такое же странное сумасшедшее лицо, когда я в первый раз сказал, что нам надо уходить. Но они же послушались, пошли за мной. Один бы я не отважился. Хотел, но не смог. Наша сила в том, что мы вместе. А быть вместе – значит и решать вместе. Не обязательно хотеть всем одного и того же – просто выбирать то, что хочется большинству. И на этот раз послушаться остальных должен я".
Том мысленно перебрал все сказки, пытаясь вспомнить хоть одну, где бы детей кто-нибудь находил. Те сказки, которые уже читал вслух, и еще неизвестные.
Но такой – не было. Ни одной. Ни одной сказки или истории, в которой взрослые сделали бы хоть что-то хорошее для детей. Детям всегда приходилось выкручиваться самим. Им помогала удача, или хитрость, или то и другое вместе. "Никто за нами не придет, – сказал себе Том. – Никто. Нас никто не ищет, и мы тоже не знаем, кого нам искать, – удивительно, но эта мысль не влекла за собой чувства обреченности; наоборот, она даже успокаивала. – Ну что ж, мы можем остаться здесь и построить дом. Кто знает, вдруг это поможет нам стать еще сильнее, еще чему-то научиться. И когда мы снова двинемся в путь, то уже будем знать, куда идем".
И потом, все еще есть шанс, что Осколки сложатся вместе, примут форму. "Надо, чтобы Осколки приносили не боль, а ясность, – думал Том. – Чтобы они обретали смысл". Он обхватил голову руками и тряхнул ею: вдруг кусочки, выныривавшие по одному из глубин сознания, сложатся наконец во что-то целое? Нет, невозможно. У каждого в голове свой рисунок. Том вдруг вспомнил (еще один Осколок, но совсем простой, от которого не больно) какую-то игру – из тех, что были раньше. Много-много кусочков с неровными краями, и если правильно сложить их вместе, то получается картинка; только нужно внимательно рассматривать голубые и красные кусочки, чтобы понять, как складывать. И голубые просто сводили его с ума, они все были одинаковые, голубые…
Том заснул с мыслями о красном в темную крапинку кусочке, а может, это ему просто приснилось: он держал его в руке и внимательно рассматривал, и сначала это был просто кусочек игры, но постепенно из него вырисовалась какая-то фигура, заполняя Тома; улыбка, обращенная к нему, спокойная и ласковая; потом фигура вдруг начинала приближаться, и вот уже можно различить лицо, и это лицо так нравилось ему, так радовало и было так близко…
Как обычно, образ растаял в то мгновение, когда, казалось, вот-вот станет явью. Том опять тряхнул головой: он все еще сидел перед огнем – не ушел в страну снов, как это называется в сказках. Он прекрасно знал, чье это лицо, чья улыбка. Он знал это так же точно, как и то, что он – одинокий ребенок среди других одиноких детей, что они потерялись в лесу, что их будущее туманно… Да, он знал, он помнил. Но не признавался в этом даже самому себе, опасаясь, что и это его хрупкое знание растает – как случается со всеми вещами, которых очень желаешь.
* * *
– Они понятия не имеют… – сказал Рубен. – У них ничего не получится, разве что кособокая хижина. И первая же гроза снесет ее, как соломину!
– Так-так, неужели? Значит, ты тоже играл в трех поросят. Тоже был ребенком, – рассмеялся Джонас.
Он был в отличном настроении: пока дети что-то выдумывают, пусть нелепое и неосуществимое, у них все хорошо: они не просто ждут, когда закончится день и наступит ночь, а чем-то заняты. Они строят. И даже если их кособокая хижина будет в десять раз ненадежней домика самого глупого из поросят, какая разница! А вообще-то эта сказка никогда ему особенно не нравилась. Машинально Джонас стал насвистывать мотив, которого давным-давно уже не помнил, и, осознав это, умолк. Да, от Осколков больно. Всем. Взрослым – точно так же, как детям. Если не больнее. Потому что все, что с ними связано, теперь в прошлом, и ты знаешь, что этого никогда уже не будет.
* * *
Этот день остался в памяти детей как День дома. Строительство началось с некоторой неуверенностью в отношении проекта. За неимением кирпичей – после того как Том несколько раз повторил всем, что это такое и почему им придется обойтись без них, – дети отправились на поиски камней и выложили из них большой прямоугольник по линиям, которые палкой на земле начертил Глор. Линии не соединялись, между ними оставалось свободное место – дверь. Три ряда больших камней были скреплены между собой месивом из грязи и сухой травы. "Иначе камни не будут держаться", – объяснил Том и показал девочкам, как готовить смесь. Девочки тут же взялись за дело и месили с отвращением и одновременно с удовольствием. Самая ответственная работа досталась Тому: когда смесь начала схватываться, он быстро заделал оставшиеся дыры камнями поменьше и заткнул щели мхом.
– Ну вот, – сказал он. – Теперь остались только доски.
Ага, доски. Легче сказать, чем сделать. В книге деревянный домик был сделан из одинаковых ровных досок, поросенок номер два явно имел в хозяйстве молоток и гвозди, а рисунок был больше всего похож на техническую инструкцию: посередине дом, вокруг аккуратные прямоугольнички с подписями и от них стрелочки, которые показывают, где что. Правда, в этой инструкции не объяснялось, как построить такой дом без молотка и гвоздей. Поэтому Тому снова пришлось что-то придумывать, и вскоре он выудил из глубины рюкзака длинную сине-красную веревку, прочную на вид.
– Прямо не рюкзак, а сумка Мэри Поппинс! – усмехнулась Хана. И тут же испуганно прикрыла рот рукой, словно хотела удержать вырвавшиеся слова или затолкать их обратно. Том в изумлении обернулся.
– Но… как ты… откуда…
Остальные были поглощены работой и то ли не слышали, то ли не обратили внимания. Хана, пожав плечами, отвернулась, но как-то слишком поспешно. И ушла в лес – за ветками нужной длины. Том весь день потом пытался поймать ее взгляд и расшифровать выражение лица. Как это возможно?.. Если Хана – Вылупок, то откуда у нее Осколки? Потому что это явно был Осколок: он сверкал, как стеклышко, отшлифованное морем…
"Вот, еще один, – подумал Том, когда перед глазами у него вдруг мелькнула картинка: ребенок на берегу моря наклоняется, подбирает ракушку с песка. – Но этот – мой, только мой".
Они работали до самого вечера, выбирая ровные ветки и связывая их веревкой. Том боялся, что ее не хватит, но моток был большой, веревка тонкая и прочная. К вечеру стены едва доходили детям до пояса, зато все легли спать уже внутри, в доме, совершенно довольные. Они работали и на следующий день, и потом еще день – связывали ветки вместе, прикрепляли; находили упавшие деревья, но не слишком толстые, чтобы их можно было уложить решеткой на возведенные стены; срывали большие листья с пальмовых деревьев, раня руки об острые края, потом сшивали их вместе длинными стеблями травы – получилось похоже на настоящую крышу.
– Если начнется ветер – вмиг унесет, – критически заметила Хана.
– Да? – откликнулся Том. – Ты что-то знаешь о крышах, унесенных ветром? – он нарочно ее поддразнивал.
Хана покраснела и опять отвернулась. По вечерам она теперь избегала его; они уже не болтали вдвоем, когда остальные спали. Хана говорила, что она должна укладывать девочек (которые прекрасно укладывались и без нее), и потом засыпала вместе с ними. Или притворялась, что спит. А Том сидел снаружи и смотрел на это странное сооружение, в котором сейчас находилось все самое дорогое в его жизни.
И вот дом в лесу построен, крыша покрыта сшитыми вместе листьями, которые, может, и улетели бы при первом же порыве ветра, но их пока удерживали камни и сеть лиан, крепившая крышу к ветвям соседних деревьев. Простой, не очень прочный и не совсем похожий на дом, скорее на картонную коробку, обмотанную веревками, – будто наспех упакованный подарок… Том взглянул на свои босые ноги, которые уже не чувствовали ни колючек, ни камней. Ничего, можно жить в лесу и без обуви. И без дома тоже можно, просто сейчас он им понадобился, чтобы почувствовать себя сильными, ловкими, умелыми. Чтобы почувствовать себя в безопасности. Чтобы знать – они вместе.
* * *
– В мое время некоторые дети записывались в скауты, – буркнул Рубен. – Полный бред – вырядятся как придурки: галстук, голубая рубашка… прямо настоящая форма. Как у солдат. Будто они собрались на работу ходить, а не играть в дикарей. Вот и эти… вроде скаутов, – в голосе его было столько презрения, что Джонас не удержался от смешка:
– Да, есть сходство. Хотя насчет формы – это ты загнул, – мешковатые рубашки, стянутые у шеи, постепенно превращались в грязные лохмотья.
– Ага. Может, пошлешь им пару галстуков с твоим механическим голубем – только не говори мне, что он еще не готов. А заодно и зубные щетки, и пасту с фтором – у нас этого добра навалом! Мы же не хотим, чтобы у них появился кариес, а? – Рубен горько усмехнулся.
– По-моему, ты им просто завидуешь, – спокойно сказал Джонас. – Тебе самому хочется поиграть в скаутов.
– А что мы здесь, по-твоему, делаем? Разве не играем? Может, пора уже заключать пари? Типа, кто из них выпадет первым? А? До сих пор им везло, но они ходят по острию ножа, совсем потеряли осторожность. Рано или поздно их обнаружат, вот тогда мы с тобой и развлечемся. Вот будет смеху – сидеть здесь и смотреть.
– Ты… – вдруг осенило Джонаса, – ты хочешь им помочь.
Рубен не ответил. Лишь крутанулся два раза на стуле и уставился в монитор. На экране дети – те, которые остались в Лагере, – возились в грязи, почти неразличимые, как серые мошки на сером фоне.
* * *
Сначала зонтик. Это могло получиться случайно. Ладно, может, и было случайно. А теперь вдруг – сумка Мэри Поппинс. Том четко помнил обложку, хотя никогда особенно не любил эту книгу; но все равно эту историю знали все и каждый.
Каждый из тех, кто жил раньше, по-настоящему.
А эта манера Ханы избегать расспросов, уклоняться, ускользать? Отводить взгляд, как будто она что-то скрывает и боится, что все откроется.
Том должен знать. Должен. Он поговорит с Ханой. Только не ночью, при свете затухающего костра. Нет, он поговорит с ней днем, пока остальные бодро достраивают дом, а Орла приглаживает шерсть Собака букетом цветов – ему это очень нравится: зверь скалит зубы, будто улыбается, и глухо, еле слышно урчит – он всегда так делает, когда чем-то доволен.
"Хорошо, что теперь у нас есть Собак", – подумал Том. Потом распрямил плечи – конечно, проще разглядывать зверя-мутанта с улыбающейся мордой, чем перейти прямо к делу. Но он уже принял решение.
Хана сидела на дереве неподалеку. Том подскочил, легко подтянулся на руках и оказался рядом с ней. Он много чему научился за это время, его тело стало гибким и мускулистым. Не то, что раньше, когда он был слабее всех.
Хана взглянула на него с раздражением; она всегда ревниво оберегала собственную территорию, может, потому и оставалась столько времени вожаком. Она умела защитить и себя, и своих – пусть даже для того, чтобы потом собственноручно разорвать их в клочья. Вот и сейчас она всем своим видом показывала Тому, что он вторгается в ее личное пространство, хотя и смотрела, как всегда, в другую сторону. Но вскоре она обернулась, и ее взгляд смягчился.
Она заговорила первой.
– Смотри, как они радуются… Это благодаря тебе, – Хана произнесла эти слова без тени иронии и посмотрела ему прямо в глаза. – Ты хочешь о чем-то поговорить, – добавила после недолгого молчания.
– Да, – подтвердил Том. – Я хочу, чтобы ты сказала мне правду.
Хана рассмеялась.
– Прав-да, – медленно, по слогам повторила она. – А для чего нужна правда?
– Для ясности. Чтобы не прятаться. Чтобы лучше понимать друг друга.
– Это ты так думаешь. А я – нет.
Том напрягся. Ему не нравилась эта игра, пора было с ней кончать. Хана – ловкая и хитрая. Хана – лгунья, которая врала всегда, врала с самого начала, и до сих пор ей отлично удавалось водить всех за нос.
– Ты не Вылупок, – отрезал он. – Ты – тоже Остаток.
Вот теперь он выложил ей все. Теперь можно спрыгнуть с дерева и уйти; может, он сейчас так и сделает. Том не знал, как отреагирует Хана на его слова. Конечно, она поняла, что он знает, но пока слова не были произнесены вслух, можно было продолжать притворяться и избегать объяснений. Теперь – нет.
Хана снова удивила его. Она не стала оправдываться. Просто невесело рассмеялась.
– Молодец, Том. И давно ты догадался?
Он мотнул головой.
– Недавно. Что-то не складывалось. Некоторые слова – ты их говорила, а потом делала вид, будто не знаешь, откуда они взялись. С Вылупками так не бывает. Они просто не знают. А ты… Ты знаешь слишком много.