5
Дверь у Дурки была зеленая, краска с нее облезала. Дверной молоток ржавый, он скрипнул, когда Джорди потянул его на себя. А чтобы стукнуть по двери, пришлось приложить силу. Никто не вышел. Я облегченно вздохнул, повернулся.
- Опа, - говорю. - Похоже, ушли куда-то.
А Джорди как стукнет еще раз, потом еще.
- Кончай, Джорди, - говорю.
Тут за дверью раздались шаги, и в проржавевшую щель для писем вылупилась Дурка.
- Кто там? - спрашивает.
- Мы пришли к Стивену Роузу, - отвечает Джорди.
Наклонился поближе к двери. Меня к себе подтащил.
- Вот, смотрите, - говорит. - Это мы, миссис…
- Мисс Дунан, - подсказываю шепотом.
- Это мы, мисс Дунан. Вы нас на причастии видели. Мы подумали, может, Стивен погуляет с нами.
Она глаза закатила. Потом моргнула. Дверь приотворилась со скрипом, высунулось ее восковое лицо.
- На причастии? - говорит.
- Угу, - отвечаю.
- Так вы хорошие мальчики? - говорит.
- Угу, - отвечает Джорди.
- Вы наших родителей знаете, мисс Дунан, - говорю.
Она как вперится в меня застывшим взглядом!
- Вижу в тебе матушкино лицо, - говорит мне.
Дверь пошире приоткрыла, высунула костлявую руку. Другой рукой оттянула цветастый рукав, показывает куда-то ниже локтя.
- Мама твоя до меня однажды вот тут дотронулась, - говорит. - И сказала: "Ну-ну, Мэри. Ну-ну. Не переживай". Я пальцы как сейчас чувствую. - И погладила кожу, припоминая.
- А он дома? - спросил Джорди.
Она глаза сузила. Таращится сквозь нас в пустое небо. И говорит:
- Как сейчас ее голос слышу: "Ну-ну, Мэри". Так и сказала. По-матерински.
Дотронулась до моей щеки. Я дернулся.
- А вы знаете, что ко мне прислали мальчика? - спрашивает.
- Угу, - отвечает Джорди. - Мы к нему и пришли, миссус.
- К нему?
- Угу, миссус.
Перекрестилась.
- Вас нарочно послали сюда, - говорит.
- Может, мы с ним подружимся, - говорит Джорди.
Она открыла дверь еще шире.
- Может, вы ему и кстати, - говорит.
Джорди пихнул меня локтем, шагнул внутрь.
- Тут святая вода, - говорит Дурка. - Перекреститесь и входите.
Мы обмакнули пальцы в миску, стоящую на столе у двери. Дурка проследила, как мы крестимся. Мы переглянулись, закатили глаза и пошли за ней по узкому коридору. По стенам летали пыльные гипсовые ангелы. Висела здоровенная старинная картина: Иисус в терновом венце, кожа на голове исколота, грудь разъята и видать огромное святое сердце. Пахло мочой, было холодно, а пол - голые доски.
- Он должен был стать священником, - говорит Дурка.
- Мы знаем, - отвечаю.
- У него от рождения святое сердце.
Джорди смех разобрал, но он сдержался, затрясся только.
- Это моя двоюродная прапрапрабабка Энни, - говорит Дурка.
Показывает на стену, а там древняя фотография какой-то крошечной размазанной тетки - стоит у крошечного замурзанного коттеджа и курит трубку.
- Это в Коннемаре, - говорит Дурковатая Мэри. - Энни все свои дни до последнего проводила на этом болотце.
- Да ну? - фыркнул Джорди.
- Как Бог свят. - Она подняла глаза к потолку. - И уж если кого и взяли на небо, так это ее.
На кухонном столе стоял помятый алюминиевый чайник и две кружки. Тут же буханка, шмат маргарина, банка с вареньем - в ней торчал нож. Открытый молитвенник. Статуя Богородицы вырисовывалась на фоне окна. В садике снаружи трава и сорняки вымахали по колено, в них была протоптана тропка к черному сараю.
- Он дома? - спрашиваю.
- Нет, - отвечает. - Не дома. Он за своей богоугодной работой.
Открыла дверь. Здоровая ворона как каркнет, а потом полетела в другой сад. Где-то заходился криком младенец.
- Здесь подождите, - велела Дурка.
И скрылась в сарае.
Мы с Джорди прыснули.
- Охренеть, - говорю. - Давай-ка сматывать, а то влипнем.
Мы снова прыснули.
Она открыла двери сарая. Внутрь столбом вливался солнечный свет. Мы увидели Стивена - он повернулся к Дурковатой Мэри, потом уставился на нас. Тут Дурковатая Мэри вышла обратно. Подняла руки нам навстречу.
- Эй! - зовет. - Эй! Он говорит - заходите.
Мы - ни с места.
- Заходите! - кричит.
- Чтоб я сдох, - шепчу.
- Давай, дружище, - говорит Джорди.
6
Глядим - он сидит на скамейке, в руке нож. И режет что-то из куска дерева - из отломанной ветки. Рука уже есть, нога, скоро и лицо будет. На рукавах у него, на скамье и на полу стружки. В снопе света, который вливается в окошко на наклонной крыше, пляшут пылинки. В углах сарая полная тьма.
- Я это для священника делаю, - говорит Стивен Роуз.
- Для отца О’Махони, - говорю.
- Да. Для него. Он сказал, праздные руки доводят до греха, поэтому мне нужно что-то ими делать. Смотрите, - и показывает еще на одну скамью.
На ней тоже фигурки, вырезанные из узловатых, корявых кусков дерева: кто прихрамывает, кто к земле клонится, кто гнется пополам.
- Эти никуда не годятся, - говорит. - И эта тоже.
Показывает на грубо сработанную фигурку из глины.
Тело фигурки крошится. Рука и нога уже отвалились. Он ткнул в фигурку, отпала и вторая нога.
- Видите? - говорит. - Мне глина нужна. А тут нормальной не достать.
И вдруг протянул руку и быстро так коснулся моей щеки. Я вздрогнул.
- Вот какой должна быть глина, - говорит. - Словно живая плоть. Словно живое тело. А тут - смотрите.
Толкнул фигурку, она рассыпалась на частички и пыль.
- Видите? - говорит.
Взял двумя руками одну из деревянных фигурок, легко, одним разом переломил.
- Видите?
Повернулся, уставился на Дурку.
- Видишь? - говорит ей. - Говорил я тебе, тетя Мэри: ничего тут хорошего нет.
Она ушла в дом, смотрит на нас в кухонное окно. А он пнул дверь сарая, чтоб закрылась.
- Чокнутая она, - говорит. - Это апостолы. Ему они для школы нужны или еще для чего-то такого. А выходит дрянь.
Воткнул нож глубоко в скамейку. Дунул на оседающую пыль, она заплясала, засверкала в луче света.
- Вот мы из чего сделаны, - говорит. - Пыль. Поэтому глина подходит лучше всего. Дерево было живым, а теперь мертвое. А как можно то, что уже мертвое, превратить обратно в живое?
- Без понятия, - отвечаю.
- Никак. Нужно опять начинать с самого начала, с того, что никогда и ничем не было.
Мы с Джорди переглянулись.
- Бог ведь так и сделал, - говорит Стивен.
Смотрит на меня. Я попытался смахнуть пыль, которую он оставил у меня на левой щеке.
- Спичка есть? - спрашивает Стивен.
Джорди вытащил коробок из кармана, потряс. Стивен взял. Пинком распахнул дверь. Набрал горсть стружек, бросил снаружи на землю. Чиркнул спичкой, поджег стружки, положил апостолов сверху. Мы с Джорди стоим, чуть ли не прижавшись друг к другу, и смотрим, как разгорается огонь. Стивен сел рядом с ним на корточки, греет руки.
- Видите, - говорит. - Вот так все просто.
- Охренеть, - пробормотал Джорди.
- Глина от огня только твердеет, - говорит Стивен. - А дерево… фью!
Дурка смотрит и грызет ногти.
Стивен прикрыл лицо ладонью от солнца. Вглядывается в нас.
- А чего вам, вообще-то, нужно? - спрашивает.
Я трясу головой:
- Ничего.
Он мне ухмыльнулся:
- Ну, это просто. - И сделал вид, будто что-то мне перебросил. - Вот, держи ничего.
Апостолы плюются, шипят, корчатся - горят прямо перед нами.
- Мы знаем, где взять хорошую глину, - говорит Джорди. - Ее там завались.
- Правда? - говорит Стивен.
- Угу, - подтверждаю.
- Мы тебе можем показать. - Это Джорди.
- Так покажите, - говорит Стивен. И улыбнулся мне. - Покажите. Я пойду с вами.
Мы оставили апостолов догорать и вернулись в дом Дурковатой Мэри. В кухне Дурка засуетилась вокруг Стивена. Попыталась его обнять, а он ей:
- Отстань. У меня дела с друзьями.
Мы снова вышли в прихожую. Я обмакнул руку в святую воду, перекрестился. А потом мы повели Стивена по Уотермил-лейн в Сад Брэддока и показали глинистый пруд. Стивен икринки раздвинул, глубоко погрузил руки в белесую воду и вытащил пригоршню бледной глины - вода с нее так и капает.
- Бесподобно, - выдохнул.
Встал, поднял ее к лицу. Вода из нее сочится, капает между нами на землю.
- Вот это оно. Настоящий материал.
И пододвинулся ко мне поближе.
- Поздоровайся с ней, - говорит. Потом рассмеялся: - Только представь, что мы из этого сможем сотворить!
7
Вечер субботы на той же неделе. Я пошел в нашу церковь Святого Патрика. Встал на колени в темной исповедальне. Вижу через решетку лицо отца О’Махони. Подумал: может, стоит изменить голос? Вот только я знал, как всегда, что ничего из этого не выйдет. Он, ясное дело, догадается, что это я. Да и какая разница? Нет во мне ничего особенного. В те времена прегрешения у меня были мизерные, малозначительные. Многие и вовсе выглядели так, будто я их просто выдумал.
Я начал со слов, которым научился еще совсем мелким:
- Благословите меня, святой отец, ибо я грешен. Две недели прошло с моей последней исповеди.
- Да, сын мой?
Вздохнул, ждет.
Лучше всего начать с самого плохого.
- Я пил вино для причастия, святой отец.
- Вот как? Это называется кражей и кощунством.
- Да, святой отец. Я понимаю. Грешен, святой отец.
- Прощения просить тебе придется не у меня.
- Знаю, святой отец.
- Будешь еще так поступать?
- Никогда, святой отец. А еще я крал у отца сигареты.
- И курил их?
- Да, святой отец. И еще сигареты отца другого мальчика. А еще я желал чужого добра. Чужих денег, святой отец. И обзывал людей нехорошими словами. И…
- Вот как? И какими именно словами?
- Рыборожим, святой отец.
- Рыборожим?
Я услышал, как он фыркнул от смеха.
- Да, святой отец.
- Это ужасно. Что еще?
- Я смеялся над чужими бедами.
- Это жестокость и желание причинить боль.
- Да, святой отец. Знаю.
- Намерен ли ты вести себя иначе, сын мой?
- Да, святой отец.
- Что-то еще хочешь сказать?
Я стиснул зубы. Подумал про старшую сестру Джорди, Норин. Ей было шестнадцать, она училась в шестом классе. Обалденно красивая.
Он подождал. Вздохнул.
- Что-то еще хочешь сказать? - повторяет. - Помни, Богу все ведомо.
- У меня были нечистые помыслы, святой отец.
- Вот как?
- Да, святой отец.
- Поступал ли ты в соответствии с этими помыслами?
- Что, святой отец? Что вы, святой отец!
- Вот и отлично. Что-то еще?
- Нет, святой отец.
- Сожалеешь ли ты о своих прегрешениях?
Я помедлил, задумался. Мелькнула мысль о горьком, заманчивом вкусе сигарет. Подумал про Норин - прошлым летом я видел, как она лежит у Джорди в саду.
- Ну что? - не отступал священник.
- Да, святой отец. Безусловно, святой отец.
Я увидел, как рука его движется на фоне лица - он отпускает мне грехи.
- Грехи твои прощены, - говорит. - Пять раз прочитай "Аве, Мария" и "Отче наш" и обещай, что не станешь грешить.
- Да, святой отец. Обещаю, святой отец.
- И тырить вино для причастия больше ни-ни.
- Да, святой отец.
- И сигареты у отца тоже.
- Да, святой отец.
- А теперь иди с миром, люби Господа и служи Ему.
Я вышел из исповедальни в тускло освещенную церковь. Встал на колени у алтарной преграды, произнес покаянную молитву. Бормотание другого кающегося тихо отскакивало от стен.
- И избави нас от лукавого, - закончил я и чуть не бегом на вечернюю улицу.
Джорди уже исповедался. Он ждал меня снаружи. Зажег пару сигарет, и мы выдохнули в воздух по длинному языку дыма.
- Круто чувствовать себя святым, да? - спрашивает.
- Угу, - отвечаю. Воздел руки к небесам. - Слава Ему!
Мы рассмеялись и быстро зашагали прочь, давая друг другу тумаки, а потом просто сцепились прямо на улице, не выпуская сигарет изо рта. Из "Срединного дома" вышел какой-то дядька и едва в нас не впилился.
- Эй, пацаны, - буркнул. - Вы чего тут дурачитесь?
- Отвали, - сказал Джорди.
- Угу, - говорю. - Отвали, рыборожий.
Тут мы как рванем, а он вдогонку, но быстро отстал. Мы перебежали площадь, потом остановились, а я все ору и ору:
- Рыборожий! Рыборожий! Ха-ха-ха-ха-ха!
Прижал руки ко рту:
- Я ведь обещал больше этого не говорить. И обещал не курить.
- А то я нет, - говорит Джорди.
Мы оба заржали.
- Через неделю снова пойдем на исповедь, - говорю.
- Угу, - кивает Джорди. - И уж тогда точно будем вести себя хорошо.
- Рыборожий! - орем. - Рыборожий! Рыборожий! А потом мы успокоились и пошли дальше, и Джорди рассказал мне кое-что новенькое про Стивена Роуза.
8
- Не сам он ушел, - говорит.
- Чего?
- Из Беннет-колледжа. Из семинарии. Он не сам ушел. Его выперли.
- Кто это сказал?
- Дядя Джо.
- А, твой дядя Джо?
- Знаю, но не такой он тупой, как кажется. Он в Коламба-клубе встретил одного типа, который ему все рассказал. Говорят, Стивен Роуз дурно влиял на других. Говорят, там вышла какая-то история про поклонение дьяволу. Черные мессы и всякая такая хренотень. "Отче наш" читали с конца, кресты переворачивали, черные свечи и всякая такая хренотень.
- Ни фига себе. Как же там такое позволили-то?
- Так вот и не позволили. Выперли его мигом.
- Да они же там спят в общих спальнях, и священники с них глаз не сводят ни днем ни ночью. Помнишь, видели, когда с ними в футбол играли.
- Да ладно, Дейви, если тебе чего нужно, способ всегда найдется. Сам знаешь.
- Ну, может быть.
- Пара пацанов из Сандерленда от этой истории с катушек слетели.
- Из Сандерленда? Ну, этим так и надо.
- Ха-ха. Им пришлось капитально вправлять мозги. А теперь они в какой-то специальной шараге в Риме, их монашки выхаживают.
Я затянулся и обдумал его слова.
- Экзорцизм там устраивали и всякую такую хренотень, - Джорди гнет свое. - Слушай, но ты же не веришь в эту чушь?
- В какую чушь?
- Дьявола, экзорцизм и всякую такую хренотень.
- Но если ты веришь во все остальное…
- Типа?
- Типа в Бога, в благодать. Тогда, наверное, хочешь не хочешь, а в дьявола и зло тоже верить приходится.
- Это если ты вообще во что-то веришь. - Он упер руки в бока, закинул голову, поджал губы. - Ты чего, хочешь сказать, что ни во что не веришь? - спрашивает.
А я плечами пожимаю:
- Может, и не верю. Может, все эти байки - чушь от начала до конца. Выдумки, вранье - просто сказки.
Я отбросил окурок.
- Во бред, - говорит Джорди. - Тогда выходит, что вообще ничего нет, а как такое может быть?
- Не знаю.
- Вот именно. Ты вокруг посмотри. - Он пнул ногой дерево. - Ты хочешь сказать, что это дерево возникло из ничего? Земля, небо и Солнечная система тоже, на хрен, из ничего? - И как ткнет меня пальцем в грудь. - Может, еще скажешь, что и ты возник из ничего?
- Не знаю.
- Не знаешь? Хрень полную не неси.
Я снова пожал плечами. И мы пошли дальше по тихим улицам.
- Ну ладно, - говорю. - Если он там навел такого шухера, как они могли позволить ему приехать сюда, да еще поселиться у такой дурки, как наша Мэри?
- А, это уже другая история. Его сюда послали, потому что тут отец О’Махони. По их понятиям, он разбирается в пацанах, умеет им вправить головы. Не замечал? Он из Дуркиного дома не вылезает.
- Ну не знаю…
- Вот почему Стивена в школу не отдали. Не хотят, чтобы он на нас дурно влиял. А с Дурковатой Мэри и вообще все ясно. Они, видимо, решили: у нее и так мозги набекрень, уж ее он точно дальше не испортит. - Джорди рассмеялся. - Так вроде все складывается, да? - И потряс головой. - Невинный ты, как ягненочек, Дейви, - говорит. - Вот с тобой какая беда. Тебе кажется, все вокруг хорошо и все вокруг хорошие. Наивный ты парень.
- Отвали, - говорю.
- Ладно. Хорошо. Только я правду сказал. Мозги у тебя что надо, а в остальном ты простак. - Он завращал глазами и заговорил загробным голосом: - Не видишь ты, насколько жесток этот мир!
Я поднял воротник - вечер был студеный.
- Отвали, - повторяю.
- Да ладно, ладно. Тут остается большой вопрос: что на самом деле случилось с его папашей? И почему у его мамаши крыша поехала?
Я закрыл глаза и ничего не ответил. Он рассмеялся, притянул меня к себе. Я почувствовал, он внутри так и кипит азартом.
- Бедняга Череп, да? - говорит. - Знал бы, что его ждет. Давай затянись еще разок.
9
На большой перемене, несколько дней спустя. Мы с пацанами играли в футбол на школьном поле, потом я вернулся в школу - пот так и льет, одна штанина разодрана, - и тут подходит ко мне девчонка по имени Фрэнсис Мэлоун и делает вид, что встретила меня совсем случайно.
Встала ну совсем рядом.
- А я знаю, кому ты нравишься, - говорит.
Я молчу. А она все свое:
- Ну давай. Спроси, кто это.
Я вытер пот с лица:
- Кто?
- Не скажу.
- Как хочешь, - говорю.
Снова утер лицо. Народ мимо бежит назад на уроки. Учителя орут, чтобы поторапливались. Я тоже двинул. А она за мной:
- Тебе что, не интересно?
Я головой покачал. А сердце бухает.
- А я знаю, что интересно, - говорит она. - Интересно ведь, да?
Я молчу. Двинул дальше. Она меня догнала:
- Мария О’Каллаган, вот кто это. Говорит, ты потрясный. И хочет с тобой дружить.
Сердце все прыгает. Молчу. Разыгрывает меня небось. Двинул дальше.
- А спорим, ты тоже хочешь с ней дружить, - говорит она. - И тоже думаешь, что она потрясная. Все пацаны так думают.
Хихикнула. Я прибавил шагу. А она мне вслед:
- Или ты так и будешь водиться с этим тупым Джорди?
У нас в тот день был урок рисования. Учителя звали Трёп Паркер - волосня в глаза так и лезет, а еще дурацкая жидкая бороденка. Трёп был не вредный, но уж больно болтливый. Как пойдет размахивать руками и нести всякую чушь про творчество и про то, что искусство - смесь дикого сумасбродства и жесткой дисциплины. А еще, бывало, раздаст нам листы бумаги, поставит какие-нибудь цветы, горшки, черепа животных и всякую такую хрень и говорит: "Рисуйте то, что видите. - Потом поднимет палец и глаза выпучит, будто говорит что-то очень умное. - Но смотреть нужно глазами воображения. За дело, художники!"
Мы с Джорди обычно дурачились - разбрызгивали краску, размазывали, а потом давали картинам названия вроде "Послание внутреннего цветка", или "Хаос", или "Темная ночь трески". Трёпу они жутко нравились. Он считал, что у нас талант. "Может, правда, свободы многовато, - говорит. - Прежде чем отпускать фантазию в вольный полет, не забудьте подумать и про скучные детали. Но по большому счету просто дивно. Совершенно дивно". И вечно вешал наши картинки на стену.