Баламут перебрался через реку и встретился с двумя людьми в подземельях собора Святого Помпона. Оба мужчины были в черном - черные широкие балахоны, черные шляпы, черные ботинки. По стенам усыпальниц, расположенных в подземелье, двигались их не менее черные тени.
- Итак, товарищи анархисты, - начал Баламут, - можете ли вы посодействовать мне создать бомбу, мощности которой хватило бы, чтобы взорвать весь город?
- Все зависит от того, сколько людей и животных ты хочешь отправить на тот свет, - грубо сказал Суббота. - Если ты ответишь на этот вопрос, я скажу, сколько пороха понадобится для твоей бомбы и как его следует уложить, чтобы от взрыва все полетело вверх тормашками.
- Нет, я собираюсь уничтожить собственность, а убийства мне ни к чему. Я хочу, чтобы все вернулись к естественной жизни среди тенистых лесов и зеленых полей, чтобы никакое правительство не приказывало нам, что делать, а библиотекари не дурили бы нам головы.
Понедельник покачал головой, его шляпа соскользнула на затылок.
- Никого не убивать? Ну ты выдумал!
- Именно так и должно быть. Как только бомба окажется на месте, я объявлю о ней, и все покинут город.
- А что если они найдут ее и обезвредят? - спросил Суббота. - Я бы на их месте именно так и поступил.
- А мы скажем, что у них всего десять минут в запасе - только на то, чтобы убежать из города.
- Такое может сработать, - согласился Понедельник. - Особенно если объявить, что иначе их всех разорвет в клочья. Не знаю, как на зверей, но на людей подобные угрозы всегда производят впечатление.
- А если они не уйдут? - настаивал Суббота.
- Тогда, - объявил Баламут, - я потушу фитиль.
- Если ты это сделаешь, - заметил Понедельник, - к тебе потеряют доверие. Больше никто не станет верить анархисту, который обещает взорвать бомбу, а потом не делает этого. Тебе придется расстаться с черной одеждой и снова носить обычные брюки, плащ и жилет. И в кругу анархистов тебя станут презирать.
- Я и так ношу обычную одежду, - возразил Баламут, - это вы, люди, одеваетесь в черное. И давайте ближе к делу. Что вы скажете о порохе? Вы сумеете достать столько, сколько нужно?
- Понадобится семнадцать бочек. Их нужно сложить в одном месте где-нибудь под землей, и можно не сомневаться - все взлетит на воздух. - Подумав, он добавил: - Мне всегда было интересно, как это будет выглядеть.
- Меня никогда особенно не интересовало, на сколько клочков разорвет горожан или куда именно все взлетит, - сообщил Баламут. - Я просто хочу, чтобы все получилось как надо.
- Так и будет, - заверил его Суббота. - Порох у нас сухой и очень качественный.
- А где он?
- А где деньги? - усмехнулся Понедельник нетерпению Баламута.
Ласка ответил недоверчивым взглядом. Как бы эти двое ни притворялись анархистами и убийцами, но больше всего их интересовали деньги. Что и говорить, сам Баламут предпочел бы иметь дело с такими же, как он сам, идеалистами, которые хотят перевернуть мир, а не с людьми, мечтающими услышать звон монет в кошельке.
- Деньги при мне.
- Ну а порох тоже здесь.
Сделка состоялась, и, получив деньги, люди, выкатив из соседнего подземелья ровно семнадцать бочек, отправились восвояси.
- Эй! - крикнул Баламут им вслед. - Подождите! Суббота!
Понедельник повернулся, думая, что Баламут хочет назначить на этот день следующую встречу.
- Я не смогу, - ответил он, и его слова эхом отразились от стен усыпальницы. - Никак.
Баламут, в свою очередь, решил, что у человека что-то случилось со спиной или с ногами, поэтому он и не может.
- Ну а понедельник?
- И в понедельник я занят, - ответил Суббота. - Иду к зубному врачу.
- Да при чем здесь это? - взревел Баламут. - Я говорю совсем о другом!
Людям не очень понравился тон ласки. К тому же усыпальница - не самое лучшее место для заключения сделок. Если уж встречаешься в таком месте, то лучше проявлять уважение друг к другу, а то, кто знает, вдруг мертвецы поднимутся из своих могил и сотворят что-нибудь с нарушителями их покоя.
- Ладно, вторник подойдет, - мрачно сказал Суббота.
- Куда это я подойду? - удивился Баламут.
- Откуда нам знать? - возмутился Понедельник. - Мы говорим о том что мы можем сделать, а что нет.
- Я же не прошу вас зажигать фитиль! Просто помогите мне переправить бочки на тот берег! - воскликнул Баламут.
- Так что же ты сразу об этом не сказал? - проворчал Суббота. - Надо было так и объяснить вместо того, чтобы назначать какие-то встречи!
Для Баламута бочки были огромными, почти такими же огромными, как и сами люди. Ему нужна была помощь, чтобы подкатить их к зарешеченному окну, которое выходило прямо на реку. Люди подняли решетку и подозвали лодочника. Им оказался не кто иной, как наш знакомый - выдра Возила. Он подплыл поближе и осведомился:
- Что надо?
- Нужно перевезти эти бочки на другую сторону реки, - пояснил Баламут. - Так что греби сюда и помоги нам.
Выдра покачал головой:
- Сначала скажите, что в бочках. Селедку я перевозить не стану. У меня от нее вся лодка провоняет.
- Нет там никакой селедки, - нетерпеливо бросил Баламут.
- А что там?
- Перец. Всего лишь черный перец.
- Так, говорите, черный перец? - все еще недоверчиво переспросил Возила. - А они большие, эти бочки. Я смогу перевозить по одной. И на что вам столько черного перца?
- А тебе что за дело? - прорычал один из людей в черном. - Просто с корабля по ошибке сгрузили их на другом берегу.
- Ага, и прямо в усыпальницу, - саркастически продолжил Возила. - Решили порадовать мертвецов, чтобы они проперчились хорошенько.
- Нет, просто ошиблись немножко, - пробормотал Баламут. - Ошиблись, вот и все. А мы перетащили эти бочки сюда - поближе к реке, чтобы легче было грузить. Так ты собираешься нам помочь? Ну давай, а то мы тут провозимся еще три дня.
- Ладно, плата - по монете с бочонка.
- Что? - завопил Баламут, но, опомнившись, быстренько сбавил тон - поблизости не было видно ни единой лодки. - Ладно, пускай будет шиллинг за бочку. Хотя это, конечно, грабеж. А теперь подводи лодку ближе, и мы спустим бочку.
Возила сделал, что ему было велено, и, привязав лодку к железному кольцу в стене, стал ждать. Пока люди и ласка боролись с бочкой, спуская ее, он, усевшись поудобнее, достал трубку и закурил.
- Нет! - крикнул Баламут, чуть не отпустив бочку. - Сейчас же погаси огонь!
- Чего? - не понял выдра.
- Я хотел сказать, погаси трубку, пожалуйста, - вежливо попросил Баламут, краем глаза замечая, что оба человека внезапно растворились в темноте. - Э-э-э, дело в том, что перец легко впитывает все посторонние запахи. Не хотелось бы, чтобы такая дорогая приправа оказалась испорчена запахом табака. Надеюсь, ты не будешь возражать?
- Что же ты раньше не сказал, приятель? - спросил Возила, выбивая табак из трубки и засовывая ее в карман. - Только не кричи так больше.
Люди вернулись и помогли сгрузить бочку. Правда, они с подозрением смотрели на рассыпанный по дну лодки табак, но уже стало понятно, что драгоценному пороху ничего не грозит.
Следующие два часа, пока Возила переправлял бочки с порохом через реку, Баламут чувствовал себя самой несчастной лаской на свете. Ему пришлось заплатить целых семнадцать новеньких шиллингов за перевозку. Но в конце концов его бочки оказались на противоположном берегу.
14
- Ничего не поделаешь. Видимо, придется отправляться на север и узнавать, не вступил ли принц в армию, - сказал Нюх. - Он мог это сделать под чужим именем, но в наших полках вряд ли так уж много леммингов. Лучше всего нам присмотреться к гусарам.
Все четверо друзей собрались на Хлебной улице. За окнами уже стемнело. Клубился туман, и мутными пятнами светлели фонари. Дневная суматоха улеглась, и звуки стали мягче и приглушеннее. По мостовым громыхали повозки, запряженные мышами, жужжали редкие механические экипажи.
Овощные ряды уже закрылись - торговцы увезли свои товары, и теперь нищие подбирали то, что осталось: капустные листья, случайно обороненные луковицы, яблоки с подгнившими боками и тому подобные "деликатесы". Все это съедалось быстро и с большим аппетитом.
А дальше шумел мясной рынок. Лишь к полуночи там все умолкало, а через три-четыре часа все начиналось сначала: привозили туши, которые надо было разрубить на куски, чтобы придирчивые хозяйки утром могли выбрать то, что им понравится.
А на другой стороне реки в типографии смазывали прессы, готовясь к новому дню. Репортеры уже собрали материал, и теперь верстались утренние выпуски газет. У животных своих газет не было. Они вообще не очень любили читать, хотя вполне могли это делать. Правда, им приходилось при этом шевелить губами - так они лучше понимали прочитанное. Нюх покупал специально отпечатанный "Таймс" - эта газета выходила в небольшом формате и печаталась крупным шрифтом специально для животных. Впрочем, некоторые - например, лорд Мудрый и другие ученые горностаи - отличались от прочих представителей своего мира необычайной любовью к книгам.
- Бриония, - сказал Нюх, - я попрошу тебя остаться здесь, в городе, и последить за обстановкой. Может, принц все-таки здесь. Мои источники информации не могут сказать об этом ничего определенного. Так что, если не возражаешь, ты останешься, а мы сядем на поезд и отправимся на север, туда, где сейчас находится наша армия.
- Совершенно не возражаю, - отозвалась Бриония. - У меня нет ни малейшего желания смотреть, как по крысам палят из пушек.
- Ух ты! - воскликнул Плакса. - Я всегда хотел стать военным. Наверняка из меня бы получился отличный кавалерийский офицер. Ах какие у гусар кивера! Я бы великолепно выглядел, точно?
- Увы, - ответил Грязнуля, - мне бы ты казался предателем. Ведь я-то наверняка был бы рядовым и сидел бы в окопе. Хотя ты, Плакса, в гусарском доломане вполне бы мог сойти за настоящего принца.
- Ну, еще бы!
В это время в дверь постучали, и Нюх немедленно открыл, надеясь, что это пришла джисс Хлопотуша с шоколадными булочками или еще чем-нибудь не менее вкусным. Однако перед ним оказался Возила. Выдра стоял, переминаясь с лапы на лапу и крутя кепку, и всем своим видом показывал, что желает поговорить с Нюхом с глазу на глаз. Тот все понял и, затворив за собой дверь, вышел к посетителю. За дверью слышалось приглушенное шушуканье, но суть разговора никто из сидевших в комнате не уловил. Наконец Нюх и выдра попрощались, и ласка вернулся к друзьям.
- И что ему было нужно? - спросила Бриония.
- Потом расскажу, - пообещал Нюх. - Не хочу сказать, чтобы это было тайной, просто небольшие семейные неурядицы.
- Это справедливо, - согласился Грязнуля, отлавливая блоху, - семейные дела - личное дело каждого, и никто не имеет права совать туда свой нос.
- Нет, это неправильно, - возмутился Плакса. Он секреты ненавидел. Знать, что рядом что-то происходит, и не иметь понятия, что именно затевается, было выше его сил. К тому же ему все время казалось, что ему угрожает неведомая опасность, которую он может предотвратить. - Если мы делаем одно дело, то имеем право знать, что происходит?
- В этом нет необходимости, - попытался утихомирить его Нюх. - К тебе лично это не имеет никакого отношения.
Но еще больше Плакса не любил, если секреты и тайны не имели к нему отношения.
- В таком случае удивительно, что вообще понадобилось что-то нам рассказывать, - сказал он с сарказмом. - Полагаю, мы чересчур уж просты и годимся только для черной работы. Нас можно использовать, а потом выбросить, когда мы окажемся не нужны!
- Ну-ну, Плакса, - Грязнуля положил лапу на плечо друга, - не надо так драматизировать. Нас никто не отодвигает в сторону. Пусть джер Остронюх поступает так, как считает нужным. А нам с тобой вовсе ни к чему знать абсолютно все. Лучше подумай о том, что совсем скоро мы увидим армию на марше! Вот будет здорово, а?
Плакса немного успокоился. Конечно, армия - это здорово. Кроме того, он ни разу в жизни не ездил по железной дороге. А такое путешествие тоже должно быть невероятно интересным.
На следующее утро наши ласки направились на вокзал, где на путях стояли огромные паровозы, окутанные клубами пара и дыма. Главным образом поезда перевозили людей, но имелись и небольшие паровозы с вагонами, которые люди называли "игрушечными". Они предназначались как раз для животных. Эти поезда двигались по специальным узкоколейным путям и обслуживались ласками - машинистами и кочегарами. Как правило, сам паровоз был выкрашен красной или зеленой краской, а вагоны - кремовой или желтой с черными полосами. Паровозы сверкали начищенными латунными заклепками, ручками и трубами, что произвело на Плаксу неизгладимое впечатление.
- Какая красота! - выдохнул он.
- Полностью с тобой согласен, - сказал Нюх. - И самое главное, что красота в нем сочетается с силой, а это доставляет особое удовольствие.
Они подошли к кочегару и стали смотреть, как тот лопатой швыряет в железную топку уголь. Из трубы паровоза клубами поднимался черный дым, оседая на всех предметах и пассажирах, отчего последние слегка меняли свою окраску. Топка раскалилась докрасна, машинист то открывал, то закрывал трубу, стравливая лишний пар. На панели перед ним располагались приборы, которые показывали величину давления в котле. Пройдет совсем немного времени, и пар по сложному лабиринту труб направится к металлическим колесам и приведет в движение шатуны.
Кочегар оглянулся на ласок и усмехнулся:
- Хотите узнать, как все это называется? Я всегда считал, что эти названия - чем-то сродни магии: и звучат необычно, и обозначают непонятно что… Ну, смотрите…
И он принялся показывать на всякие трубы и клапаны, каждый раз называя их, так что скоро у ласок закружились головы и они перестали понимать, о чем идет речь.
Каких только труб там не было! И трубы для пара, и для дыма, и для масла, а разные кранчики и вентили! В общем, настоящий рай для любителей металла.
- О, локомотивы! - воскликнул в упоении Плакса. - Я потрясен их красотой. Правда, до глубины души потрясен! Побывать в недрах паровоза, узнать, как все двигается! Подумать только, мне это и в самых смелых мечтах не могло привидеться! Локомотив мчится, как ветер, выдыхает клубы черного дыма, как страшное чудовище, а блестящие колеса сверкают и отстукивают ритм. В этом грохоте слышится голос божества, и я преклоняюсь перед твоей мощью, о железнобокий дракон!
- Отлично, - одобрительно посмотрев на гостя, заявил кочегар. - Я бы и сам лучше не смог сказать.
Тут машинист потянул за какую-то цепочку, и воздух огласил пронзительный гудок.
Для трех наших ласок этот звук послужил сигналом к тому, чтобы занять свои места в вагоне. Они тут же поспешили на платформу и вошли в купе. Там уже сидели их попутчики - горностай-епископ, куница с парой детишек и ласка-торговец с огромным баулом, который то и дело нервно оглядывался по сторонам. Епископ сидел прямо, словно проглотил палку, и смотрел только вперед, куница приглядывала за своими отпрысками и ни на что другое не обращала внимания, а вот ласка-торговец успевал следить за всем происходящим: он то смотрел в окно, то шарил взглядом по чемоданам и вещам, то останавливал взгляд на мордочке Плаксы.
Раздался второй гудок, ласка-проводник махнул зеленым флажком, и со скрежетом и грохотом поезд отошел от платформы. Вскоре они уже неслись на северо-запад под уютный и усыпляющий стук колес. Пройдет не так много времени, и они окажутся в болотах, где их доблестная армия ведет бои с бесчисленными полчищами крыс.
Плакса немедленно распахнул окно и высунул голову наружу, чтобы посмотреть, где они едут.
- А вот этого делать нельзя, - тотчас заметил один из малышей-куниц. - Там даже надпись есть.
Плакса посмотрел на малыша, а потом туда, куда тот показывал лапкой. Действительно, под окном была табличка, гласившая:
Высовывать голову из окна строго запрещается!
- He понимаю почему, - пробурчал себе под нос Плакса.
- Потому, - пояснил малыш с самым серьезным видом, - что тебе может снести голову встречным поездом или когда мы будем проезжать через мост. Правда, мама?
- Конечно, котеночек, - энергично кивнула мама-куница.
- Но это же моя голова, - возмутился Плакса. - И я могу делать с ней что угодно. Может, мне даже хочется, чтобы ее снесло.
И он снова высунул голову в окно, навстречу ветру. Тут же его окутало дымом, вылетевшим из трубы паровоза, и Плаксе пришлось, кашляя и задыхаясь, терпеть, потому что всовывать голову обратно означало признать свое поражение. Так что пока у него хватало дыхания, Плакса стоял и делал вид, что наслаждается пейзажами, хотя на самом деле весь рот и нос у него были забиты сажей, а воротник покрывал толстый слой копоти.
Здесь, за городом, уже началась весна: на деревьях и кустах проклюнулись почки, начали цвести первые цветы.
В общем, за окном царила красота, единственное, что ее омрачало, - это отвратительный дым. Когда он стал совершенно уже невыносимым, Плакса сунул голову обратно в вагон и уселся на место. Оба малыша-куницы удивленно переглянулись и рассмеялись. Нюх посмотрел на Плаксу и покачал головой, а Грязнуля подмигнул ему, словно желая ободрить. Когда, не выдержав всех этих непонятных переглядываний, смеха и сочувственных взглядов, Плакса посмотрел на себя в овальное зеркало, висевшее на стене, он ужаснулся. Все лицо у него было покрыто сажей, только глаза сверкали - казалось, он только что выбрался из трубы.
- Так тебе и надо, Плакса, - сказал он своему отражению. - Поделом. Это научит тебя обращать внимание на предупреждения.
Они проехали несколько мрачноватых городков, в которых тут и там торчали фабричные трубы, а дома из грязного красного кирпича выстроились угрюмыми рядами. В них жили ласки, которые зарабатывали себе на хлеб, трудясь на этих фабриках. Когда кирпичные дома заканчивались, на окраинах виднелись уже совершенно жалкие лачуги, в которых ютились ласки, только совсем уж нищие.
15
Так они ехали до самой ночи. Епископ так ничего и не сказал - он молчал всю дорогу, просто сидел, изредка посматривая на трех ласок. Мать-куница со своими малышами вышла на станции со смешным названием "Попрыгайнаоднойлапе". Нюх и Грязнуля вышли в коридор размять лапы. Ни тот ни другой не привыкли сидеть так долго на одном месте и без всякого дела. А к Плаксе тут же обратился ласка-торговец. Он поклонился и спросил, не интересуется ли Плакса игрой на окарине. Вид у торговца был какой-то затравленный. Казалось, он не спал уже целый месяц - глаза у него были красные, а лапы дрожали. Плакса про себя подумал, что бедняга, должно быть, не слишком преуспел в торговле.
- Окарина? - переспросил Плакса, выглянув в окно, - там уже темнело. - А что это такое? - Ему вдруг показалось, что баул продавца битком набит этими самыми таинственными окаринами, о которых он не имеет никакого представления.