- Я приглашаю всех председателей ТОЗ зайти ко мне на той . Устраиваю той. Есть разговор о лошадях в Каратегин. Буду давать зерно без денег и без возврата семян, если заложите опытные посевы в ТОЗ. Если дадите лошадей, вспашу тракторами летом землю!
Киргизы сразу одобрительно загудели. Мулла Шарап подошел ко мне.
- Я тебе всех лошадей дам, ты мне все зерно для опытов дашь. Зачем тебе с ними говорить? Хорошо?
- Нет, не дам я тебе зерна…
- Слушай, ты большой человек. Я большой человек. Дай мне тоже семян - и я помогу тебе, не дашь - и я не помогу тебе.
- Я подумаю, - сказал я.
- Тагай, позови всех членов сельсовета.
- Хоп майли, - ответил Тагай с готовностью. - Я принесу кумыс!
Мы очень устали от нервного напряжения. Вся история неожиданно кончилась нашей победой, но победа без получения лошадей была бы неполной.
ТОЙ
- Я знаю, - говорил Асан, толстый веселый киргиз, подмигивая остальным собравшимся, - что тебе надо: камни ищешь, золото ищешь, серебро ищешь, я много знаю. Я тебе скажу.
- Ты ошибаешься, Асан, я хочу хорошие растения найти, хороший ячмень, хорошую пшеницу, хорошую люцерну, хороший овес, хороший картофель. Хочу совхоз организовать здесь. Я хочу, чтобы дехкане получили не 40 пудов с гектара, а 100, 200, 300 пудов зерна. Можно столько получить?
- Нет, - сказал Асан.
- Нет, нет, - повторили другие.
Тут вмешался Азим. Он был худощавый, высокий, с орлиным носом и огромными густыми бровями, нависающими над глазами, киргиз с примесью таджикской крови.
- Мой отец работал у бая, - начал Азим, - бай вместо обещанного отдал отцу старый дувал. В том дувале много лет овцы ночевали и много навоза было. Дед оказал отцу: посей ячмень. Отец вспахал в дувале и посеял. Из этого маленького дувала отец тридцать два пуда ячменя взял. Навозу много - и урожай хороший.
Асан засмеялся. Азим удивленно подняв брови, как бы открыв ставни в окнах, он никогда не смеялся. Джолдывай, пожилой, с бельмом на глазу, сгорбленный киргиз криво улыбнулся и сказал:
- Зачем вывозить навоз, зачем лишняя работа? Этот год здесь сеешь, другой год другое место сеешь; земли много. День едешь, два едешь, три едешь - все хорошая земля. Никто ее не пахал!
Нагнувшись у входа в дверь, вошел Тагай. За ним - Кипчак-бай из Чакского сельсовета, затем - мулла Шарап и Барон.
Вдруг Саид, наш скромный и застенчивый пастух Голубые штаны, вскочил, бросился к дверям, схватил Барона за плечо и закричал: "Пошел вон, собака!"
Барон уцепился за двери:
- У меня дело, у меня дело к начальнику, - визжал он, и его личико сжалось в кулачок: вот-вот заплачет.
Все киргизы заволновались. Барон был слишком влиятельный человек здесь, чтобы с ним так поступали.
Вдруг Барон приподнялся на воздух и упал на пороге. Оказывается, Карабек сзади дернул его за ноги…
- Дело завтра! - крикнул Карабек, появляясь в дверях. - Концерт продолжается.
- Стой, - закричал я Карабеку. - Оставьте его!
В палатке стало тихо, слышно было, как кипит сало. Барон сел.
- Зачем так? - сказал Тагай тихо Карабеку, когда тот вошел.
Карабек вспылил:
- Как зачем? Как зачем? Барон - мерзавец… Барон - контрабандист и бандит. Я плевал на Барона! Я свинину ел! - закричал он на всю кибитку. - Я свинину ел! - Карабек ударил себя в грудь.
Съесть для мусульманина свинину - значило нарушить закон Магомета, запрещающий есть свинину. А это означало порвать с религией.
- Я, - закричал Карабек, - консервы ел!
Консервы киргизы знали хорошо, ибо у всех экспедиций, которые летом приезжали в этот район, было много консервов. Но в коробках лежало мясо неизвестного животного. Население боялось есть консервы, подозревая, что там свинина.
- Вот удивил! - сказал Саид, который не терпел конкуренции ни в чем и, с тех пор как познакомился с нами, стремился подражать во всем Карабеку.
- Он консервы ел! - и Саид посмотрел кругом так, как будто опрашивал: что же здесь особенного? - и добавил: - И я ем!
- Ешь? - ехидно спросил Карабек.
- Ем, - неуверенно повторил Саид.
- Дай мясной консерв, - обратился Карабек ко мне. - А ну, Голубые штаны, съешь, подарю мою полевую сумку.
Карабек сел, поджав ноги на кошме, и огромным ножом открыл банку консервов. Все с любопытством смотрели на него. Взяв кусок мяса, он сел его и посмотрел на Саида. Ел он с таким видом, как будто делал чудо. Все смотрели ему в рот: одни с удивлением, другие с презрением, третьи жадно. Одну секунду Саид колебался, но самолюбие и к тому же желание иметь полевую сумку победили. Он вынул нож, достал из банки кусок мяса и тоже сел.
Вдруг неожиданно Асан подвинулся, взял на хлеб консервы и тоже съел.
- Едят, едят, - оживленно заговорили все.
- Открой еще рыбных и овощных, - распорядился я.
Объяснив присутствующим, как делаются консервы, я предложил всем попробовать. Для большей наглядности я вытащил из коробки хорошо сохранившую свою форму рыбу и показал. Вынул перец и показал. Перец сразу узнали и захотели попробовать.
Осторожно, одна за другой, за консервами потянулось несколько рук.
- А что же ваш старик не есть? - громко спросил кто-то.
Все посмотрели на Деревянное ухо. Наш Шамши сидел в сторонке, прикрыв глаза и покачиваясь. Он явно хитрил, делая вид, что ничего не слышит. Это подрывало наш авторитет: вот, мол, один из их друзей сам боится божьих законов.
- Эй! - крикнул кто-то старику. - Проснись!
Кто-то дернул его за рукав. Но хитрый старик не открыл глаз, только пробормотал что-то себе под нос.
- А ну, кинем кости! - гаркнул ему на ухо Карабек, и старик тотчас открыл один глаз. Все захохотали. Шамши теперь открыл оба глаза и уже не смог сам сдержать смеха.
- А где мулла? Где Шарап? Почему он консервы не ест? - закричали все.
- Я сыт, - ответил тот.
- Нет, нет, ешь, ешь, - закричали все. - Ты не мулла, ты себя коммунистом называешь.
Шарап смущенно улыбался.
Вдруг Карабек бросился к нему и повалил его на спину. Это было сделано так стремительно, что все подумали, будто Карабек открывает военные действия.
- Стой, довольно! - закричал я. - Оставь его в покое.
- Кормить муллу Шарапа, давайте консервы! - весело крикнул Карабек.
Поняв шутку, все засмеялись. Тагай-сельсовет, первый схватил кусок мясных консервов и старался засунуть Шарапу в рот. Мулла Шарап барахтался и плевался, как верблюд. Все хохотали.
Неловкое и напряженное состояние, которое было у присутствующих вначале, совсем разрядилось.
- Я сам, я сам! - закричал мулла Шарап, увидев, что Асан приготовил нож, чтобы разжать ему зубы.
Ему отпустили руки и посадили. Мулла Шарап охватил консервы с перцем.
- Нет, нет! - закричал Джолдывай.
Мулла Шарап взял тогда рыбную банку,
но Карабек ему подал мясные консервы и скрепя сердце мулла под общий хохот сел два куска мяса.
Тагай налил из турсука (кожаной большой фляги, сделанной из шкуры маленького барашка) кумысу и поднес присутствующим по очереди. Я подул на черные куски жира, плавающие в кумысе.
Шарап от страха зажмурился.
- Ай, ай, - тихо сказал Карабек, - не надо дуть. Старики обижаются. Кобыла молока давать не будет - такой закон.
Следующим пил Джолдывай. Он пролил несколько капель. Это было грубым нарушением "закона".
- Барана режь, барана! - закричали присутствующие.
Как штраф за такой поступок полагалось зарезать барана и угостить присутствующих.
Джолдывай тыкал пальцами в пролитые капли и мазал себе лицо, желая умилостивить бога, но присутствующие требовали барана. Скряга Джолдывай отнекивался, но вынужден был уступить.
- Плов готов! - возвестил Азим по прозвищу "Маленький" и слил нам та руки горячей воды. По очереди каждый спрессовал в руке плов и глотал, облизывая пальцы. Мы подали ложки. Все стали есть плов ложками, причем некоторые - впервые в своей жизни. Много смеху вызвало неуменье Джолдывая и муллы Шарапа есть ложкой.
Съеденный плов создал у всех превосходное настроение, и гости, громко отрыгая в знак того, что они наелись, пили маленькими глотками кок-чай из пиал.
- Лей с уважением, - говорил Карабек, - и я наливал всем немного на донышко. Это значило, что гостей уважают.
- А мне без уважения, - и Карабек налил себе литровую кружку доверху.
Тут я приступил к делу.
Я пространно объяснил, что ТОЗ должны сами проверять, как лучше сеять и какие выбирать семена, и предложил заключить договора.
Станция дает бесплатно семена, будет показывать и помогать. Летом мы поможем вспахать целину трактором, очистим семена. ТОЗ, со своей стороны, будут точно выполнять правила закладки опытов, будут вовремя сеять, поливать, косить, помогут нам лошадьми для переброски себе и нам семян из Каратегина, впервые заложат навозные кучи и будут собирать золу для удобрения своих полей. Эти удобрения они вывезут на свои опытные поля и запашут землю по нашим указаниям.
- Урожай весь возьмут себе.
Эту фразу Карабек повторил раза четыре. На всех это произвело огромное впечатление.
- Но нам необходимы и лошади, чтобы перевалить через перевал, доставить в Каратегин ячмень и привезти обратно семена пшеницы…
Тут все задумались и замолчали. Старики перешептывались. Стало тихо. В это время откуда-то донесся очень отдаленный глухой гул. Может, это был ветер, но невольно все повернули головы к двери.
- Горы, - сказал кто-то. - Перевалы закрыты. Дорог нет.
Это как будто сразу напомнило о приближении грозной распутицы. Тень тревоги и заботы легла та лица; все заспешили, и я опять вспомнил странную ярмарку. Веселье как рукой сняло. Киргизы прощались и уходили к своим караван-сараям, чтобы уехать поскорее из Дараут-Кургана по своим селеньям.
В помещении осталось несколько человек, которые согласились раньше идти с нашим караваном. Они переглядывались с нерешительным видом, говорившим, что они непрочь были бы нарушить наш уговор.
- Единственный путь - через Голубой берег… - нерешительно произнес кто-то.
- Голубой берег, Голубой берег! - заговорили все с каким-то страхом вполголоса. - Ого! Скоро наступит время падающих камней…
Опять я слышал об этом странном Голубом береге! Неведомая сила, заключающаяся в этом названии, казалось, готова была поколебать моих будущих спутников. Это, наверное, понял и Барон - он вдруг ожил. Став в дверях, он показывал рукой на далекие горы, гримасничая и тараща глаза.
- Ай, ай, ай, - говорил он, - вы никто не ездил Голубым берегом. Вы не знаете, что это…
- Я знаю, что такое Голубой берет, - вдруг сказал кто-то громко за его спиной.
Вошедший был высок - он заслонил собой всю дверь, и в первую минуту нельзя было разобрать его лица в темноте.
Потом, вглядевшись, все увидали вдруг, что это… Джалиль Гош. На голове его белела повязка, из-под марли смотрели на всех собравшихся черные суровые глаза. Он презрительно молча оттолкнул Барона в сторону, даже не посмотрев на него, и шатнул в комнату. Барон умолк, съежился и сейчас же куда-то исчез.
- Джалиль Гош! - воскликнул я. - Ты уже встал? Зачем это?
Но, взглянув на него, я понял, что такому здоровяку незачем задавать подобные вопросы: это настоящий сын дикой природы, он, как медведь, вставал, когда стояли ноги: раны его заживали на ходу.
Не отвечая на вопрос, он кивнул на дверь, и мы вышли. Был вечер. Перед нами расстилалось притихшее селение; снега, следы ушедшей ярмарки, площади, покрытые навозом, точно большой костер, разметенный ветром. Далеко за кишлаком выходила в степь длинная цепочка каравана. Все это окружали снега. Они уходили в синеву, а там за синевой поднимались стены гор; на западе они простирались иссиня-черной полосой, а на востоке ослепительно сверкали в вечернем закате.
- Дос, - сказал Джалиль Гош. - Ты мне теперь дос, самый большой друг. Я тебе обязан, потому что ты меня два раза спасал от смерти. Моя лошадь - твоя лошадь. Моя кибитка - твоя кибитка. Слушай: Барон мерзавец и бандит. Я хлеб ломал, клялся, что молчать буду; Барон серебряную гору знает. Оттуда серебро в Кашгарию возит. Золото, знает где. Все знает. Я тоже знаю. Есть в горах такое место: очень высоко, один месяц туда дорога только есть большая долина, никого нет, советской власти нет. Я тебя на одну гору поведу, там есть красные, как кровь, камни. Там их царь Сулейман доставал, давно, давно…
- Мне ненужны камни, - оказал я. - Джалиль, я не ищу золота. Я ищу ячмень и сею пшеницу. Но ты мне дос, и я очень рад тебе, как другу.
Я пожал ему руку, и Джалиль пристально посмотрел на меня, повернулся, вскинул ружье на плечо и, не оборачиваясь, зашагал прочь.
Он пересек площадь и поравнялся с тенью кибиток. Тут он остановился и повернул назад. Не дойдя до меня трех шагов, Джалиль посмотрел на меня и вдруг снял ружье. Он вскинул его к плечу и выстрелил. Пуля пробила дерево, сухой, замерзший карагач, снег посыпался на меня с его веток. Звук выстрела разлетелся по затихшему аулу, эхом отдался в караван-сараях, потом прокатился в поле, потом заворчал где-то уже далеко в горах.
- Вот как оно стреляет, - сказал Джалиль Гош, с волнением протягивая мне ружье. - Охотник Джалиль убил из него очень многих зверей. Он убивал из него и человека, без промаха… Я хочу, чтобы ты взял это ружье… Я должен заплатить за больницу. У меня больше ничего нет. Но я не хочу, чтобы кто-нибудь думал, что Джалиль - свинья…
- Джалиль, - закричал я. - Как тебе не стыдно! Ты думаешь, что я могу оставить охотника без ружья! У меня есть свое ружье.
Джалиль удивленно и сердито оглядел меня, потом, ни слова не говоря, опять повернулся и пошел. Я вернулся в дом.
Мои новые караванщики говорили между собой:
- Река Сурх-Об разлилась, снега тают, кишлак Катта-Карамук отрезан: он на том берегу. А нам через него ехать. Как быть?
Это был повод, чтобы попытаться отказаться от поездки, Я начал их уговаривать, мы заспорили.
В этот момент дверь открылась. На пороге стоял опять Джалиль Гош.
- Ты скверный человек, - оказал он мне. - Ты отказался от подарка. Ты жалкий посланец от власти шакала. Тебя нужно убить… Но я тебе обязан, и я не хочу, чтобы ты думал, что Джалиль - свинья… Я знаю короткую дорогу в Катта-Карамук и броды через Сурх-Об. Я не знаю, зачем ты ездишь и знать не хочу: мои глаза этого не видят, уши не слышат, мне нет дела до этого… Я бы дал тебе свою лошадь, но у меня ее нету… Мне по дороге с вами до Катта-Карамука…
- Ого! Джалиль, садись! - воскликнул обрадованно Саид, подвигаясь, и все подвинулись, освободив место для нового участника каравана.
Но Джалиль посмотрел презрительно на собравшихся и на остатки празднества и сплюнул.
- Мне по дороге с вами только до Катта-Карамука, - упрямо повторил он. - Я не ел консервов шайтана. Я Джалиль Гош
Он скинул халат, шапку и положил их в сторонке, в углу.
Дверь раскрылась, и с улицы вкатился мулла Шарап.
- Кто это стрелял, кто это шумел, и чем дело? - с тревогой и любопытством затараторил он.
В это время с улицы донеслось унылое завывание. Где-то мулла творил вечерний намаз.
Не отвечая Шарапу, Джалиль Гош расстелил в сторонке халат и опустился на колени. Он стал молиться, глядя прямо перед собой, подняв голову, забинтованную марлей. Губы его шептали что-то. Он ни на кого не глядел. Ружье при этом лежало у него на коленях.
При завывании муллы все притихли. Шарап смущенно ерзал и смотрел на нас. Потом он тихо начал шептать что-то. Вечер сгущался за окном. В это время издалека, в тишине опять донесся неясный гул, как тяжелый вздох гор.
- Все так. Пусть падают камни, - сказал мулла Шарап вздохнув.
Джалиль Гош встал и отряхнул колени.
- Пусть падают камни, - сказал он Шарапу, не глядя на него. - Я тебя убью, ты служишь двум богам. Ты болтаешься между солнцем и месяцем…
Он лег на полу, ни на кого не глядя, положил под голову ружье и завернулся халатом. Мы все стали готовиться ко сну, чтобы завтра выехать пораньше.
ЛАЙЛИ-ХАНУМ
Необыкновенная белизна долины, утро, длинная цепочка каравана, тишина, нарушаемая лишь однообразными криками:
- Вперед! Хош! Вперед! - эти выкрики сливались в один гортанный и торопливый гул.
Так наш караван отправился дальше, пополнившись новыми людьми. Было в нем теперь больше пятнадцати лошадей, несколько ишаков, и по-прежнему - одна собака - веселый наш Азам. Далеко катился он впереди, мелькая черной точкой среди снежного пространства.
Мы продолжали пересекать долину, дорога понемногу начинала подниматься в гору: караван приближался к перевалу Катта-Карамук, за которым был расположен кишлак Катта-Карамук. За кишлаком был "Голубой берег", вход в Каратегин.
В долине стояла тихая, безоблачная погода. Оглядываясь назад, мы видели бескрайнюю белую пелену, переходящую вдали в синеву и горы, как бы висящие над синим туманом, а над ними - поднимающийся огненный шар. Необъятная долина сверкала миллиардами искр. В этой синеве где-то затерялись базары Дераут-Кургана, Барон, Палка Моисея и совсем далеко - на противоположном склоне гор - "смешной кишлак" Кашка-Су… Все это было теперь позади.
Утро было прекрасно, и невольно хотелось радоваться и петь.
"Лайли-Ханум-м-м-м", - тянул Карабек. покачиваясь передо мной на спине Кутаса.
"Лайли-Ханум, - подпевал ему Саид за моей спиной, - Аукат Майли-ю-у-у-у…"
"Ой-й, Ханум-м-м-м…", - вдруг раздавался где-то сбоку, всегда невпопад, козлиный, дребезжащий голос: это просыпался Шамши.
- Ах, я сказал молчи, Деревянное ухо! - кричал Карабек, не терпящий когда кто-либо нарушал его пение. В подобных случаях он свирепел.
- Почему молчи? Почему молчи? - кричал старик, сдерживая свою лошадь и увертываясь от плетки Карабека. Старик горячился и брызгал слюной, они оба размахивали руками, потом старик отставал и они некоторое время ехали молча.
- Концерт продолжается, - наконец, говорил Карабек. - "Лайли-Ханум-м-м-м…"
Но при звуке песни старик опять начинал лезть вперед. За все это время вся наша компания привыкла уже друг к другу и даже Шамши ни за что не хотел отставать от нас, но ему доставляла много хлопот его лошадь: это было древнее, облезлое и лукавое животное, такое же сонное, как сам старик. Она ни за что не хотела идти быстрее. И вечно залезала куда-то в сторону от всего каравана.
За нами цепочкой растянулись остальные: Асан, Джолдывай, Турдубек, Мустафа и другие караванщики. Все время они оглядывались назад, смотрели на небо.
- Вперед, вперед! - поминутно кричали они по-киргизски, подгоняя этим криком коней, и своих и едущих впереди. Эхо стояло все время в ушах назойливым и тревожным гулом…
Только один человек ехал одиноко и молчаливо - Джалиль Гош. Он был далеко впереди всех. Он ни разу не оглянулся на нас, как будто он ехал один и до нас ему не было никакого дела. Но и он непрестанно подгонял своего коня. Этого было достаточно, чтобы остальные киргизы начинали еще больше торопиться.
- Вперед, вперед! - кричали они и хлопали плетками. Можно было подумать, что караван ожидает сзади погони.