Лариса заглушила мотор и твердо сказала:
- Пошли.
Топорок нехотя вышел из машины и поплелся за Ларисой. Она ввела гостя в дом, где были светлые и по-городскому обставленные комнаты.
- Мой руки, - приказала Лариса и провела Федю к умывальнику. - Заодно и умойся, - посоветовала она. - Вот тебе полотенце.
"Разговаривает, будто с маленьким, - возмущался, умываясь, Топорок. - Попала бы к нам во двор, откомандовалась бы".
- Умылся?
- Умылся.
- А чего у тебя такой вид, словно лягушку проглотил?
- Знаешь, я не люблю, когда девчонки командуют. Понятно?
- Я это сразу заметила… Да, вот еще, - Лариса помялась. - Если тебе куда-нибудь надо, то это вот сюда, - она кивнула на дверь рядом с умывальником.
Топорок догадался, что находится за этой дверью, поэтому буркнул смущенно:
- Никуда мне не надо.
- Тогда пошли. - Лариса провела Федю на кухню. - Садись и ешь.
- Спасибо, - робко засопротивлялся Топорок. - Я не голо…
Лариса не дала досказать ему слова.
- Что ты ведешь себя, как дикий? Если хочешь есть, то надо есть, а не ломаться. Интеллигентные люди никогда не ломаются за столом, - Лариса сказала эту фразу, словно учительница ученику.
- Сам знаю, - мрачно ответил Топорок и решил показать этой задавале, что и он не лыком шит: вилку он взял в левую руку, а нож - в правую.
- Чай будешь пить или кислушку? - спросила Лариса, когда Федя съел огромный кусок баранины и тарелку жареного картофеля.
- А что такое кислушка?
- Простокваша.
Топорку вдруг захотелось хоть чем-нибудь поразить эту рыжую зазнайку и всеумейку, и он небрежно так сказал:
- Я с удовольствием выпил бы сейчас чашечку черного кофе.
- Ты пьешь черный кофе? - искренне удивилась Лариса.
Топорок вспомнил, как одна мамина знакомая (Федя ее терпеть не мог, потому что она была взрослой кривлякой и всегда говорила каким-то наигранным тоном) однажды заявила маме, томно закрыв глаза: "Я жить не могу без черного кофе", И Топорок сказал точно так же, как мамина знакомая.
- Я жить не могу без черного кофе.
Лариса странно как-то фыркнула, а потом закатила жеманно глазки и кокетливо ответила:
- Ах, пожалуйста, пожалуйста, сейчас я вам сварю чашечку черного кофе.
И она, действительно, сварила ему кофе, и такого густого, что Топорка чуть не перекосило от этой противной горькой массы. Можно было бы спасти положение сахаром, но хитрая Лариса спросила наивно:
- Ты, конечно, пьешь кофе без сахара?
- Да, конечно.
Топорок никогда еще в жизни не пил такого гадкого, на его взгляд, напитка. Но он его все же выпил и выпил с блаженной улыбкой. Потом он стал раздумывать, а что делать с гущей, оставшейся на дне кружки. Подумал, подумал и мужественно доел эту отвратительную гущу ложечкой. И опять с деланной улыбкой.
Лариса удивилась:
- Что ты делаешь?! Гущу ведь не едят.
- А я жить не могу без этой гущи, - бодро сказал Топорок и галантно поблагодарил рыжую хозяйку. - Спасибо. Очень вкусно.
- Чудак ты какой-то.
- Все гениальные люди * были чудаками, - ответил Топорок, вспомнив папину фразу.
- И ты гений, да?
- А разве незаметно?
- Не.
- Я, как Пушкин. Думаешь, зачем меня в вашу Ореховку привезли?
- Не знаю.
- В ссылку меня сюда отправили на все каникулы. А в ссылку кого раньше отправляли? Гениев. Соображать надо.
- И никакой ты не гений, а задавала и хвастун.
- Сама ты задаешься.
- Это чем же я задаюсь?
- Что машину водить умеешь.
- Дурачок ты!
- Дурачок, да?
- Дурачок, - упрямо повторила Лариса.
Оскорбленный Топорок встал и пошел из кухни.
- Постой, - позвала Лариса. - Я отвезу тебя к твоему отцу.
- Спасибо, - гордо поблагодарил Топорок. - Обойдусь и без вашей машины. - Федя вышел на улицу и направился к мостику.
Не успел он еще с горки спуститься, как его обогнала "Волга". Лариса на него даже не посмотрела.
"Ну и пусть!" - решил Топорок и зашагал быстрее к мостику.
ПЕТУХ-ГИМНАСТ
Федя проснулся от тишины. Темно. Чужая мягкая кровать. Запахи трав. Топорок сразу же вспомнил, что он в доме стариков Храмовых. Осмотрелся - в горнице никого не было. Федя сладко потянулся. И ему вдруг вспомнилась Лариса. Рыжая, в голубом сарафане, она сидела за рулем и смотрела на него своими огромными глазищами. А они у нее очень черные. У рыжих людей такие глаза редко бывают. У рыжих все больше зеленые, голубые, серые, а Ларисе глаза будто кто-то нарисовал. Топорок сначала улыбнулся, когда подумал об атом, но тут же вспомнил о ссоре с Ларисой и даже вслух сказал неожиданно:
- Рыжая задавала!
Но странное дело! Ему вдруг захотелось увидеть Ларису. Топорок никому на свете не признался бы в этом. Но от себя своих желаний не скроешь.
Вчера, когда кончился самодеятельный концерт и начались танцы, Екатерина Степановна сказала:
- Домой, мужички, пора.
- Пора и нам, - сказал Петр Петрович Селиванов.
Федя уже валился с ног от усталости. Он, наверное, заснул бы здесь же на улице, если б не Лариса. Надо же, навязалась рыжая на его голову! Делает вид, что совершенно не обращает на него внимания, а сама все, конечно, видит. А Топорок, как назло, с зевотой справиться не может.
- Спать хочешь, внучек? - спросила Екатерина Степановна.
- Нет, не хочу.
- А чего раззевался? - смеясь, спросил отец.
- Это от нашего сладкого деревенского воздуха, - заступился за Федю Семен Васильевич. - Городских в деревне первые дни всегда в сон клонит.
- Это точно, - поддержал Селиванов.
Федя удивился тому, что Селивановы пошли вместе с ними. "Провожают нас", - догадался он и старался казаться бодрым и совсем не уставшим. Увидав знакомый мостик, Федя подумал, что ошибся и что это они провожают Селивановых… Так оно и есть: перешли мостик, под которым журчала речка, подошли к дому председателя… Попрощались. И тут Федя почему-то решил, что они снова должны отправиться в центр деревни и первым пошел по дороге к мостику.
- Ты куда? - спросил отец.
- Домой, - сонно буркнул Федя.
- Мы уже дома.
Слова отца не сразу дошли до Фединого сознания, и он машинально прошагал несколько метров в сторону мостика.
И тут в ночной тишине раздался звонкий смех. Топорок вздрогнул и все сразу понял. Понял, что Храмовы и Селивановы - соседи, а Лариса стоит на своем крыльце и смеется над ним.
Федя решил не останавливаться и упрямо шел к мостику.
- Куда же ты? - спросил нетерпеливо Илья Тимофеевич.
- Купаться, - ответил громко Топорок.
Смех прекратился. Илья Тимофеевич понял состояние сына и поспешил ему на выручку.
- А может, не стоит сегодня? А? - спросил он тоном равного советчика и убежденно добавил: - Право, Федор, не стоит. Прошу тебя, очень прошу.
- Ну, ладно, не буду, - милостиво согласился Топорок.
…О даже покраснел, вспомнив, как зашагал ночью к мостику.
"Где ж папа? - подумал Федя. - Надо вставать. А, может, еще все спят?"
Федя встал с постели, оделся, осторожно подошел к занавеске, раздвинул ее и зажмурился от яркого света: вся горница за перегородкой была залита веселым солнцем. На столе он заметил записку и узнал почерк отца: "Федя, мы ушли в лес. Когда проснешься, завтракай. Если захочешь, то приходи к нам. Лариса тебя проводит. Зайди к Селивановым - она ждет тебя. Папа".
Сначала Топорок обрадовался, а потом обиделся. "Не могли разбудить", - проворчал он. Не хотелось Топорку идти на поклон к Ларисе, ох, как не хотелось. Он представил, как встретит его эта гордячка, и совсем огорчился. А пойти в лес ему очень хотелось.
Топорок вылез через окно во дворик и будто окунулся в ласковое тепло позднего утра. Неожиданное появление Феди испугало серого кота, дремавшего под окном на завалинке. Коту почудилось спросонья, что из окна выпрыгнул Полкан - самый лютый кошачий враг. Кот подскочил от неожиданности и мгновенно очутился на чердаке, а после выглядывал из укрытия и все недоумевал: куда же делся пес?
Выпрыгнувший из окна Топорок всполошил и кур. Они с кудахтаньем панически разлетелись по дворику. А петух подлетел вверх, но не побежал за курами. Приземлившись, петух гордо закукокал и приготовился защищать своих трусливых подруг. Это рассмешило Федю. Он хотел подразнить воинственного петуха, но раздумал.
Оглядевшись, Топорок увидел умывальник. Но перед тем как умыться, решил сделать зарядку. Ему нельзя было терять спортивной формы. Лучшего места для зарядки трудно и придумать.
Странные движения незнакомого мальчишки весьма заинтересовали петуха. Вид у него теперь был глуповато-любопытный. Петух вышагивал, выкидывая лапы, будто царский солдат на плану, и, тряся гребешком, наклонял голову то вправо, то влево. Иногда петух останавливался, топтался на месте, растопыривал крылья, будто старался повторить упражнения, которые делал Федя.
Федя стал подпрыгивать на месте. Петух, конечно, понятия не имел, что прыжки - это такое важное упражнение. Он глупо предположил, что Федя наскакивает на него, и тоже стал подпрыгивать и хлопать крыльями.
Неизвестно, чем бы закончились прыжки на месте, если бы не смех за забором. Федя сразу узнал этот знакомый смех. Топорок застыл на месте, а петух еще несколько раз подпрыгнул. Что ему, петуху, до какого-то смеха? Подумав, что его противник струсил, петух нахохлился, пригнул голову к земле, поквокал, поквокал и вдруг победно закукарекал. Но Топорок уже перестал замечать яркоперого воина. Смех за забором словно бы парализовал его. И он не знал, что ему теперь делать, как поступить. Федя окаменело стоял на месте и не мог оглянуться.
- Топорков! - окликнула Лариса.
И только тогда Федя оглянулся и увидел председательскую дочку. Глаза ее искрились от смеха.
- Ты что, никогда не видела, как люди зарядку делают, да?
- Что-что?
- "Что-что", - передразнил Топорок. - Чего смешного-то нашла?
- Так я не над тобой, а над петухом.
- Чего же над ним смеяться-то? - недоверчиво спросил Федя.
- А он с тобою зарядку делал. Смешно! Ну, ладно, Топорок, пойду я.
- Подожди. А дорогу в лес кто мне покажет?
- Теперь уже поздно. Ваши скоро домой вернутся. Соня ты. - И скрылась за забором.
- Кошка рыжая, - буркнул себе под нос Топорок и пошел к умывальнику.
НАХОДКА
Что отец уехал домой, в город, Топорок осознал, когда автобус тронулся, а отец замахал прощально ладонью. И захотелось Феде побежать вслед за автобусом и закричать, чтобы отец взял его с собою. Но не побежал Топорок за автобусом, не закричал. Он стоял на обочине дороги и провожал взглядом быстро удалявшийся автобус, а когда тот скрылся за поворотом, Топорок медленно пошел к "Волге", где его ждали Храмовы и Селиванов. Федя неестественно улыбался. И эта напряженная улыбка была последней, слабой защитой от слез. Стоило кому-нибудь произнести хотя бы одно сочувственное слово, Топорок наверняка бы разрыдался. Но взрослые делали вид, что ничего и не произошло, и разговаривали о дожде, который очень нужен сейчас для земли.
После отъезда Ильи Тимофеевича Топорок затосковал. Дни казались ему мучительно долгими, праздность, даже вынужденная, делает время ленивым и вялым.
Хорошо еще, что Федя захватил из города целую связку интересных книг. Чтение скрашивало одиночество и сокращало томительные промежутки между завтраками, обедами и ужинами. В саду у Храмовых, в самом его отдалении, стоял шалаш. В этом шалаше Топорок и пропадал целыми днями.
Шутливые слова Леньки Рыжего о ссылке стали для Топорка роковыми. Федя, действительно, вообразил, что он опальный поэт, и теперь не только запоем читал, но и много сочинял. Стихи его стали совсем не такими, какими были прежде. Топорков писал теперь об одиночестве, о желанной свободе. Отношение к себе, как к ссыльному, сделало его еще более замкнутым, неразговорчивым.
Екатерина Степановна по части опальных поэтов никакого опыта не имела, поэтому Федино состояние истолковывала по-своему.
- Плохо Феденьке у нас, - пожаловалась она как-то после завтрака мужу. - Личико у него такое тускмяное, глазыньки в печаль окунулись… И молчит, родимый. Не захворал бы.
- По городу, по отцу с матерью скучает, - успокоил жену Храмов. - Обвыкнется.
- Думаешь, обвыкнется?
- А то как же! Ко всему человек привыкает… Занять Федюху чем-то надо.
- Может, ему еда наша деревенская не по вкусу? Кто в город поедет, накажи тому колбаски подороже купить, еще какой еды городской.
- Ладно, накажу, да не в еде суть. Так надо сделать, чтобы Федюха деревню нашу полюбил.
Екатерина Степановна поглядела в оконце, которое выходило в сад, и зашептала:
- Опять в шалаш забрался. - Лицо ее вдруг сморщилось, и Храмова стала сморкаться в передник. - Это ж надо! Чисто волчонок в норочку от нас прячется.
- Не разводи сырость… "Чисто волчонок в норочку от нас прячется"! Скажет тоже! Если хочешь знать, он в шалаше сочинительствует.
- Господи! Это хорошо или плохо?
- А сама-то не можешь, что ли, сообразить?
- Да не могу я взять в толк, что такое сочинительство?
- Стихи Федя сочиняет в шалаше.
- Глянь-ка! Как же ты, старый, про стихи проведал?
Семен Васильевич усмехнулся смущенно и проворчал:
- Много будешь знать, совсем состаришься… Пойду-ка, схожу к Петровичу. Он у нас мужик головастый. Может, что присоветует.
От Петра Петровича Храмов вернулся только к обеду, вернулся довольный, улыбчивый.
Екатерине Степановне не терпелось узнать, что присоветовал мужу Селиванов, но спросить его об этом не могла: за столом сидел Федя. Сидел, как всегда, молча, насупившись.
К концу обеда, когда пили уже грушевый взвар, Семен Васильевич, будто ненароком, объявил:
- Сегодня поедем в лес.
- В лес? Зачем? - удивилась Екатерина Степановна.
Федя лениво потягивал кисловато-сладкий, остуженный в погребе взвар и оставался безучастным к сообщению Храмова.
- Видишь ли, - нарочито громко ответил жене Семен Васильевич, - правление решило памятную доску поставить на том месте, где нашла ты умирающего героя Илью Тимофеевича Топоркова.
Федя поперхнулся взваром. Храмов сделал вид, что не заметил этого, и продолжил:
- Для этого и надо в лес ехать. Мы должны точно-преточно место указать.
Екатерина Степановна, все еще не понимая, ради чего затеяна поездка в лес, искренне возмутилась:
- Чего ж его указывать-то? Там ведь давным-давно столбочек врыт.
Храмов осадил жену укоряющим взглядом.
- Сказано тебе, точно-преточно место надо указать. Непонятливая ты!
- Ладно, не ворчи. Когда ехать надо?
- Сразу после обеда Петр Петрович и заедет за нами.
- А мне с вами можно? - робко спросил Топорок.
- Чего тебе, внучек? - Семен Васильевич прикинулся, что не расслышал просьбы.
- Возьмите, пожалуйста, меня с собою. - Федя умоляюще посмотрел на Храмовых.
- Поедем, коли хочешь.
Топорок сразу же заметил в машине на заднем сиденье Ларису, но ему сейчас было совершенно все равно, с кем он будет сидеть. Главное, что он скоро увидит то место, куда приполз истекающий кровью папка. Топорок уже не раз старался представить это место. И всякий раз воображение рисовало лесной участок, изрытый снарядами. Кругом окопы, воронки, колючая проволока. Перед глазами вставали картины, которые Феде доводилось видеть в кино, на фотографиях, в книжках…
Проселочная дорога, по которой они ехали, была заглохшей и чуть угадывалась в густой траве. Над дорогой порхали бабочки. Они чутко отлетали от автомобиля, но мухи, жучки, слепни то и дело разбивались о лобовое стекло. Пахло теплыми цветами и медом. В эти запахи врывалась горьковатость листьев и густой аромат топленой смолы.
Глядя на дорогу, все притихли и ехали некоторое время, не разговаривая. Прервал молчание Храмов. Он вздохнул и задушевно так, но с грустью сказал:
- Благодать-то какая! - А потом обратился к Екатерине Степановне: - А помнишь, старая, какой эта дорожка была, когда Илью на своей колымаге везли?
- Как не помнить… Каждый шаг помню… О чем мечтала тогда, это лечь на дорогу и помереть. И легла, если бы не надо было спасать раненого. Откуда силы только брались?..
Обыкновенная тихая лесная дорога. Густой островок молодняка. Старая ель и полянка, залитая щедрым жарким солнцем, - вот что предстало перед глазами Топорка, когда он вышел из машины. Ни окопов, ни изрытой снарядами земли, ни колючей проволоки… Подле дороги, возле маленького бугорка, был врыт столбик. К нему-то и направились Храмовы и Селивановы. И Топорок пошел, осторожно ступая, будто боясь сделать больно земле.
- Вот здесь он и лежал, - сказала Екатерина Степановна. - Ногами к дороге, головой - к ельнику. Я сначала, значит, испугалась и пробежала мимо, а потом вернулась и подошла к нему с этой вот стороны. - Храмова отбежала от столбика и, словно старая актриса, припоминающая свою давнюю роль, стала показывать, как все когда-то было. Она быстро прошлась по дороге, затем остановилась и недоверчивыми пугливыми шагами стала возвращаться к столбику. И казалось всем, что не к столбику возвращалась она сейчас, а к человеку, который лежал возле дороги, уткнувшись лицом в землю.
Старая женщина опустилась на колени и сделала вид, что приподнимает раненого. И столько в это время было печали и ласки в ее взгляде, что Топорок словно увидел лежащего на земле отца с бескровно бледным лицом.
- После-то я Илюшеньку вот под эту елку перенесла и в деревню за стариком побежала.
Храмовы вновь со всеми подробностями пересказали историю спасения Ильи Тимофеевича.
Топорок представил себе, как Храмовы везут его отца на тележке в кромешной тьме, в ливень, сами изнуренные, полуживые, в рваной одежде и опорках. Сердце мальчика сжалось от жалости и благодарности. И Храмовы вдруг стали ему очень близкими, дорогими, родными. Захотелось обнять стариков и сказать им что-то ласковое, задушевно-доброе. Федя неожиданно для самого себя сказал:
- Спасибо вам.
- Спасибо? За что благодаришь, Феденька? - удивилась Екатерина Степановна. А все внимательно посмотрели на него.
- За то, что спасли моего папу, - еле слышно ответил Федя и низко опустил голову.
- Господь с тобою. Разве за это благодарят?
Петр Петрович предложил поехать посмотреть травы на Колышовском лугу. Надо было решать, не пора ли начинать косьбу. Лучших советчиков, чем Храмовы, председателю не найти.
- Можно мне здесь остаться? - попросил Топорок.
- Оставайся, - разрешил Селиванов. - Минут через двадцать мы вернемся и поедем домой, так что далеко никуда не уходи… Может, и ты, Лариса, здесь побудешь?
- Хорошо, - согласилась Лариса.