ТРУДНЫЙ ДЕНЬ
В душе у Зиновия все кипело. И он решился - пришел к кабинету директора. Входили и выходили учителя, родители, а он все ждал, прижавшись к прохладной стене. Наконец, вышла плотная, среднего оста, женщина. На лацкане синего жакета - узкая орденская планка. Большие карие глаза ее в полутемном коридоре щурились. Она устало провела рукой по пышным черным волосам с пробивающимися на исках белыми нитями. Увидела Углова и улыбнулась:
- Ты кого ждешь? У вас же каникулы.
- Вас, - краснея, ответил Зиновий.
- Лицо мне твое знакомо, а вот фамилию никак не вспомню, - заходя за стол, сказала Алевтина Васильевна.
- Углов я… Зиновий.
- Вот ты кто! - Улыбка исчезла с ее лица, глаза погрустнели. - Хорошо знала твоего отца. Прекрасный, отзывчивый человек. Он много помогал нашей школе… Что-то уж очень ты бледненький, Зиновий. Ты не болен?
- Не-ет, - еле выдавил из себя Зиночка.
Директор подождала еще немного, давая ему успокоиться, и спросила:
- Так что ты хотел мне сказать?
Он собрался с духом и, вскочив, выпалил:
- Алевтина Васильевна! Переведите меня в другой класс!
- Почему? Тебя кто-нибудь обидел?
- Нет… Маме нельзя волноваться… а она опять вызывает!
- Кто вызывает? За что?
- Она… она меня ненавидит! - испугался своей смелости и затопился: - Я отвечал за весь год. И диктанты писал. А она сказала: переведу условно… только пусть мать придет…
Директор с удивлением смотрела на дрожащего Зиночку. Хотела сказать что-то, но передумала. Налила воды и приказала:
- Выпей и успокойся. - Подошла к двери и попросила секретаря - Принесите мне снова журнал пятого "б"… Ты ошибаешься, Углов. За что тебя могут ненавидеть? Ты сделал что-то плохое?
Зиночка помотал головой. Вошла секретарь с журналом. Алевтина Васильевна просмотрела оценки и улыбнулась:
- Вот все и выяснилось. Ты уже шестиклассник. Никаких "условно". И выбрось свои нехорошие мысли из головы.
- Правда?! - вскочил Зиновий. - И можно маму не вызывать?!
- Правда, - подтвердила директор.
- А она не передумает? - с тревогой спросил он.
- Елизавета Серафимовна?.. Не передумает. Ты скажи лучше, что с мамой?
- Сердце у нее… когда папа… часто болеет… Спасибо, Алевтина Васильевна! До свиданья, Алевтина Васильевна.
Едва он вышел, директор резко встала из-за стола:
- Да что же это такое! Только что состоялось это неприятное объяснение с родителями Савченко и Капустина, как явился Углов. И опять та же история. "Условно"!.. Нет, видно, тут без взыскания не обойтись, - она пододвинула к себе книгу приказов и попросила вошедшую пионервожатую: - Алла, найдите Елизавету Серафимовну и скажите, что я ее жду.
- Зинка! Ну что она сказала?.. Почему так долго? Мы хотели уже выручать идти! - наперебой спрашивали Саша с Женей.
А он не мог прийти в себя от счастья. Стоял и улыбался.
- Может, ты того? - Женя ткнул пальцем в висок. - Чокнулся?
- Ну говори же! Ведь все хорошо? - теребила за рукав Саша.
- Хо-ро-шо-о! - закричал Зиновий и побежал со двора.
Они догнали его, схватили за руки, смеялись, теребя. Зиночка, вновь переживая случившееся, рассказал им все.
- Молодец! - радовался Женя. - Я так боялся, что ты струсишь.
- Я говорила? Говорила! Алевтина Васильевна, знаешь, какая мировая! Человека насквозь видит!.. Пошли на Энгельса, газировки выпьем. Что-то во рту пересохло.
Выпив воды, они уселись в Первомайском саду. Саша сказала:
- Пока ты там парился, мы так хорошо придумали! Придем на завод и скажем: "Зиночкина мама часто болеет, потому что сердце… А если полечится - болеть не будет, а хорошо будет работать каждый день. Вам же еще и лучше!.." Ну как? Здорово?
- Ага, - сказал Зиночка. - Только мне стыдно за себя просить.
- Стыдно?! - налетела на него Саша. - Ты и к директору говорил "стыдно". И не себе просить, а маме! Понял?!
- А если нас выгонят?
- Не выгонят, - вмешался Женя. - Не имеют права. Папа мне рассказал. Профсоюз защищает рабочих. И должны, если правильно, сделать так, как рабочий просит. А у нас правильно!..
Полные решимости, подходили они к заводу. По крутой, как пароходный трап, железной лестнице поднялись на второй этаж. Остановились перед дверью с табличкой: "Председатель завкома…" Постучали - молчание. Еще раз - ни звука.
- Пусто, - сказал Зиночка, желая одного - поскорее уйти.
- Посмотрим, - шепнула Саша и глянула в замочную скважину - Есть! Женщина. Симпатичная. Эта сразу поймет!
Саша рванула дверь. Женщина удивленно посмотрела на них:
- Вам кого?
- Вас, товарищ Афиногенова, - ответил Женя. - Вы ведь Афиногенова?.. Нам нужна сердечная путевка в санаторий.
- Ой, уморил! - засмеялась она. - У тебя, что ли, сердце больное?
- Не смешно, - обиделся Женя. - У Зиночкиной мамы!
- У твоей, что ли? - спросила она, глядя на Сашу.
- Нет. Это его маме надо. Зиночки, - и указала на Зиновия.
- Он - Зиночка?!. Цирк какой-то! Он же пацан!.. Или говорите толком, или выкатывайтесь!
Они рассказали. Афиногенова порылась в бумагах.
- Нет. Угловой не можем. И работает она у нас без году неделю, и не проявила себя так уж очень…
- Так потому что болеет! - перебил возмущенный Зиновий.
- Слушай ты, мамин защитник! - рассердилась Афиногенова. - Ты чего орешь?! Отдыхать все желают. И вообще, тут не детский сад. Пусть мать сама приходит… Идите, идите…
Очутившись снова в пустом коридоре, друзья растерянно переглянулись. Первой опомнилась Саша:
- Надо на нее пожаловаться!.. К кому бы еще пойти?
И тут Зиночка вспомнил, как к ним приходил на праздники папин друг - Семен Семенович Дубровин. Большущий. Вся грудь медалями увешана…
- Дядя Семен еще тут работает, - сказал Зиночка. - Он тоже, как и папа, в парткоме.
- Так чего же ты молчал? Пойдем к нему! - потребовала Саша…
Над заводским двором завыла сирена. Обеденный перерыв. К столовой, заполнив проход между цехами, быстро приближались рабочие. Ветерок донес запахи железа, машинного масла, краски.
- Смотри, Зинка, не прозевай, - предупредила Саша.
- Давай! - крикнул он, увидев в толпе могучую фигуру кузнеца.
- Дядя Семен!.. Семен Семенович!.. Товарищ Дубровин! - в три голоса закричали они разом.
Дубровин увидал их, помахал рукой и пошел к проходной.
- Зиновий?! Вот молодец, что пришел проведать! - протягивая большую, темную от въевшейся копоти руку, сказал дядя Семен. - Знакомь с друзьями… Саша?.. Хороша Саша! А ты, видать, бойкая! Мальчишек не бьешь?.. Женя? Ну ты верняком профессором будешь. Почему?.. Наружность у тебя такая… внушительная.
От него веяло силой. Светлые глаза излучали добродушие.
- Что, ребятки, завод посмотреть? Или какое дело есть?
- Мы в завком ходили. А нас это… а путевка позарез нужна! А она бюрократка, - выпалила Саша.
- Стоп! Раз до завкома дошли, значит, дело серьезное. Разобраться надо. Айда в столовую. Там сразу два дела и сделаем.
- Да мы не хотим кушать! - возразил Женя.
- Зато я хочу. Это раз. А во-вторых, и вы хотите. Когда из дому?.. Ну вот, полдня прошло. Решено. Пошли.
За столом, рассказывая дяде Семену, не заметили, как выхлебали борщ, расправились с гуляшом и запили компотом.
- Как же это? Я ведь совсем не хотел есть, - обнаружив пустые тарелки, растерянно сказал Женя.
- Видишь, - засмеялся дядя Семен, - я прав. Быть тебе профессором. Только по рассеянности не сломай зуб мудрости.
Проводив ребят до проходной, дядя Семен сказал:
- Слов на ветер бросать не буду… После смены заседание завкома как раз. Там и выясним. Подходите часам к шести, - и тихо, будто прислушиваясь, проговорил: - Эх, Оля-Олечка… Горда ты, Ольга Дмитриевна. И я-то, старый дурак… - он, как кувалдой, взмахнул в досаде своей ручищей и пошел к цеху…
Что делать, если вовсю жарит июньское солнце, желудки отяжелели от вкусного обеда, а в двадцати шагах Дон?!. Полдня пролетело, как минута. А около шести с мокрыми еще после купания волосами они стояли в коридоре заводоуправления.
Завкомовская дверь раскрыта настежь, из нее сизой полосой выплывает папиросный дым. Слышатся голоса.
- Я человек новый!.. Я не могу, - говорила Афиногенова.
- Ага! Прищемили хвост! - злорадствовала Саша.
- Не новый! Год скоро… И на бюро тебя предупреждали! - гудели возмущенные голоса. Потом послышался бас дяди Семена:
- Скажи прямо, Афиногенова. До каких пор ты будешь устраивать за счет нас, рабочих, курортные променажи разным там… А вот больной работнице… Да знаешь ты, Афиногенова, кому отказываешь?.. Так слушай. Муж ее, полный кавалер ордена Славы, тут, на заводе, спасая мать двоих детей, голову сложил… А Оля Углова шестнадцать раненых бойцов от фашистов прятала. Кормила. И в путь-дорогу проводила. А потом по доносу ее гестапо сцапало… Там они, ироды, ей сердце и вымучили… В ноги этой женщине поклониться земным поклоном надо!.. Все, товарищи. Сами говорите и решайте…
Зиновий с расширенными от боли и удивления глазами слушал… Мама. Какая же ты, мама?!. Нет ни орденов у тебя, ни медалей… И никогда ты не рассказывала даже сыну своему, как дралась с фашистами голыми руками… Он стыдился плакать при друзьях. Повернулся и пошел по гулким ступеням вниз. Женя с Сашей тоже спустились вслед за ним, И долго стояли, глядя в разные стороны. Наконец загремела лестница - спускались завкомовцы.
- Вот они где, голубчики! - шагнула к ним Афиногенова.
- Не мельтеши! - осадил ее Дубровин. - Душу иметь надо, тогда не стыдно будет таким мальцам в глаза глядеть. Поняла?
Их окружили. Серьезно, как взрослым, жали руки. Хвалили. Шли домой молча. В ушах еще звучал гневный голос Дубровина. Уже на Очаковской Саша сказала тихо:
- Как это хорошо… когда у человека есть такие, настоящие друзья. Правда, ребята?..
"С ЗАВТРАШНЕГО ДНЯ ВСЕ БУДЕТ ПО-ДРУГОМУ"
Друзья ликовали: путевку обещали дать через неделю. Но неожиданно возникло препятствие. Мама заявила Зиновию:
- Никуда я не поеду! А ты? Как я тебя одного брошу? Да я еще больше расхвораюсь, о тебе думая.
Зиновий в тревоге побежал к друзьям за помощью.
- Тетя Оля, а мы так старались! - обиженно говорила Саша.
- Ольга Дмитриевна, это только сначала скучно, - убеждал Женя. - Я тоже скучал первый раз в лагере. А потом привык.
- Дорогие мои, - растрогалась мама. - Большущее вам спасибо! Но Зиночку одного бросить не могу. Сердце изболится…
Друзья решили не сдаваться. Саша говорила изумленно:
- Мы саму Афиногенову победили. А она… Пошли к нам!
Они обегали всех. Под напором Сашиной мамы, Дубровина и подруг по работе Ольга Дмитриевна сдалась. Решили, что Сашина мама будет готовить, а подруги присмотрят за домом…
У вагона с табличкой "Москва - Мацеста" мама говорила:
- Зиночка, каждый день пиши! А то брошу все и приеду.
- Что ты, Дмитриевна, сына тиранишь? - вмешался Дубровин. - Кто пишет каждый день?.. И ты, Ольга, того… не дури. На ветер рабочими деньгами бросаться не смей. Что надо, сделаем. Или не доверяешь нам?.. Езжай и возвращайся здоровой! Вот тебе наше партийное задание. Так-то…
Голос электровоза заглушил все. Медленно поплыли вагоны.
- О-ля-а! Помни, что ты Уг-ло-ва! - крикнул Дубровин.
- Пом-ню-у! - донесся приглушенный голос мамы.
Придя с вокзала, Зиновий почувствовал себя неуютно. Целых два месяца не будет мамы. Ну, нечего раскисать. Мама говорит, что я большой. Большой?.. Вон на двери зарубки и папиной рукой написано: "5 лет", "7 лет"… Поставит, бывало, к двери: "Сын! Слушай мою команду!.." И новую зарубку сделает. Зиночка вытянется "солдатиком" и не дышит, пока не услышит: "Вольно". А папа говорит: "Маловато, сынок. Ну, ничего, значит, потом догонишь…"
Вот последняя надпись: "11 лет". Зиновий взял карандаш с линейкой, прижался к косяку двери и сам сделал отметку. Ого! На семь сантиметров вырос. Правда, большой стал.
Он причесал светлые, растрепавшиеся волосы, с интересом, как чужого, стал рассматривать себя в зеркале. Что-то появилось в нем незнакомое. Что?.. Он вздрогнул. В зеркало смотрели сразу два его лица! Одно испуганное, а другое улыбается… Но так ведь не может быть! Он резко обернулся. С большого портрета на стене улыбалось папино лицо. Не такое, будто вырубленное из камня, каким стало после войны, а как на фотокарточке, подаренной маме перед уходом на фронт. С нее сделали портрет.
Широкий выпуклый лоб. Глаза, нос, прямой пробор на светлых волосах - все такое же, как у него… Гордость поднималась в душе: "Я уже так вырос. И похож на папу точно. Но ведь таким папа ушел на фронт… А я?.." Он еще долго думал. О папе. О себе. О маме. О ненавистном Сазоне и противном Сундуке. И постепенно созревало решение: "Дальше так нельзя. Раз я уже большой, значит, нужно жить по-взрослому… С завтрашнего дня все будет по-другому! Нужно быть сильным и смелым, как папа!"
- Слушай, Жень! Что делать, чтобы стать сильней всех?
- Сильней всех людей? - удивился Женя.
- Нет, не людей. В классе.
- Ну, наверно, зарядку. Только я то забуду, то просплю.
- И я, - вздохнул Зиновий. - Вот бы научиться таким приемчикам. Чтоб ка-ак дал! И полетел Сазон кувырком.
- Есть, Зинка! Есть! - восторженно закричал Женя. - Папин товарищ бандита с ножом победил. Без ничего!
- Ну да! - не поверил Зиновий. - Голыми руками?!
- Так он же приемчики такие знает. Японские. Джиу-джитсу называются. Он как дал ребром ладони по руке. Нож - дзинь! - на асфальт. Бандит орет: "Ой, руку сломал!" А он его - в милицию.
- Здорово! А как это ладонью по кости? Больно же самому.
- Так он тренируется. Ребром ладони о что-нибудь твердое стукает. Стала мозоль там, как железо, твердая! Сам щупал.
- Давай и мы стукать?! А потом как врежем - будет знать.
- Давай! Только, Зинка, каждый день нужно.
Третий день Зиновий лежал на раскладушке под тополем и читал научно-фантастические повести. Исчезали и двор, и дом. Даже Земля превращалась в крошечную песчинку в беспредельных просторах космоса… Сильные, красивые, благородные люди будущего строили звездолеты и машины, прорывались в неведомые миры, совершали удивительные подвиги.
Перехватывало дыхание, когда вдруг погибал один из самых смелых. Но грусть о нем не рождала уныния. Верилось, что другие пойдут следом за первым и все равно победят. Зиновий, наверно, умер бы от голода. Но в положенное время являлась Саша и, вырвав журнал, бежала к калитке. Разгневанный, он мчался следом… и оказывался перед накрытым столом.
- Вот молодцы, что не задержались, - хвалила Сашина мама. Получить журнал назад можно было, только съев все до крошки.
- Скажи спасибо, что не догнал! - шепотом говорил он.
- Ах, дрожу от страха! - смеялась Саша. - Да я бы тебе.
Возвращались они уже мирно. Во дворе появлялся Женя. Неизбежно вспыхивал спор. Они доказывали друг другу, как поступили б на месте звездолетчика XXII века в той трагической обстановке. В разгар спора появлялась Галина Николаевна и звала всех ужинать. Зиновий с удивлением обнаруживал, что день прошел, а жить по-новому он так и не начал.
Утром шестого или седьмого дня, отправив письмо маме, Зиновий почувствовал беспокойство. Фантастический рассказ казался неинтересным. Он бросил журнал и вышел. Под ногами жалобно скрипнул; ступенька. "Починить надо. Мама чуть не упала из-за нее, - подумал он. - И столб на воротах подгнил, теперь их не открыть, небось. А как же уголь привозить? Все разваливается. Правильно мама говорит: "Дом без хозяина - сирота"". Он вышел за калитку. "Как же я раньше не видал, что краска облупилась? Ведь погниют доски, и дом развалится…"
- Что, хозяин, зажурился? - спросил сосед, дедушка Архип.
- Покрасить бы. Да краски-то сколько нужно, дедушка.
- Много, - согласился старик. - А я тебе совет дам. Вон, видишь, труба торчит?.. Сходи-ка ты на этот заводишко. Они там разные краски-замазки делают. Но бывает - брак получился. Вот и попроси у них бракованной краски по дешевке. А что в нее надо добавить, чтоб в дело сгодилась, я тебе присоветую.
- Спасибо, дедушка Архип, - обрадовался он. - Я сбегаю.
Теперь Зиновий все понял. Томило безделье. Там, в книгах, все бежали, летели, боролись, строили! А он только лежал. Ему хотелось тоже двигаться, делать что-то важное, настоящее…
На завод Зиновия не пропустил сердитый вахтер:
- Никакого брака у нас нет. Мы хорошую продукцию даем!..
Уговоры не помогли. Тогда он, дождавшись, когда вахтер пошел открывать ворота, шмыгнул в узкую калитку… Огляделся и подошел к дяденьке, которого все называли Давы́довичем.
- Скажите, пожалуйста, Давыдович, есть у вас краска, которая забракована? - краснея от смущения, спросил Зиновий.
- Для кого я, может, и Давыдович. А тебе, малец, не мешало бы по имени-отчеству называть или просто: товарищ Калмыков!
- Так я же имени-отчества не знаю, товарищ Калмыков.
- А кто тебя послал? Где накладная? И кто ты такой?
- Никто, - растерянно ответил он. - А зовут меня Зиновий.
- Что-что? - переспросил Калмыков.
- Зиновий я… Углов.
- Ну, брат! - развеселился Калмыков. - За десять лет в первый раз тезку встретил! Меня тоже зовут Зиновий… Давы́дович.
- Вот видите! - обрадовался Зиночка и сказал, зачем пришел.
Зиновий Давыдович подумал и предложил:
- Так дать не могу… А хочешь заработать? У нас две подсобницы не вышли на работу. Нужно этикетки наклеивать.
- Конечно, хочу! Хоть сейчас…
Узнав, что Зиночка поступил на работу, Женя с Сашей отругали его и заявили, что завтра пойдут с ним вместе.
Зиновий Давыдович разрешил. Работать втроем под легким полотняным навесом, куда автокар доставлял все новые партии черных безымянных банок, было весело. Отсюда банки, уже нарядные, одетые их руками в разноцветные наклейки и уложенные в ящики, уезжали на склад готовой продукции…
В конце четвертого дня Зиновий Давыдович сказал:
- Спасибо, что выручили. Завтра выходят подсобницы. Краски, тезка, я дам тебе, хоть залейся. Я еще прикинул лишку. А теперь зайдите в контору и получите свою зарплату.
Едва они начали красить дом, как подошел Семен Семенович.
- Батюшки! Да тут ударная стройка! - развел он руками, глядя на перемазанных краской друзей. - Слезай-ка! Пока я мозгами шевелил, они чуть работу из-под носа не увели. - Он походил с Зиновием по двору, осмотрел все изъяны и сказал: - Завтра суббота. Не залеживайся. Часиков в шесть нагряну. Жди.
Нагрянул Дубровин не один, а с ним еще восемь человек.
- Ну, хозяин, поворачивайся! - пробасил кузнец. - Показывай, где отцовский инструмент. Сегодня все пригодится… - и сразу распределил работу: - Ну, ворота и все по железной части мы с племяшом Колей ладить будем. Ты, Тарас, с Ваней - на крышу, потому как в кровельном деле вы артисты. Ты, Валентин, с Прохором обстукайте забор, сарай, крыльцо вот перекосилось… В общем, вы лучше моего знаете. Ну а ты, Наташа, с Тоней и Светой, значит, по своей специальности. Ну, орлы, двинули!..