- Мы решали задачи… Мне Лидия Николаевна… - начала Саша.
- Эти самые?! - перебила Елизавета Серафимовна. - Глупее ты ничего не могла придумать?.. Когда ты говоришь, нужно думать, Магакян!
- Я всегда думаю! - рассердившись за резкий тон учительницы, за насмешку в ее голосе, с вызовом ответила Саша.
- Что за тон? Кто тебе разрешил так говорить со мной?!
- Саша правду сказала! - вскочи Сережа Капустин.
- А тебя кто спрашивает? - рассердилась учительница. - Что это такое?
Класс зашумел. Послышались выкрики мальчишек:
- А что, нельзя?!. Нам разрешили!.. Вот еще!.. Подумаешь!..
- Прекратить безобразие! - Елизавета Серафимовна стукнула рукой по столу и в наступившей тишине четко, будто диктуя, сказала - Все! Мое терпение кончилось! Класс, где председатель отряда и староста заодно с хулиганами, - не класс!..
Через два дня состоялись перевыборы. Объединенное собрание класса и сбор отряда прошли быстро и организованно.
- Принимая ваш класс, - сказала Елизавета Серафимовна, - я знала, что тут нет дисциплины, что вы плохо учитесь. И я заверила руководство, что наведу должный порядок! Так что, хотите вы или нет, пока я классный руководитель, тут будет все организованно, четко, как надо… Сейчас мы изберем новое руководство классом и отрядом. И я уверена: в скором времени о пятом "б" будут говорить, как об одном из лучших классов школы…
Зиночка прятался за спины сидящих впереди девочек. Громкие, тяжелые слова Елизаветы Серафимовны: "Я не потерплю… Я потребую… Искореним!.." - заставляли пригибаться. Казалось, все они предназначались только ему. Он украдкой обернулся. Женя Карпенко растерянно хлопал ресницами, то и дело снимал и протирал очки с толстыми стеклами. Саша, не отрываясь, смотрела в окно, будто все, что говорилось, ее совсем не касалось. Но Зиночка-то знал, что это не так. И упрямо нахмуренные широкие брови, и подрагивающий хохолок на макушке говорили, что она вот-вот готова взорваться, кинуться в бой… или заплакать от обиды и несправедливости…
Кукольно красивое лицо Сильвы выражало довольство. Прикрывая платочком улыбающийся рот, она то и дело бросала торжествующие взгляды в сторону Саши.
Зойка Липкина слушала Елизавету Серафимовну так усердно, что даже губы ее шевелились, повторяя слова учительницы.
Зиночка с надеждой глянул на вожатую, Лену Киселеву, назначенную в отряд с месяц назад. Она же комсомолка! Вот она что-то как скажет!.. И все станет правильно…
А Лена Киселева то поправляла челку, закрывавшую глаза, то смотрела на часы и даже не слышала толком, что говорила учительница… Все заслонила двойка по стереометрии, которую получила вчера. Завтра контрольная. И если она сейчас не вырвется отсюда на консультацию, то двойка будет и в четверти. И тогда не видать ей аттестата зрелости… Красные пятна то выступали на ее лице, то пропадали вновь. Едва кончилась вступительная речь, Лена что-то тихо сказала учительнице.
- Да-да. Идите, - снисходительно кивнула она головой.
Лена, не оглядываясь, тихо выскользнула за дверь.
И все пошло так, как и хотела Елизавета Серафимовна. Одна за другой вставали девочки, называли кандидатуры звеньевых, членов совета отряда, старосты. Запинаясь, подглядывая в бумажку, говорили, что это хорошие девочки, что они хорошо учатся и будут хорошо работать… Только когда вместо Саши Магакян предложили избрать председателем совета отряда Зою Липкину, вскочили сразу Зиночка и Женя Карпенко.
Зиночку Елизавета Серафимовна посадила сразу:
- Садись! Почему ты за Магакян, все знают. Это как в басне:
За что же, не боясь греха, Кукушка хвалит Петуха?..
За то, что хвалит он Кукушку!
В классе зафыркали. Зиночка, возмущенный, сел, бурча:
- Она вам наработает… Да кто ее слушать будет?!.
Будешь! - жестко сказала Елизавета Серафимовна. - Мы потребуем!.. Ну, а ты что скажешь? - обратилась она к Карпенко.
- Зоя не может быть председателем. Она и учится так… И у нее нет авторитета в классе, - сказал Женя.
- Ясно! - остановила его учительница. - Я объясню тебе. Авторитет - дело наживное. Вот будет председателем - и авторитет появится. Я ей помогу. Да и ты обязан помочь товарищу…
Так и выбрали председателем совета отряда Зойку Липкину, а старостой вместо Сережи Капустина - Сильву Орлову.
- Ну и выборы! - усмехнулся Стасик, выходя с друзьями из класса. - И рта никому, кроме девчонок, раскрыть не дала…
Они столкнулись лицом к лицу на пороге школы. Елизавета Серафимовна уходила, а Лидия Николаевна шла на уроки.
- Добрый день, Елизавета Серафимовна. Я уже три дня ищу встречи с вами… Скажите, пожалуйста, чем вызвано смещение Магакян… ну и все остальные перестановки в пятом "б"?
Щеки Елизаветы Серафимовны заалели, она гордо вскинула голову, глянула с высоты своего роста на маленькую Лидию Николаевну, столкнулась с ее прямым, изучающим взглядам и отвела глаза в сторону:
- Почему именно вы спрашиваете об этом? - сердясь на неизвестно почему вдруг охватившее ее волнение и испытывая неприязнь к этой маленькой женщине с серьезным, требовательным взглядом, ответила она. - Это я должна бы спросить у вас… Я бьюсь изо всех сил за укрепление дисциплины, а вы… вы устраиваете какие-то эксперименты. Поручаете девчонке вести урок… Естественно, она после этого вообразила о себе бог знает что! Ей ничего не стоит нагрубить мне!.. Дурные примеры заразительны!
- Тогда и спрашивать нужно с меня, - сказала Лидия Николаевна. - Собственно, что вы увидели в этом факте плохого? Я убеждена, да и не только я, Алевтина Васильевна говорила об этом на педсовете, что давать инициативу на уроке не только не вредно, но и необходимо…
- Абсурд! Дайте только волю, так эти ваши дети нам на голову сядут!.. И почему вы, собственно, так волнуетесь за Магакян?
- Она моя ученица. Лучшая ученица, понимаете?.. Я люблю эту девочку. У нее блестящие способности к анализу. Организаторские.!
- Ах вот оно что! - насмешливо воскликнула Елизавета Серафимовна. - Но любимчики, насколько я знаю, поощрялись в старой гимназии.
- Любить ребенка за его светлую голову - это не значит делать его любимчиком! Кому дано, с того и спросится. Я и требую по ее способностям… Видели бы вы, как она проводит вместе со мной дополнительные занятия! Легко. Увлеченно. У нее врожденный талант педагога. А какая выдумка!..
- О! Насчет выдумки вы правы! - перебила Елизавета Серафимовна. - Плоские анекдоты. Глупые загадки… Но у меня не одна Магакян, а целый класс! Вот ради них я и буду добиваться любыми способами твердой дисциплины и порядка!
- Не все способы хороши, Елизавета Серафимовна! Мы не хотим воспитывать болванчиков, слепо выполняющих любую команду. Нам нужны думающие люди!.. Кстати, вы не только Магакян сместили… А что касается ее, так я твердо верю: Саша вырастет и станет таким преподавателем, каким я только мечтаю быть… гораздо лучше, чем я… Если, конечно, ей не помешают, не внушат еще тут, в школе, неуважение к учительскому труду…
- Лидия Николаевна, вы… вы многое себе позволяете!.. До свидания! - Елизавета Серафимовна сбежала по ступеням крыльца и скрылась за углом.
НЕПОГОДА
Незаметно подкрался март. Зима, ощерясь зубьями сосулек, по ночам еще судорожно цепляясь за крыши домов, в панике отступала на север. На глазах у горожан в клочья расползалось белое покрывало земли. Дворники сбились с ног. Чистили, скребли, мели дороги, тротуары, площади. Удивлялись: откуда это столько мусору взялось?
Зиночка всегда с нетерпением ждал весны. Но сейчас от бесчисленных луж под ногами, грязи, мокрых и голых деревьев, серого низкого неба над головой ему становилось тоскливо. Хотелось сделаться таким крошечным, чтобы никто и не замечал.
Как много изменилось за девять месяцев в его светлом, безоблачном мире. И сам он стал другим. Да Зиночки-то уже давно и не было. С легкой руки Сазона его зовут по кличке Угол или по фамилии, будто он не двенадцатилетний мальчишка, а взрослый человек, которому много-много лет. Теперь он жил в постоянном напряжении. Боялся, что опять обманет Сазон или еще кто-нибудь. Стал настороженным, недоверчивым. В классе не разговаривал, на переменах не бегал, как другие. Знал, что вездесущая Елизавета Серафимовна может появиться в любую минуту. И тогда… тогда снова вызовет маму…
Он до сих пор помнит тот день, будто это было вчера. Утром он проснулся от запаха лекарств. И испугался, как тогда, когда папа. Кинулся в мамину комнату. Она лежала бледная, измученная, прижимая руки к груди.
- Болит, мамочка?
- Болит, - беззвучно, одними губами, ответила она и виновато улыбнулась: - Видишь, сынок, какая я… никудышная, - она долго лежала с закрытыми глазами. Потом медленно, будто сама с собой, заговорила: - Как ушел Ваня, так все и прахом пошло. Вот какую он мне силу давал… Сам… со смертью в обнимку, а ни себе, ни мне раскисать не давал. И сына воспитывал. И все в доме исправно было… А теперь что?.. Дом без хозяина - сирота. И мы с тобой горькие сироты. Что будет с тобой?.. Не про то я, что нашкодничал, С кем не бывает. На кого обопрешься в жизни? А я вот… от пустого разговора слегла… И тебя, сынок, мучаю… Позвони на завод. Видно, не смогу я нынче.
Он позвонил. Вызвал врача. Сварил кофе - он, говорят, помогает.
Мама, успокоенная, уснула. Видно, боль отпустила сердце.
Дожидаясь врача, он чуть не опоздал в школу. Солидный пожилой доктор выписал лекарство. А у калитки доктор на его испуганное "Что делать маме?" взял Зиночку за пуговицу пальто и сказал значительно:
- Прежде всего - положительные эмоции! И, конечно, избегать перегрузок. Неплохо бы на месяц-два - в санаторий… Вот так-то, молодой человек…
Зиночка все понял, кроме первого. Вернулся домой, нашел в словаре слово "эмоции". Оказывается, это - переживания, чувства, настроение!.. Нужно, чтобы у мамы было хорошее настроение. Мною радости. И никаких чтоб не было вызовов в школу!..
Весь день он только и думал: "Эмоции! Положительные эмоции". Машинально списывал с доски. Слушал и не слышал ничего.
После уроков он первым схватил в раздевалке пальто и, не дожидаясь Жени с Сашей, выскочил на улицу. Бежал по Державинскому и думал: "Только бы мама… Я сделаю. Я все сделаю!" И вдруг его настигла страшная мысль: "А что если мама…" Комок подкатил к горлу, Он остановился. Боялся, что за дверью… Порыв ветра сорвал с крыши подтаявшую сосульку. Она со звоном разлетелась у ног на мелкие кусочки. Зиночка вздрогнул и кинулся бежать. Рванул дверь и чуть не задохнулся от счастья: мама, живая!.. Сидела в кресле и чинила его рубашку.
Она подняла лицо с запавшими глазами:
- Вернулся, сынок! Я тебя так ждала. Сейчас ужинать.
Десятого марта, в сумерках возвращаясь из школы, Зиновий увидел у водоразборной колонки женщин. Он было прошел мимо, но слышал свою фамилию и затаился у забора.
- Плохи ее дела. Три дня работает, а две недели пластом лежит, - произнес чей-то знакомый скрежещущий бас.
- Ведь молодая еще. Неужто не вылечат? - спросила вторая.
- Где там! Беспременно умрет! Не весной, так осенью. Сердечники всегда так! - бодро, будто радуясь, ответила первая.
- Вы о ком, соседки, судачите? - подошла третья женщина.
- Да об Угловой же. Степановна говорит: умрет до лета.
- А как же мальчишечка? Пропадет без матери!
- Чего еще! - пробасила Степановна. - В приют возьмут.
- Мальчонку до слез жалко! - настаивала третья.
- Ишь, пожалела! - оборвала ее Степановна. - Да коли знать хочешь, он всему и причина. В школе чегой-то там сделал. Никого не признает! Вот мать и таскают в школу чуть не каждый день… Такие деточки живого в гроб вгонят!..
- Неправда! - крикнул Зиновий. - Стыдно так, Степановна!.. Вы… Вы никогда к нам больше не приходите! - и побежал.
Оторопевшие женщины молчали. Только Степановна бросила след:
- Как-кой мерзавец!.. Я ж говорила, истинный фулюган!..
Ворвавшись в дом, Зиновий, всхлипывая, кричал:
- Мама! Мама!.. Я прошу тебя… Я очень тебя прошу…
- Что с тобой? О чем ты? - испуганно спросила мама.
- Мама, никогда не пускай в дом эту… Степаниху. Она… она говорит о тебе… всякие гадости…
- Защитник ты мой дорогой, - растрогалась мама. - Не плачь, сплетница она. Вся улица знает… Ну, а если все же придет?
- Я выгоню ее! Метлой! - яростно закричал Зиновий.
- Ну-ну, успокойся. Раз так - не будет ее в нашем доме…
Зиновий сел было за уроки. Но потом решительно отодвинул задачник и стал что-то писать. Зачеркивал, вырывал листы. И упорно продолжал начатое… В комнате мамы уже давно погас свет, когда он кончил работу. Аккуратно переписал на чистый лист. Стараясь не скрипеть, открыл дверцу шифоньера. На плечиках прямо перед ним висела папина парадная гимнастерка. Ордена и медали горели золотом, серебром и темно-красной, как запекшаяся кровь, эмалью. Он долго стоял то открывая, то закрывая глаза. И видел отца. Живого, мужественного. Справедливого. Потом что-то прошептал и, вчетверо сложив листок, спрятал его в дальний, потайной карман гимнастерки, где отец при жизни хранил свой партийный билет.
В воскресенье, когда Зиночка еще спал, мама решила почистить парадный костюм отца, посмотреть: не завелась бы моль. Нащупав в кармане что-то твердое, вынула, развернула листок, волнуясь, роняя слезы, прочла:
"Папа, даю тебе честное пионерское слово, что буду настоящим мужчиной, как ты хотел тогда, в госпитале.
Я никому не дам обижать маму. А Степаниху в жизни не пущу на порог. Я буду делать все по правде, как ты. И у мамы тогда не будет болеть сердце. Ей нужны положительные эмоции. Так сказал доктор. Теперь маму никогда не будут вызывать в школу. А что Степаниха говорит, что я хулиган и из-за меня мама болеет и умрет, это вранье. Я вырасту и буду такой, как ты. И мама будет жить долго-долго, как я. Всегда готов!
Зиновий Углов".
Мама аккуратно положила клятву Зиночки на место. Наклонилась над спящим сыном и осторожно поцеловала в лоб.
- Вот и дождалась я… Мужчина растет. А какой же ты длиннющий стал, мой родненький. Да худой… Не бойся, сынок. Не умру я… пока ты не станешь таким, как отец. Слово ему дала.