Марцин высоко поднял брови и окинул младшего брата скептическим взглядом. А Петрик сиял, как начищенный пятак.
- А средний? - спросила Шелестина.
Даже она обратила внимание, что мама ни словом не обмолвилась о Марцине.
- Марцин? - Теперь уже мама вздохнула. - Тоже мальчик неплохой, но… к сожалению, трудный…
- С характером? - с готовностью подсказала Шелестина, и в голосе ее послышались торжествующие нотки.
- Я бы назвала это скорее бесхарактерностью, - в раздумье проговорила мать. - Обещаний своих не выполняет, не думает о других. Несобранный, не умеет систематически заниматься, все делает тяп-ляп, в самую последнюю минуту.
- Точь-в-точь как мой Юзек в его возрасте! - сочувственно подхватила Шелестина. - Вылитый Юзек! Не хочу вас огорчать, но это уже навсегда у него останется, на всю жизнь…
- Ну что вы! Я не смотрю на это так пессимистически. Вот разделаюсь со срочной работой и возьмусь за него!
Марцин чуть зубами не заскрипел. Только этого не хватало! Мама и так к нему вечно придирается по поводу и без повода. В чем она его упрекнула? Ага, о других не думает. Сейчас он ей докажет, как глубоко она заблуждается.
- Налить вам еще чаю? - спросила мама.
- Нет, спасибо! Чай очень вкусный, но, пожалуй, хватит, - отказалась Шелестина не очень решительно, и мама, наверное, налила бы ей еще чашку, если бы в комнату не вошел Марцин.
- Добрый вечер! - сказал он, шаркнув ногой. - Мамочка, прости, пожалуйста, но я только что встретил на лестнице управляющего, и он велел передать, что сейчас будет решаться вопрос о волейбольной площадке и чтобы ты срочно зашла.
- Что ты говоришь? Сегодня? - удивилась мама. - Новый управляющий на редкость энергичный человек. Вы не обидитесь, если я пойду? - обратилась мама, к гостье.
Когда за Шелестиной закрылась дверь и мать стала поспешно убирать свое шитье, Марцин объявил с гордостью:
- Никакого управляющего я не встречал. Это просто "скорая помощь"… Потому что мне показалось…
Но вместо благодарности его ждало жестокое разочарование.
- Прошу тебя больше никогда, - сердито сказала мама, - слышишь, никогда! - не повторять подобных выходок.
- Но ведь… - лепетал обескураженный Марцин, - ведь Вацеку…
- Не равняй себя с Вацеком! - окончательно рассердилась мать. - Вообще ты слишком много себе позволяешь! Вот погоди, я за тебя возьмусь! Где ты до сих пор пропадал? Опять уроки сделать не успеешь. Ну-ка, принимайся живо за дело!
- Мне есть хочется.
- Чаю себе налей. Котлеты остались от обеда, достань из холодильника.
Следом за Марцином на кухню приплелся Петрик. Остановившись на почтительном расстоянии, он молча наблюдал, как ест брат. Что Марцин зол, было ясно, и он решил соблюдать осторожность и не рисковать понапрасну. Нетерпение, с каким он поджидал Марцина, объяснялось не только братской привязанностью. Дело в том, что к завтрашнему дню им задали нарисовать картинку: "Весна в парке". А поскольку в рисовании Петрик был не очень силен, он рассчитывал на помощь Марцина.
Марцин с готовностью согласился помочь, то есть просто-напросто нарисовать за Петрика картинку. Но зато уж вышел подлинный шедевр со всеми атрибутами весны - с молоденькими весенними листочками, с птичьими стаями в синем небе, с фиалками в зеленой траве, и стоил этот шедевр… четыре злотых.
- Раньше ты ни разу… - пораженный требованием брата, запинаясь, проговорил Петрик.
- Раньше ко мне с ножом к горлу не приставали, - перебил Марцин.
Петрик бросил на брата тревожный взгляд и, скрепя сердце, достал из ящика жестяную коробку из-под растворимого кофе, служившую ему сейфом. Процедура открывания "сейфа" была сокрыта от глаз Марцина: Петрик ревниво оберегал свое сокровище и предусмотрительно повернулся к брату спиной. Но позвякивало в коробке многообещающе.
Марцин был горд собой: вот что значит котелок варит! Недаром про него ребята говорят: не голова, а компьютер! Итак, еще две жевательные резинки обеспечены. И совесть спокойна: деньги заработаны честно. Петрик получит пятерку. Пятерка за четыре злотых! Дешевка! Каждый бы столько заплатил!
Марцин сделал уроки, вымыл перед ужином руки, даже мусор вынес, после чего стал собирать портфель. А то по утрам в спешке вечно половину забываешь. И все это он делал в пику маме: пусть убедится, как она была неправа в разговоре с Шелестиной. Мать время от времени поглядывала на него, но обратила ли она должное внимание на то, как он себя сегодня ведет, неизвестно. Она записывала расходы, и, вероятно, у нее что-то не сходилось. Она пересчитала деньги в кошельке и в поисках мелочи высыпала содержимое сумочки на колени.
- Петрик, поди-ка на минутку!
Петрик вышел из ванной с зубной щеткой в руке и белыми усами под носом.
- Ладно, умывайся, а потом разменяешь мне десять злотых.
- Десять, - протянул Петрик. - У меня восемь только…
- Как? У тебя ведь было двенадцать. Куда же они девались?
- Да… но… но…
Петрик покраснел как рак, отчего белые усы казались еще белей.
Марцин у матери за спиной делал ему отчаянные знаки молчать. Но, как назло, при этой сцене присутствовал Вацек. Заподозрив неладное, он коротко бросил:
- Марцин у него выклянчил, не иначе.
- Ты почему молчишь? - В голосе мамы послышался еле сдерживаемый гнев. - Кто взял у тебя деньги, отвечай сейчас же! Марцин?
Петрик молча кивнул головой.
- Ну что я говорил! Так и есть, выклянчил!
- А вот и не выклянчил, вот и не выклянчил! - повторял Марцин в ярости. - Не знаешь, за что он мне их дал, так не вмешивайся.
- А за что же он тебе их дал? - спросила мать.
Марцин понял, что сморозил глупость, в довершение всего еще младшего брата подвел, но отступать было поздно.
* * *
Петрик с заплаканным лицом корпел над рисунком. Мама приняла сердечные капли - сильный запах распространился по всей квартире. Вацек, время от времени отрываясь от книги, с презрением посматривал на младшего брата.
Марцин молчал, стиснув зубы. "Где взять денег? Как избавиться от проклятого долга?" - одолевала его мучительная мысль. Правда, это не помешало ему быстро заснуть, но последнее, о чем он подумал, было: "Вот бы выиграть у кого-нибудь на спор хоть десять злотых. Но с кем спорить? И о чем?"
4
Памятник Конопницкой ходили смотреть все, кроме Ирены; у нее заболела мать, и пришлось сбегать в аптеку и сделать кое-что по хозяйству.
Но этот факт, сам по себе похвальный и свидетельствующий о высокой сознательности учеников шестого "А", не удовлетворил Скочелёву. Ей хотелось, чтобы каждый "высказался".
- Вот занудство! Марцин, ты сделал математику? Дай списать! - прошептал Костик и, взяв у Марцина тетрадь, стал списывать.
Делал он это очень ловко. Положив тетрадь слева на скамейку и держа палец на нужной строчке, переписывал задание в свою тетрадку, лежащую на коленях, одновременно не забывая с преувеличенным интересом поглядывать серыми невинными глазами то на учительницу, то на отвечающего у доски. На Скочелёву это производило хорошее впечатление, и она время от времени бросала одобрительный взгляд на примерного ученика.
Отвечали ребята вяло, без энтузиазма, хотя изо всех сил старались угодить учительнице. Кажется, все уже было сказано: и что памятник передает сходство, хотя выполнен в современном стиле, и что жалко, что он такой небольшой, и что хорошо ребятам из школы имени Конопницкой: Саксонский сад у них под боком. И что памятник всегда будет напоминать людям о поэтессе, которая глубоко сочувствовала обездоленному крестьянству.
Но нет, все не то. Учительнице хотелось услышать что-то совсем другое.
- Мне кажется, - когда все высказались, взяла слово Иренка, - тут важно, что каждый, кто смотрит на памятник, вспоминает: он сооружен на деньги, собранные детьми.
- Правильно! - с просиявшим лицом воскликнула Скочелёва.
- …дети со всей Польши, - продолжала Иренка, - смотря на памятник, думают: я тоже внес деньги - и им приятно это сознавать.
- Хорошо, Иренка, очень хорошо! - сказала учительница. - Видите ли, дорогие ребята, мне хочется поделиться с вами одной мыслью, которая недавно мне в голову пришла… - Учительница помедлила, будто в поисках нужных слов.
Ребята сидели, притихнув и не спуская с нее ожидающих глаз.
А Марцина словно током ударило. Не иначе, опять будут деньги на какой-нибудь памятник собирать. Ну, да, Сенкевичу! Он даже слышал обрывок разговора между Скочелихой и Пусей, когда относил глобус в учительскую. Опять взносы! Опять поборы! Никогда уже ему, значит, не вылезти из долгов, а о кино или мороженом нечего и мечтать!
- Можно мне! - подняв руку, Марцин вскочил с места. - Мне хотелось бы еще кое-что прибавить к высказываниям о памятнике Марии Конопницкой.
- Вовремя надо было говорить. - Голос у учительницы был недовольный. - Что-нибудь очень важное?
- Да, очень. Об этом многие дети и взрослые думают. И я подумал, но после позабыл.
- Ну, говори! Только, пожалуйста, покороче.
- Хорошо. Так вот, стоя вчера у памятника и глядя на гранит, из которого скульптор изваял впечатляющую фигуру погруженной в глубокое раздумье поэтессы…
- Солянский, я ведь тебя просила…
- …я подумал: какое счастье, что больше не надо собирать деньги!
- Солянский, что за глупые шутки!
- Я не шучу. Ведь сил никаких уже нет: и макулатуру сдавай, и бутылки, и чего только не напридумывали. А попреков сколько от родителей: "Опять взносы! Когда же этому конец!" И теперь, когда памятник поставлен, все вздохнули с облегчением: ничего больше не надо вносить!
Солянский сел и обвел класс торжествующим взглядом. Но он глубоко заблуждался, рассчитывая на одобрение. Целый лес рук поднялся, послышались протестующие голоса: неправда, и родители и дети охотно жертвовали на памятник. Деньги ведь были пустяковые, но стекались со всех концов страны, и так грошик по грошику…
Учительница молчала. Но по ее поджатым губам видно было, что слова Солянского ее задели. Подойдя к столу, она тяжело опустилась на стул и стала вглядываться в лица своих учеников.
- Дурак! - шепнул Костик. - Обязательно надо вылезти, как будто за язык тебя тянут!
- Солянка! Сколько ты внес на Конопницкую? - крикнул Макс Патерек. - Мы вернем тебе, купи себе на эти деньги жвачку!
Марцина в жар бросило. Ах, так! Он ради них себя в жертву принес: сколько раз он слышал, как они ропщут из-за очередного сбора денег, а ему отплатили черной неблагодарностью. И Костик туда же! Хватит, не желает он ничего общего иметь с этими лицемерами!
Тут он взглянул на Скочелёву, все так же молча сидевшую за столом, и ему стало ее жалко. Наверное, она большое значение придает этому делу. И правда, чем столичная школа хуже сельской? Почему та предложила воздвигнуть памятник Конопницкой, а они не могут организовать сбор средств на памятник Сенкевичу? В газете напишут: "По инициативе 407 варшавской школы…" И с телевидения приедут. Их с Костиком обязательно по телевизору покажут, они ведь во втором ряду сидят.
- Пани Скочелёва! - подняв руку, опять встал Марцин. - Я не хотел… я ничего против Сенкевича не имею… и деньги дам, хотя вы не представляете себе, как это трудно бывает. А сказал я, потому что действительно у памятника Конопницкой мне это в голову пришло… Не верите?
- Нет, почему же, верю, - холодно ответила учительница. Тут зазвонил звонок, и она, взяв журнал, прибавила, направляясь к двери: - Очень на тебя похоже.
- Ну и влип ты, Солянка! Теперь у нее будет зуб против тебя! Она тебе еще припомнит! - кричали со всех сторон.
Только Эва сохраняла среди этого галдежа удивительное спокойствие.
- А я понимаю Марцина, - сказала она. - Он прав, что недоволен. И я бы на его месте предпочла на что-нибудь другое деньги тратить: На повязку, например, уши на ночь завязывать. Может, меньше будут торчать…
5
На первой же перемене Казик подошел к Марцину и не отходил от него ни на шаг. Как репей пристал. У него на глазах распечатал выигранную вчера жвачку и без зазрения совести отправил в рот. Хотя это противоречило неписанному правилу: жвачку полагалось жевать только на большой перемене.
- Еще восемь штучек за тобой. Не забыл? - спросил он как бы между прочим, с нетерпением поджидая ответа.
- Не забыл, не беспокойся! - буркнул Марцин. - А теперь проваливай, у меня к Костику дело есть.
- К Костику? - протянул Казик разочарованно. - И чего ты возжаешься с ним?
- Сказано, проваливай, а то получишь!
- Тоже мне, чемпион по боксу! - пробормотал Казик невнятно, так как рот у него был залеплен жевательной резинкой. Но отошел на всякий случай в сторонку: с Марцином лучше не связываться.
С Костиком Марцин подружился в начале года. Как-то оба они оказались победителями в очередной драке и обоим снизили отметку по поведению. А несчастье, как известно, сближает.
С виду тощий, долговязый, Костик производил впечатление скорее неблагоприятное: бледное, усеянное веснушками лицо, чересчур тонкая и длинная, как у жирафа, шея и всегда чуть приоткрытый рот. А вдобавок - руки и ноги длины непомерной.
Но надо было видеть его в деле! Точно боа-констрикторы, обвивались вокруг противника его длинные руки, из невероятной дали пинали врага его длинные ноги, а голова на длинной шее вытягивалась, как высоченная сторожевая башня, с которой ведут наблюдения из крепости за неприятельскими маневрами.
При первом взгляде на Костика новый учитель, а особенно учительница заключали, что он плохо питается. В самом деле, кожа да кости, дистрофик настоящий. Однако отсутствием аппетита Костик не страдал: это каждому становилось ясно, стоило только посмотреть, как загораются у него глаза при виде тарелки с супом в школьной столовке, с какой быстротой уплетает он свою порцию и просит добавки, будь то молочная лапша, суп из шпината или борщ. Значит, полагали педагоги, мальчик - из малообеспеченной семьи, но при проверке и это оказывалось не так. Костик питался хорошо, хотя и был худ, как щепка. Просто, как говорится, не в коня корм.
Сам Костик считал, что ему в жизни не везет. Стараешься-стараешься, из кожи вон лезешь, а толку чуть. Никак маме не угодишь! С утра до ночи только и слышишь: "Костик, бери пример с сестры! Костик, будь человеком!"
И однажды, удрученные несправедливостью, они с Марцином поделились своими огорчениями друг с другом и пришли к единодушному выводу: дом - сущий ад. Семья - чудовищное изобретение. Брать пример с братьев и сестер - постыдно и унизительно! Что значит - быть человеком, точно ты родился обезьяной? И вообще мнение окружающих - мура и нечего с ним считаться. Подумаешь, общественное мнение! Плевать они хотели на него!
Вот как говорилось в минуту жизни трудную, но в действительности-то дело обстояло иначе.
Будь Марцину безразлично, что подумает о нем Казик и что скажут товарищи, не стал бы он сушить себе голову проигрышем.
* * *
Когда Марцин рассказал о своих злоключениях Костику, тот решительно заявил:
- Дурак!
- Кто? Казик?
- Казик-то не дурак! Он, будь здоров, марку машины разглядел. Иначе не стал бы рисковать. Ты дурак, что на удочку попался. Десять штук! Ведь это целое состояние!
- Без тебя знаю! Не для того я рассказал, чтобы ты мне нотации читал. Лучше посоветуй, как выпутаться.
- Советоваться надо было раньше, - буркнул Костик.
- Как же теперь быть?
- Вот то-то и оно!
- Может, еще с кем-нибудь поспорить, но чтобы уж верняк. Клин клином вышибать!
- Тогда на шесть спорь.
- А почему не на восемь? Восемь ведь нужно.
- Две беру на себя. А шесть, хоть лопни, но добывай сам. Иначе крышка тебе!
- Согласен. Но с кем спорить-то?
Марцин беспомощно обвел глазами зал.
У окна столпились ребята. Они слушали разглагольствования Вицека Бирюковского, по прозвищу Бирюк, который остался на второй год, как и Пионтковский. В учебе был он не силен, зато кулаки у него были как кувалды и язык подвешен хорошо. Вечно он что-то рассказывал, и рот у него никогда не закрывался. А так как принадлежал он вдобавок к отряду "жвачные", его мощная пасть несла двойную нагрузку - еще бы! - и языком мели и челюстями ворочай!
Тут Марцина осенило, и он поспешно направился к ребятам, потянув за собой Костика.
- Бирюк, ты - чемпион по трёпу! - объявил Марцин с притворным восхищением.
- Да брось! - отмахнулся Бирюк, но в голосе его прозвучало самодовольство.
- Но до этого тебе еще далеко… Ну как его?.. Ну который против Карфагена выступал… Вылетело из головы…
- До Катона, - подсказал Костик.
- Вот-вот, его я и имел в виду! Катон говорил, только когда хотел, а ты говоришь, говоришь, без конца, непроизвольно.
- Как это? Что за чушь!
- Вовсе не чушь. У тебя болезнь такая: несешь, несешь и не можешь остановиться. Даже на уроках бубнишь все время потихоньку. А когда один останешься, сам с собой разговариваешь. Я видел раз, как ты шел по улице и бормотал что-то себе под нос. Вот провалиться мне, если вру! Я прямо остолбенел. Но теперь-то я знаю: это болезнь. Сестра Костика говорила даже, какая - она на врача учится, только я название позабыл.
- По-польски это называется недержание речи, - изрек Костик с важным видом. - Алиция и по-латыни сказала, да я не помню уже.
- Точно! Недержание.
- А по уху не хочешь? - грубо перебил его Бирюковский.
- Вицек, миленький, - пропел Марцин сладенько, - я же понимаю, тебе неприятно, но факт остается фактом. Если бы не эта болезнь… Как ее?.. Тьфу, опять забыл!.. Ты мог бы помолчать, правда?
- А я и так могу, если захочу. Отстань!
- Нет, не можешь! Слабо! Это, как его, недержание… сильней.
- Нет, могу.
- Полминуты?
- Сколько захочу.
- Целый урок?
- От звонка до звонка!
- Спорим, не можешь?
Бирюковский протянул руку.
- На сколько?
- На двенадцать, нет, жалко мне тебя, на шесть жвачек.
- Да хоть на двадцать шесть! Все равно расплачиваться тебе! Разнимите, ребята! Никакой болезни у меня нет… Погоди, дам я тебе, Солянка, вверх тормашками у меня полетишь и десять раз перекувырнешься!
Костик разнял их. Ребята сочувственно поглядывали на Бирюковского. Никто не сомневался, что проиграет он.
Звонок возвестил конец перемены.
- Бирюк! Шесть жвачек - тю-тю!
- Внимание, недержание! - крикнул кто-то.
Бирюк даже рот зажал пятерней и, бросая по сторонам свирепые взгляды, вошел вместе со всеми в класс.
- Смотри, Бирюк, до звонка - ни гугу! Могила! - подначивал Костик, желая подыграть Марцину.
Бирюковский молча подсунул кулак ему под нос.
Минуту-другую любопытные взоры были прикованы к Бирюку: выдержит или нет? Но когда историчка объявила, что нового материала давать не будет, а займется опросом, интерес к спору моментально угас.
Не разжимая рта, Бирюк подтолкнул Костика, с отчаянием во взгляде показывая украдкой то на себя, то на учительницу. Но Костик сделал вид, что не понимает.
- Что тебе? - спросил он шепотом.