Но тут совершенно внезапно - так сказать, без объявления войны - появился я, полицейский, занимающийся расследованием убийства с небольшой группой надежных коллег. И мы задержали целую толпу клиентов борделя.
Вот почему Визневски в тот вечер пытался отговорить меня от проведения облавы. Когда я стал упорствовать, ему не оставалось ничего другого, кроме как согласиться (потому что уж слишком много мы увидели), но поначалу он все же настойчиво пытался меня отговорить.
"Мы ведь не полицейские из отдела нравов, - говорил он мне в тот вечер. - Арестовывать тех, кто таскается по шлюхам, - в общем-то, не наше дело".
"Если ты сейчас напортачишь, - предупреждал он, - это может оказаться последним арестом, который ты произведешь. Это может бросить тень на твоего отца. И на твою сестру. Тебя могут начать поливать грязью. Тебе это совсем не нужно, Билли. Тебя ведь и так ждет блестящее будущее".
Я тогда подумал, что он просто трусит и потому пытается не позволить мне лезть на рожон и арестовывать известных политиков и архиепископа. Я подумал, что он просто хочет избежать рискованных действий.
Но в действительности все оказалось совсем иначе: он всячески старался помочь людям, которые платили ему за помощь.
Особняк-бордель был частью его системы "крышевания".
Никто не знал это лучше, чем Рамона Диллавоу. Она знала, что полицейские ее прикрывают, а также лично знала клиентов борделя, которых тоже "крышевали". У нее в мозгу имелась очень ценная информация - настоящий клад.
И вот теперь она была мертва. Теперь она уже ничего не сможет рассказать, не назовет ни одного имени.
Я посмотрел Визу прямо в глаза. Я был уверен, что он убил Верблюжье Пальто - парня, с которым я встречался в метро. Таких совпадений не бывает.
И вот теперь я осознал, что, возможно, Рамону Диллавоу тоже убил он. А теперь пытался замести следы.
- Давай начнем с такого вопроса, - сказал Виз. - Когда ты в последний раз видел жертву?
Когда я в последний раз видел Рамону Диллавоу? Хм, в последний раз я видел ее, когда она тайно встречалась в ресторане "Тайсонс" на Раш-стрит с моей сестрой.
И тут, как будто режиссер сказал в микрофон: "Быстренько выходи на сцену", моя сестра - детектив Пэтти Харни - взошла вверх по ступенькам и посмотрела на мертвую истерзанную жертву.
Затем она взглянула на меня.
"Теперь все будет хорошо, братик, - успокаивала она меня вчера вечером, когда я напился вдрызг и впал в ступор. - Все будет хорошо".
"Нет", - мысленно уговаривал я себя. Нет. Это не могла быть Пэтти. Кто угодно, но не Пэтти.
- Я жду ответа, - нетерпеливо сказал Виз.
Я посмотрел сначала на Визневски, затем опять на свою сестру.
Что, черт возьми, происходит?
Настоящее
48
Запах братвурстов, шипящих на гриле, настраивает мой желудок на позитив, а голос моего брата Айдена возвращает меня к приятным воспоминаниям. Брат наклоняется над грилем и страшно ругается, когда мелкие брызги жира попадают ему в глаз.
- Почти готово, - объявляет Айден, сходя с настила на мягкую траву, растущую на заднем дворике, и вытирая пот со лба. - Они, похоже, будут идеальными.
Айден показывает пальцами знак, означающий, что все классно.
- Можно подумать, братвурсты так уж трудно приготовить, - бурчит себе под нос Брендан, бросая футбольный мяч в сторону Айдена. - Эй, шеф-повар Пьер, нужно всего лишь немного их поджарить, а затем положить на кусок белого хлеба.
Это шестьдесят первый день рождения моего отца. Мы отмечаем его скромно: просто устраиваем на заднем дворике пикник с мясными блюдами. Участвуют только ближайшие родственники. Брендан прилетел из Далласа, а Айден приехал на автомобиле из Сент-Луиса. Папа сказал, что не хочет организовывать ничего особенного, потому что мы и так уже на славу погуляли в прошлом году (как-никак, юбилей - шестьдесят лет!). Но я знаю, что истинная причина - это я. Все уделяют особое внимание мне - младшему сыночку, пострадавшему от черепно-мозговой травмы и, между прочим, единственному, кто остался в живых после перестрелки, которая унесла жизни детектива Кэтрин Фентон и заместителя прокурора штата Эми Лентини. Ко мне относятся так, как будто я - хрупкая фарфоровая кукла. "Давайте не будем устраивать грандиозного празднования, потому что Билли к нему не готов", - говорили они, наверное, друг другу.
Физически я вроде бы уже вернулся к нормальной жизни - а точнее говоря, почти нормальной. Я могу ходить без посторонней помощи. Я могу отжаться от пола одиннадцать раз. Я могу спать в течение пяти часов непрерывно. Ко мне вернулся аппетит, хотя я и не в состоянии есть овощи - по крайней мере, я заявляю об этом Пэтти каждый раз, когда она мне их предлагает.
Умственно - это уже совсем другая история. Я сильно скучаю по Кейт, потому что она довольно долго занимала важное место в моей жизни. Она была напарницей, другом и - хотя и очень короткое время - даже кем-то более близким, чем друг. Я видел ее почти каждый день на протяжении нескольких лет. Однако потом все странным образом переменилось. Наши отношения стали напряженными. Мы перестали друг другу доверять.
А затем появилась Эми. Последнее, что я о ней помню, - тот вечер, когда мы ужинали вдвоем. В конце вечера мы поцеловались, и я почувствовал, как внутри меня что-то взорвалось - как будто через ее и мои губы проскочил электрический разряд. Я почувствовал себя так, как никогда раньше - с тех пор, как умерла Валерия. Я помню, что это взбудоражило и даже напугало меня. Помню, мне показалось, что Эми испытывает такие же чувства по отношению ко мне.
Но теперь все, что я имею, - это тупая боль. Боль, которую я не могу идентифицировать, и я не в состоянии понять, откуда она исходит. Возможно, такую боль испытываешь, когда теряешь человека, в которого уже начал влюбляться? Или это ощущение вины, что не уберег?
Мне очень хотелось вспомнить, что тогда произошло.
- Мы всю зиму ворчим по поводу холодов, а когда наступает лето, мучаемся от жары.
Отец, держа бутылку пива "Бэд лайт", вытирает лицо. Хотя солнце уже начинает исчезать за деревьями, растущими на заднем дворике, в середине июля даже вечером еще жарко.
Папа ведет себя сдержанно. В таком поведении проявляется охватившая его озабоченность. Его представление о том, каким образом отвлечь меня от мрачных мыслей, состоит в том, что нужно говорить о погоде. Так ведут себя Харни. Мы не очень-то любим открыто выражать эмоции.
- Как проходит расследование? - спрашиваю я.
- Какое расследование? - недоумевает он.
Будучи начальником следственного управления, отец одновременно занимается бесчисленным множеством уголовных дел. В основном он контролирует их все.
Я посмотрел на него пристальным взглядом.
- Двойное убийство, - говорю я. - Ты, возможно, помнишь о нем. То самое происшествие, во время которого я получил пулю в голову.
Папа напрягается.
- Никто ничего не рассказывает, - вздыхает он.
Поскольку расследование имеет отношение ко мне - то есть к его близкому родственнику, ему не разрешают в нем участвовать и даже контролировать его.
- Если я все правильно помню, - возражаю я, - твои уши все еще функционируют.
Что мой папа, что Гоулди - трудно представить, что они не найдут возможности сунуть свой нос в расследование, если только захотят. А они хотят.
- Я уверен, что с тобой все будет в порядке, - говорит папа, явно пытаясь уйти от ответа и успокоить меня. - Лично я полагаю, что в данном случае все понятно. Кейт зашла и увидела тебя с Эми, у нее начался приступ ревности, она открыла огонь, а вы стали стрелять в ответ. В результате два человека погибли, а тебе повезло. С моей точки зрения, единственным человеком, совершившим в той комнате преступление, была Кейт, и она уже мертва. Если бы принимать решение доверили мне, я закрыл бы уголовное дело без предъявления обвинения.
В его голосе сквозит надежда. Но он все еще не ответил на мой вопрос.
Папа смотрит на меня с таким видом, словно может мне кое-что сказать и пытается решить, стоит ли говорить. Я жду, пока он поборет свои сомнения.
- Вот черт!.. - начинает нервничать он. - Я не хотел упоминать об этом сейчас. Когда угодно, но не сегодня вечером.
- Упоминать о чем?
Он шумно выдыхает.
- Они… Расследование теперь проводит другой полицейский.
- Кто?
Отец качает головой.
- Визневски, - говорит он.
Я делаю шаг назад:
- Как это…
- Он сам вызвался. Ходил к суперинтенданту полиции.
- К суперинтенданту, который желает, чтобы мою голову принесли ему на блюде.
- Да, именно к нему.
- Он передал проведение расследования Визу? Тому, который ради наживы занимался "крышеванием"? Тому, который пытался отговорить меня от проведения облавы в борделе, ибо он прикрывает политиков, которых я задержал? Тому, который убил менеджера борделя, чтобы она не указала на него? Который убил полицейского, встречавшегося со мной на платформе метро, - убил потому, что благодаря ему я уже подбирался к…
- Билли, Билли. - Папа поднимает руку в успокоительном жесте. - У нас нет доказательств. Я знаю, что ты прав. Но то, что думаю я, не имеет значения. Нам необходимо доказать, что Визневски - коррумпированный полицейский.
Он бросает в сторону пивную бутылку. К счастью, она попадает на траву, а не разбивается о крыльцо.
- Я бы уволился из полиции из-за того, как они с тобой обошлись, - признается он. - Но как это тебе поможет? Как частное лицо я не смогу быть тебе полезным. А вот в своей должности, даже если меня будут всячески сдерживать, возможно, смогу что-нибудь сделать.
Через заднюю дверь заходит Пэтти. Она несет салат в огромной стеклянной чаше. Никто из мужчин не станет его есть - если только Пэтти не выхватит и не наведет на них свой пистолет, что, вообще-то, вполне может произойти.
- Вы, ребята, оба упускаете один важный момент, - говорит она - говорит так, как будто все время участвовала в нашем разговоре - от начала и до сего момента. Я оглядываюсь и замечаю открытое окно на кухню. Возможно, через окно она все слышала.
- Какой момент? - спрашиваю я.
- А тот момент, - уточняет она, - что тебе необходимо вернуть память. И пока этого не произойдет, ты будешь игрушкой в руках у Визневски.
49
Доктор Джилл Ягода, щуря глаза, внимательно всматривается в меня. Она откидывается назад на высокую спинку обитого кожей стула, скрещивает ноги и снимает очки в черной оправе. Затем заводит за ухо прядь пепельных волос, свисающих сегодня ей на плечи.
- Это все? - спрашивает она. - Все, что вы помните?
- Да, пожалуй, все, - отвечаю я.
- У вас была встреча с Эми Лентини, которая вызвала у вас множество эмоций. Вы вернулись домой и утопили свою печаль в алкоголе. К вам в дом зашла сестра. У нее есть ключ?
- От моего дома? Да, конечно. У Пэтти есть ключ.
- А на следующее утро женщину, которая заведовала борделем, - Рамону Диллавоу - обнаружили мертвой. Перед смертью ее пытали.
- Именно так.
- Получается, что в течение двух дней были убиты двое - та женщина и полицейский, с которым вы встречались на платформе метро.
- Правильно. Как будто кто-то пытался убрать свидетелей и тем самым замести следы.
- А затем… - Она наклоняется вперед.
- А затем - ничего, - говорю я. - Я не помню ни одного события. Занавес закрывается. Конец представления. Надеемся, что вам понравилось. Спасибо, что пришли. Желаем без происшествий добраться домой.
Она закатывает глаза:
- Это произошло… за две недели до того, как вы получили пулю в голову.
- Я знаю.
- И две недели полностью выпали из памяти?
Я сжимаю ладонь в кулак, а затем резко разжимаю и поясняю:
- Вжик - и нету.
- Вы даже не помните судебное разбирательство относительно секс-клуба? - спрашивает она. - Когда мэр, архиепископ и все остальные, арестованные в том особняке, предстали перед правосудодием…
- Нет, - говорю я. - То есть я читал о нем позже - как и все остальные в этой чертовой стране. Но читал как будто не о себе, а о каком-то другом человеке. Судебное разбирательство выпало из памяти полностью.
- Я… Ну хорошо.
Женщина-психиатр с образованием, полученным в университетах, входящих в Лигу плюща, закусывает нижнюю губу.
На ней сегодня еще одно длинное платье без рукавов - на этот раз ярко-синего цвета. Она, надо сказать, прямо-таки наряжается, когда идет на работу. Обручального кольца на пальце что-то не видно. Я замечаю детали просто в силу привычки - как детектив и как мужчина, не утративший основного инстинкта… Но вообще в известном смысле она меня не интересует. Может, заинтересует при других обстоятельствах.
- Скажите мне что-нибудь, - прошу я.
- Ну, это всего лишь… Причины, провоцирующие потерю памяти, могут быть физиологического и психологического характера, - объясняет она. - К потере памяти могут привести травматические повреждения. Например, вы попадаете в дорожно-транспортное происшествие и затем не помните момента столкновения. От удара вы потеряли сознание, и теперь у вас ретроградная амнезия.
- Это, видимо, физиологические причины.
- Да. Или же неврологическая амнезия - потеря памяти, вызванная черепно-мозговой травмой. Она тоже физиологического характера. Вы могли бы полностью утратить память в результате столь тяжелой травмы.
- Да, мог бы, - соглашаюсь я, - но ведь не утратил.
- Именно так. Не утратили. Ваш случай - очень специфический. У вас, похоже, прочная, отчетливая память, которая в определенный момент вдруг резко обрывается - как по щелчку пальцами. Вы переходите от полноцветной трехмерной памяти к абсолютно черной дыре.
- Верно. Я помню, как находился в квартире Рамоны Диллавоу, а затем, как я уже говорил: "Вжик - и нету".
- Ваши причины - не физиологические, - подытоживает она. - Они эмоциональные. Дело не в том, что вы не можете вспомнить, Билли. Что бы тогда ни произошло… Вы не хотите вспоминать.
50
Я гуляю по улицам - или, как я это называю, прохожу физическую терапию, которая предполагает, что я должен ходить пешком не меньше двух миль в день (если мое ковыляние с частыми остановками можно назвать ходьбой). Я двигаю ногами и руками и надеюсь, что они совместными усилиями высвободят что-то в моем мозгу и в голове внезапно прояснится. Я не прошел еще и одного квартала, а мое лицо уже покрылось потом, а рубашка - опять же от пота - стала прилипать к груди.
Потерять память - все равно что положить какой-то предмет в укромное место и забыть о нем, с той лишь разницей, что вы не только не можете найти нужную вещь, но еще и не помните, что это была за вещь. Поэтому вы продвигаетесь сквозь туман, надеясь на то, что натолкнетесь на нечто и сразу узнаете, что оно такое.
Или, как я уже сказал, вы проходите физическую терапию.
Сейчас лето, а потому везде полно детей. Они бросают друг другу через дорогу бейсбольные мячи, бегают по воде, хлещущей из открытого пожарного гидранта, съезжают вниз с металлических горок, карабкаются по подвесным веревочным лестницам и играют в песочницах. Куда ни глянь - везде предвыборные плакаты и баннеры, обернутые вокруг столбов или прикрепленные к заборам. Чаще всего попадаются на глаза ярко-зеленые с желтоватым отливом плакаты, на которых огромными белыми буквами написано: "МАРГАРЕТ - В МЭРЫ".
Когда мэр Фрэнсис Делани опозорился и был вынужден оставить свой пост, а законодатели штата приняли закон о досрочных выборах мэра, все полагали, что кандидатом номер один на должность градоначальника будет конгрессмен, представляющий северную часть города, а именно седовласый и симпатичный Джон Тедеско, который проработал в палате представителей четырнадцать лет. В его "сундуках" водились миллионы, которые он мог потратить на предвыборную кампанию. У него были связи, возникшие за долгие годы службы в государственном аппарате. Однако он, сославшись на ухудшающееся здоровье, добровольно выбыл из предвыборной гонки и стал поддерживать свою приятельницу - прокурора штата Маргарет Олсон.
В преддверии внеочередных выборов, связанных с отставкой мэра Делани, Максималистка Маргарет занимает теперь ведущие позиции среди кандитатов. Три члена совета района и два выборных окружных администратора тоже выдвинули свои кандидатуры, но Маргарет - единственная женщина. Кроме того, у нее намного больше денег, а ее репутация борца с преступностью, стремящегося положить конец коррупции, уже берет, похоже, верх.
Маргарет Олсон - везде: на телевидении, в Интернете, на ламинированных брошюрах в моем почтовом ящике… Самый свирепый и амбициозный прокурор из всех, которых когда-либо видели в округе, почти наверняка станет следующим мэром Чикаго.
Я потратил на ходьбу больше часа. Отправляясь на прогулку, прихватил с собой бутылку воды, но полчаса спустя она опустела. Я дошел до пересечения Норт-авеню с Дэймен-авеню и Милуоки-авеню, где хорошо одетые яппи и различные неформалы "зависали" в уличных кафе или тащили пакеты с покупками после шопинга на Дэймен-авеню.
Я все еще молод, но чувствую себя пожившим. Я уже побывал в браке, я был при смерти и сейчас иду как восьмидесятилетний старичок, прихрамывая и кряхтя во время кратких остановок, которые я делаю, чтобы собраться с силами. Когда возвращаюсь в свой квартал, то уже едва не валюсь с ног.
И вдруг я резко останавливаюсь.
На подъездной дорожке к моему дому и на проезжей части возле бордюра припаркованы три полицейские машины и два автомобиля без опознавательных знаков. То есть в общей сложности пять автомобилей, набитых полицейскими. Это может означать только одно.
По мере того как я приближаюсь, несколько полицейских, которые знают меня, кивают с извиняющимся выражением на лице. Я киваю в ответ. Это ведь не их вина. Они всего лишь выполняют приказ, делают свою работу.
Я подхожу ближе, и лейтенант Пол Визневски выходит из машины и протягивает мне лист бумаги. Честно говоря, мог бы по крайней мере скрыть свою радость по данному поводу.
- Уильям Харни? - спрашивает он - спрашивает так, как будто мы с ним не работали вместе на протяжении нескольких лет. - У нас ордер на обыск в вашем доме.
- Ой, как жаль, что я не знал заранее, - сокрушаюсь я. - Я мог бы навести там порядок. И испечь для вас печенье.
Визневски подходит ко мне так близко, что мы оказываемся почти нос к носу.