* * *
Но всё-таки Тамара Густавовна была не такая, чтоб с первого раза гробить человека: мол, не слушал - садись, два! Это Серёжа знал, и потому он скорее кинулся вникать, что там происходит на свете. Ага! Спрашивали Пашку Осалина, и отвечал он довольно-таки толково. По крайней мере бойко. Значит, дополнять его не понадобится и есть время пробежать следующий кусочек параграфа.
Серёжа пробежал его. Фразы лезли в голову плохо: с ходу ведь не переключишься. Со второго раза всё же запомнилось. А тут и Осалин кончил.
- Садись, Паша, четыре… Следующим пойдёт… Полозова Таня.
Ничего себе ложились снаряды! Осалин на одну строчку выше Серёжи, Полозова - на одну строчку ниже. Пристреливается Тамара Густавовна, но всё же и даёт очухаться. Человек!.. Серёжа кинулся чихать третий кусок, последний. И снова успел!
Вызвали Жужину…
Какое-то охлаждение, не то обида опустились на Серёжу Петрова, словно осенний туман. Жужина отвечала на хилую троечку, путалась в элементарщине. И ясно было, что кому-то придётся добавлять. Но Серёжа знал, не вызовут его! Ничего Тамара Густавовна не намекала, ничего не пристреливалась. Просто пугнула разок да и помнить забыла. "Петров… Никаких проблем!"
Ладно, запомнится… Назло Тамаре Густавовне он не слушал её объяснения, хотя известно, что слушать всегда лучше, особенно историю: потом можно почти не учить.
Пробрякал последний звоночек, нестройным салютом постреляли крышки парт. И потом все ушли. Серёжа остался один. И никто не спросил его, зачем он сидит здесь, в опустелом, усталом классе. Валялись бумаги, на доске, небрежно вытертой, остались цифры и формулы. И пол бы, между прочим, неплохо протереть… Дежурнички!
Кстати, а кто сегодня дежурные? За целый день Серёжа как-то не обратил на этот пустяк внимания: не он, а там и ладно.
Теперь его почему-то задела эта халатность. Если б я так, подумал он, сразу бы начали. А им всё как с гуся вода!..
Им… А кому это "им"? Получалось, что всем, всему классу… Неужели же весь шестой "В" был против одного человека?! Скажу отцу, пусть меня в другую школу переведут - и кранты! Не хочу я с этими гадами учиться. И учителей получше себе найду!
Открылась дверь, в класс вошли Горелов и Сахаровский. У Борьки в руках было ведро с водой и тряпка, а Горел нёс на плече швабру. Они о чём-то говорили - такие лица у них были. Но, увидев Серёжу, замолчали.
- Ты чего сидишь, Петров? - спросил Сахаровский. И тут же в обычной своей невнятной манере добавил: - Нет, сиди, пожалуйста, если хочешь…
Какие все интеллигентные, подумал Серёжа чужими, слышанными где-то словами.
Горелов, ничего не сказав, начал подметать, а Борька Сахар лазил под парты и выкидывал бумажки в проход.
- Подвинься, пожалуйста, - сказал он Серёже.
Серёжа переставил ноги. И тут он подумал: а ведь не им сегодня дежурить. Конечно, не им. Сегодня должны Пашка Осалин и, Соколов.
И он сказал, уже зная, что перейдёт в другую школу от этих деятелей:
- Чего, нанялись, что ль?
- А разве люди попросить не могут? - спросил Сахаровский из-под парты.
Серёжа усмехнулся. Причём специально громко: Сахаровский с Горелом были, как известно, самые хилые в классе, а Соколов с Пашей самые здоровые, не считая только Стаина.
Сахар вылез из-под парты, посмотрел на Серёжу:
- Как раз совершенно неправильно ты усмехаешься!
Лицо у него было красное, потому что он там сидел, под партой, чуть ли не кверху ногами. От этой мысли Серёжа опять усмехнулся. Ему сейчас просто было смешно. А получалось, что он уже по-настоящему издевается! На секунду ему стало неприятно. Но он тут же сказал себе: пускай, всё равно ухожу отсюда.
Сахаровский не заорал, даже не разозлился, а так странно покачал головой, прямо как взрослый. И Серёжа неожиданно для себя подумал: вот бы с кем дружить! Но не успел ничего дальше додумать, потому что Горелов вмешался. Он заорал:
- Что ты с ним разговариваешь, Борька! Нормальный человек взял да помог бы сейчас! А этот…
- Не собираюсь! - как можно быстрее и небрежнее ответил Серёжа.
- Вот именно! Потому что тебе всё до лампочки, Петров!
И тут у Серёжи опять нашёлся быстрый и ловкий ответ:
- Эх ты, писатель Тимирязев! Даже говорить не умеешь. При чём здесь "до лампочки"? Глупое выражение!
- Нет, не глупое, а умное, представь себе!
- Неужели?
- Вот и неужели!.. У нас в подъезде, например, горит такая лампочка: днём пылает, как лошадь, а ночью ни грамма. Реле какое-то не фу рычит. Так же и ты! - Он звонко постучал себе кулаком по лбу. - Тоже реле не фурычит.
- Глупо!
- Нет не глупо, а правильно! Ты даже не слыхал, что у Соколова отец заболел. Иголкой себе ноготь проколол и в больницу лёг. А Пашка на переговорах со Псковом, его Мария Ивановна Суздалова… - Он не договорил, махнул рукой: - Лампочка!
Какой иголкой, подумал Серёжа, что за бред?.. Но спрашивать сейчас было как-то не к месту. Горелов между тем старался сдвинуть парты, сразу штуки три: там был мел раскрошен или ещё что-то белое. И Горелов, наверно, хотел замести. Парты, конечно, с места не трогались. Из-за его хилости.
- Давай уж помогу, тщедушный, - сказал Серёжа с ехидцей, но всё же и примирительно.
- Я тщедушный, а ты равнодушный!
- А в рыло не хочешь?!
- От тебя, что ли?!
Теперь и Сахаровский перестал возиться под партой. Стоял и смотрел на Серёжу. И Горелов смотрел из угла. Получался как бы равнобедренный треугольник из трёх точек. Вернее, из трёх взглядов.
Они не умели драться: ни Серёжа, ни Горел, ни Борька. Просто Серёжа знал: он сильнее и того и другого. Подойти и ударить - тут никакого умения не надо! Но их было двое, а Серёжа один. И не то он испугался, не то обидно стало, что опять он один.
Серёжа взял портфель, прошёл по тому ряду, где стоял Сахар. Хотел сказать: "Дай пройти!", но не сказал и просто вышел из класса.
Дома он разделся, бросил в угол портфель. Зачем бросил? Раньше вроде не бросал. Ну и пусть валяется! Пошёл на кухню.
В это время дня у него было три дела. Пообедать, потом сесть за уроки, пойти погулять. Ни одно из этих обычных послешкольных дел Серёжа делать сейчас не стал. Хотя есть хотелось… Он пошёл к себе, лёг на диван. В большой комнате тикали часы. Серёжа поднялся, чтобы плотнее закрыть дверь. При чём тут часы? Пошёл в большую, сел у телефона, набрал стаинский номер.
- Алё, - сказал Стаин.
Серёжа сразу же положил трубку. Посидел полминутки, набрал номер Олениной. Прогудело раз и два…
- Я слушаю, - сказала Маринка. Она, конечно, была уверена, что весь свет знает её голос. (Серёжа молчал.) - Я слушаю вас! - звонко отчеканивая словечки, опять сказала Оленина. - Хм! А я знаю, кто это звонит. И очень глупо ты делаешь, что молчишь! И ты прекрасно знаешь, что тебе надо делать! - И она положила трубку.
Серёжа некоторое время послушал короткие гудочки. Он понимал, что все эти Маринкины слова, конечно, относились совсем не к нему. А к кому? К Стаину? Может, они поругались со Стаиным?.. Если бы на его месте были Горелов, или Шуйский, или даже Лаврушка, они бы сразу догадались. Они потому что знают… А он… Какой-то ненаблюдательный…
Но чувствовал Серёжа: не в наблюдательности дело!
"Я тщедушный, а ты…" Гад Горелов! И Сахар тоже - нашёл себе друга… Товарища! Не скажи, кто ты, а скажи, кто твой друг. Вот и скажут!
Ну если и скажут? "У Горелова друг Сахаровский". Ну и что?..
А у Петрова?
Что ж, если у человека нет друзей, про него вообще ничего не скажешь? "Никаких проблем". Как невидимка, да?
Нет, деятели! Я вам сделаю невидимку!
Он чуть ли не бегом бросился в кабинет к отцу, схватил газеты. Сегодняшние… Наплевать! Вернулся в большую комнату и стал их рвать. Клоки падали на стол. Потом собрал весь ворох, рассовал в карманы…
Школа была пуста, и никто не спросил Серёжу, чего он явился сюда в четвёртом часу, да ещё такой взмыленный. Серёжа взбежал на свой этаж, толкнул дверь шестого "В".
Класс был пустой и чистый, доска блестела, на полу ещё кое-где мерцали проталины, оставшиеся после тряпки.
Совершенно автоматически, заученным движением Серёжа снял шапку. Потом стал расстёгивать пальто. В карманах штанов зашуршали разорванные газеты. Серёжа замер, словно кто-то мог услышать этот шорох.
"Всё равно я сделаю, - сказал он себе. - Раз решил, то сделаю. По заслугам!"
Он подошёл к доске и как бы для начала написал: "Гады! Гады! Гады!" Буквы получались огромные, мел крошился и брызгал, словно электрод во время сварки… Но, поставив последний восклицательный знак, Серёжа положил мел, без всякой паузы взял губку и вытер всю надпись - точно по линиям, от первой до последней буквы. Потом сел на учительский стул и минут пять смотрел, как испаряются его слова, написанные теперь водой. Потом ещё раз вытер доску, слева направо и справа налево. И она опять стала чистой, как была.
Всё. Можно идти домой…
Серёжа набрал полный кулак газетных клоков, распахнул окно и бросил клоки на улицу. Сейчас же ветер подхватил их и внёс обратно в класс - не все, конечно, немного. Серёжа ползал за ними испуганно и остервенело. Клоки разбегались, как живые. Наконец он догадался закрыть окно и тогда собрал их все, лежащие неподвижно.
И он снова взял полный кулак бумаги и открыл окно. Однако теперь бросил осторожно, сразу вбок. И ветер снова подхватывал их, дёргал, раскручивал, устраивал кутерьму. А Серёжа всё подбавлял ему работы!
На школьный двор вышел Осалин. Увидел Серёжу в окне шестого "В".
- Ты чего делаешь, Петро? - крикнул он удивлённо, улыбаясь. Видно, разговор со Псковом был хороший.
- Салют пускаю! - весело ответил Серёжа.
Доска за его спиной блестела чистотою - ни одна экспертиза не докопается.
- Даёшь!.. Там убрано, в классе?
- Стерильно!
- Норма!.. В смысле спасибо… - Он замолчал, не зная, что говорить дальше, и у Серёжи как раз все бумаги кончились. - Ты уроки сделал, Петро?
- Откуда? - беспечно ответил Серёжа.
- Слушай, тогда айда к этому… к Горелу! Борька Сахарок задачи поможет… Айда!
Серёжа молчал.
- Чего? Чего ты?.. Со своими будешь, да? Со Стаиным?
- Ну да… Правильно… - сказал Серёжа тихо.
- Ну тогда… это… - Пашка немного изменил тон, но всё же улыбнулся: - Тогда покедова!
Серёжа Петров остался один.
Но прежде чем идти домой, он пошёл в уборную и вымыл губку чисто начисто. Даже чище, чем было у Горелова и Борьки.
Из разговора на уроке
- Оль, Оля! Я тебе должна одну вещь рассказать!
- Нашла время!
- Я и так три урока терпела. Я тебе знаешь как не хотела рассказывать! Оль!
- Тихо. Уже Елена смотрит… Ну чего такое?
- Оль, только…
- Да не скажу я никому.
- Честно?.. Ой, Оль, не знаю, чего делать. У нас же вчера соревнования были. Я тебе вроде говорила, да?.. Ну и вот. Там другие пока выступали, а я в следующей пятёрке должна была. И я на запасной каточек… Знаешь, у нас маленький такой каток там есть. Ну это неважно… Я, в общем, потихонечку катаюсь, разминаюсь, и вдруг он выходит из Дворца спорта. У него там, оказывается, тренировка была!
- Кто выходит?
- Коровин Игорь… Ну нашей Коровиной брат! Мы, помнишь, её навещали в том году… Я-то его сразу узнала. А он меня нет. Остановился у самого краешка и стоит. И ещё солнышко засветило - он буквально весь отражается на льду! Знаешь какой! А я как раз еду в ласточке и прямо на него!.. А он стоит и меня ждёт. Честно, Оль!.. Он меня, конечно, не узнал. Я же дико изменилась. Да он меня в том году и вообще не заметил…
Ой, извините, пожалуйста, Елена Григорьевна! Я правда больше не буду…
Да? Скажи, Оль, всегда всё заметит, чего не надо. Ладно, я коротко. В общем, он меня все соревнования ждал и пока я переодевалась. А я… хорошо, что мне мама велела новую шубу надеть. Знаешь, у меня с лисой такая шубочка. Ну, у которой рукава вот тут шире, а тут отделка. Нет, рукав именно что вшивной!..
Оделась я, и мы пошли. А он же не знает, что я в шестом классе. А я-то знаю, что он уже в девятом! Да ещё перворазрядник! Я, конечно, стараюсь на разные темы. Но больше про фигурное. Тут мне можно хоть семнадцать лет дать!.. Вот мы подходим к моему дому, а он меня за всю дорогу даже ни разу под руку не взял…
За что дневник-то! Что я сделала-то?.. Да пожалуйста!.. Когда другие разговаривают… Ничего я не огрызаюсь. И не собираюсь даже! И так тоже неправильно упрекать, что я вымахала под потолок. Во-первых, не под потолок, а во-вторых, я же не виновата, что я акселератка!
История седьмая. В старинном Ленинграде
Как получить зелёный цвет? Надо смешать синий и жёлтый. Это известно из рисования чуть ли не ученикам первого класса, правильно?
Однако сейчас на глазах человека, вполне доверяющего науке, ничего подобного не происходило. Синева и жёлтый закатный свет - они не сливались, а существовали отдельно на одном и том же небе.
Неслышимый и почти невидимый реактивный самолёт чертил по этой жёлтой сини пушистый, быстро исчезающий хвост. Самолёт проползал примерно на метр выше тоненького, просвечивающего насквозь обмылка дневной луны. "На метр выше луны", - подумала Люда и улыбнулась странным этим словам, пришедшим ей в голову.
Вообще надо сказать, что сейчас Люда Коровина занималась совершенно не свойственным ей делом - она мечтала. То есть не то чтобы о чём-то определённом, а просто… Часов в пять вдруг на неё напало это странное состояние. Она надела пальто, шапку, варежки, отцовские бурки, прихватила толстый клетчатый плед, выставила на балкон кресло.
Что, почему? То ли неожиданно наступившая весна, то ли полная удача в третьей четверти (единственная из всего шестого "В" она оказалась круглой отличницей), то ли молчаливая победа над нежданно притихшим Соколовым… Словом, неизвестно что, но что-то случилось.
Сейчас Люда чувствовала себя в том зыбком и счастливом состоянии, когда ты оказываешься на некоторой вершине, дальше идти уже некуда: только вниз или только изо всей силы вверх - рывок и работа… Но какое-то время можно не падать и не рваться вверх, можно просто немножко постоять здесь, невесомо балансируя, как балерина, на самом кончике пальца. Или, вернее, как во сне.
Её старший брат, девятиклассник школы с биологическим уклоном и весьма подающий надежды боксёр, даже вышел к ней на балкон в одной тренировочной курточке. Спросил удивлённо и, конечно, насмешливо:
- Ты что, куришь здесь, что ли?
Люда с трудом придала своему лицу обычное спокойно-твёрдое выражение, повернулась к брату: откуда, мол, эта странная мысль!
- А что за неподвижность такая? - опять спросил брат довольно резко. - Мечтаешь? Влюбилась?
Люда помедлила несколько секунд:
- Я задачу решаю, а что?
Брат пожал плечами и чуть громче, чем следовало, захлопнул балконную дверь.
Прошло ещё сколько-то времени. По небу всё гуще разливался малиновый закат. Люда, которая так редко никуда не торопилась, смотрела на эту картину почти удивлённо.
Её настроение требовало чего-то особенного. И оно произошло. Балконная дверь снова открылась, появился отец. Он был в пальто, в шапке и даже в одной перчатке. Видно, только что вернулся с работы. Другую руку, голую, отел, сунул куда-то во внутренний карман, в глубины пиджака. Люда встала:
- Здравствуй, папа.
Отец протянул ей - она сперва не поняла - билет! И сразу догадалась, даже не читая: в Ленинград!
- Поедешь одна, - сказал отец. - Сегодня в двадцать два десять.
Наверное, для многих такое сообщение было скорее тревожным, чем радостным. Но только не для Люды!
Человек, у которого всё выстирано и выглажено, у которого личное хозяйство в полном порядке, не боится спешных сборов. Для него вообще отсутствует такое понятие "спешные сборы".
- Сейчас мама придёт, я ей звонил. Думаю, тебе стоит согласовать с ней список вещей?
- Большое спасибо, пап!
Отец улыбнулся ей:
- Только прошу иметь в виду: это не премия, а лишь следствие хорошей учёбы. Стремись к большому, попутно обретёшь и малое!
Это была их семейная поговорка.
Отец ушёл в комнаты. А Люда осталась ещё на балконе. До поезда было четыре часа, и какие-то минуты ничего не решали. Надо было всё обдумать и успокоиться.
В Ленинград ей хотелось давно. Не в Москву, а вот именно в Ленинград. Может быть, оттого, что там учился отец - когда-то давным-давно, ещё в пятидесятых годах. И книг про Ленинград у них было много - ещё тех, старых, знакомых с самого детсадовского детства. И товары ленинградские они в семье любили больше. Считалось у них, что Ленинград уж выпускает так выпускает. А Москва может иной раз и тяп-ляпом отделаться.
В Ленинград ездил Людин старший брат. Правда, после восьмого. Но ведь он так никогда и не учился!
А Люде отец еще в сентябре сказал, в самом начале:
- Работай, дочь, а Ленинград приложится. Вот такая даётся тебе нота камертона!
Отец слов своих на ветер не бросал и никогда их не забывал. Поэтому Люда спокойно взялась за работу. Спокойно и упорно. И в результате никто не выдержал её темпа. Только Шуйский одно время тянулся. Но это ведь действительно очень трудное дело - быть круглым отличником. Это как у чемпионов - ни дня без тренировки. А Князь что-то там недоучил по своей обычной расхлябанности. Ну и соответственно в четверти…
А Люда работала! Не за Ленинград, конечно. Было какое-то удивительное наслаждение шагать к себе за парту, когда в ушах ещё звучит:
"Садись, Люда, отлично!"
И так всегда, раз за разом. И никогда ничего другого!
Она встала одним движением, сбросила в кресло плед. Ещё секунду постояла, держась за железные холодные перильца балкона. Глядела, как с соседней крыши всё ленивей спрыгивают последние на сегодня капели - уже начало чуть заметно морозить. Месяц разгорался и разгорался, а реактивный след пропал, будто его и не было никогда в этой густой пронзительной сини.