* * *
Первое, что я ощутил на следующее утро, было смятение, какое-то грустное разочарование - словно головная боль с похмелья, хотя мы и не пили накануне. Первое, что я услышал, было ритмичное шуршание - снизу доносились неторопливые звуки самбы.
В постели рядом со мной пусто. Некоторые вещи никогда не меняются.
Сев в постели, я заглянул вниз через перила и увидел ее за работой. Она вручную шлифовала сделанную из красной древесины нижнюю деку гитары, закрепленной в тисках с мягкими прокладками. Работала, склонившись над верстаком; на ней был рабочий комбинезон, защитные очки я хирургическая маска, волосы были связаны в кудрявый пучок; у ног скапливалась древесная стружка, похожая по цвету на горьковатый шоколад.
Некоторое время я наблюдал за ней, потом оделся и спустился вниз. Она не слышала меня и продолжала работать, так что мне пришлось встать прямо перед ней, чтобы привлечь ее внимание. Даже тогда она не сразу посмотрела на меня; се напряженный взгляд был узко сфокусирован на древесине с великолепным рисунком.
Наконец она остановилась, положила напильник на верстак и стянула маску. Стекла очков припорошила розоватая пыль, отчего казалось, будто у нес полопались кровеносные сосудики глаз.
- Это она - та самая, для Джоуни, - сказала она, разжала тиски, вынула инструмент и повернула его ко мне лицевой стороной. - Здесь обычная верхняя дека, но для нижней она требует красного дерева вместо клена и чтобы боковые стенки были с минимальным изгибом - интересно будет послушать, как это будет звучать.
Я сказал:
- Доброе утро.
- Доброе утро. - Она снова зажала гитару в тисках и не подняла глаз даже тогда, когда инструмент был надежно закреплен. Ее пальцы скользнули по напильнику. - Как спалось?
- Отлично. А тебе?
- И мне тоже.
- Будешь завтракать?
- Пожалуй, нет, - ответила она. - Там в холодильнике масса всего. Будь как дома.
Я сказал:
- Я тоже не голоден.
Ее пальцы забарабанили по напильнику.
- Извини.
- За что?
- За то, что не хочу завтракать.
- Тяжкое уголовное преступление. Вы арестованы.
Она улыбнулась, снова посмотрела на верстак и опять на меня.
- Ты ведь знаешь, как это бывает стоит втянуться, и уже не остановишься. Я рано проснулась, в четверть шестого. Потому что на самом деле мне плохо спалось. Не из-за того, что... Просто я не находила себе места от мыслей об этом. - Она погладила выпуклую нижнюю деку гитары и легонько постучала по ней подушечками пальцев. - Все еще обдумывала, как буду добираться до структуры дерева. Это бразильское дерево, радиальной распиловки - можешь себе представить, сколько я заплатила за доску такой толщины? И сколько времени искала такую ширину? Она хочет, чтобы нижняя дека была из одного куска, так что мне никак нельзя запороть эту доску. И это меня сковывает, работа идет медленно. Но сегодня все вдруг пошло легко. Поэтому я и не останавливалась - плыла, куда нес меня этот поток. Который час?
- Десять минут восьмого.
- Ты шутишь, - сказала она, разминая пальцы - Не могу поверить, что работаю уже почти два часа. - Она снова согнула и разогнула пальцы.
Я спросил:
- Болят?
- Нет, я чувствую себя отлично. Делаю эти упражнения для рук для того, чтобы не сводило пальцы, и это на самом деле помогает.
Она опять тронула напильник.
Я сказал:
- Ты попала в струю, малыш. Так что не останавливайся.
Я поцеловал ее в макушку. Она одной рукой схватила меня за запястье, а другой сдвинула очки на лоб. Ее глаза были действительно красные и припухшие Неплотная подгонка очков или слезы?
- Алекс, я...
Я приложил ей палец к губам и поцеловал в левую щеку. Слабый аромат духов, теперь уже знакомый, защекотал мне ноздри. Смешиваясь с запахом древесных опилок и пота, он будил слишком много воспоминаний.
Я высвободил руку. Она схватила ее, прижала к щеке. Наши пульсы слились в один.
- Алекс, - сказала она, глядя на меня снизу вверх и часто мигая. - Я ничего не подстраивала, чтобы случилось то, что случилось. Пожалуйста, поверь мне. И то, что я сказала о дружбе, это правда.
- Тебе не за что извиняться.
- А я почему-то чувствую, что есть за что Я ничего не сказал на это.
- Алекс, что же теперь будет?
- Не знаю.
Она отпустила мою руку, отстранилась и повернулась лицом к верстаку.
- А как же она? - спросила она. - Эта учительница.
Эта учительница Я говорил ей, что Линда работает директором школы.
Понижение в должности в угоду собственному самолюбию.
Я сказал.
- Она в Техасе. На неопределенное время - болен отец.
- Вот как. Печально это слышать. Что-то серьезное?
- Сердце Дела его не слишком хороши.
Она повернулась лицом ко мне, опять часто мигая. Вспомнила о засоренных артериях собственного отца? А может, была виновата пыль?
- Алекс, - сказала она, - я не хочу... Знаю, что не имею права спрашивать тебя об этом, но какая у вас с ней договоренность?
Я подошел к верстаку, оперся на него обеими руками и стал смотреть на потолок из рифленой стали.
- Нет никакой договоренности, - ответил я. - Мы с ней друзья.
- Она расстроится из-за этого?
- Не думаю, чтобы это заставило ее разразиться радостным воплем, но я не собираюсь подавать письменный рапорт.
Злость, прозвучавшая в моем голосе, заставила ее схватиться за край верстака.
Я сказал:
- Послушай, извини меня. Просто сейчас столько всего навалилось на мою голову, и я сам чувствую, что... увяз. Не из-за нее - может, лишь в какой-то мере. Но главным образом из-за нас с тобой. Из-за того, что мы вдруг, нежданно-негаданно оказались вместе. Как это было в последний раз... Черт, сколько же прошло времени? Два года?
- Двадцать пять месяцев, - уточнила она. - Но кто считает? - Она положила голову мне на грудь, тронула за ухо, тронула за шею.
- Могло бы быть и двадцать пять часов, - заметил я. - Или двадцать пять лет.
Она глубоко вздохнула.
- Мы подходим друг другу, - сказала она. - Я просто забыла, насколько хорошо подходим.
Она подошла, подняла руки и положила их мне на плечи.
- Алекс, то, что у нас с тобой было, - это как татуировка. Придется очень глубоко резать, чтобы от этого избавиться.
- А я представлял себе рыболовные крючки. И каково их выдергивать.
Она поморщилась и потрогала свою руку.
Я добавил:
- Выбирай ту аналогию, которая тебе больше импонирует. И в том и в другом случае будет очень больно.
Мы молча смотрели друг на друга, пытаясь смягчить молчание улыбками, но нам это не удалось.
Она сказала:
- Это могло бы когда-нибудь повториться, Алекс, - разве нет?
Ответы переполняли мою голову - разноголосица ответов, противоречивое бормотание. Прежде чем я успел выбрать причину, она прошептала:
- Давай хотя бы думать об этом. Что мы теряем, если будем думать об этом?
Я ответил:
- Даже если бы я хотел, то не мог бы об этом не думать. Тебе принадлежит слишком большая часть меня.
Ее глаза наполнились слезами.
- Я возьму то, что смогу получить.
Я заявил:
- Счастливо тебе резать, - и пошел к выходу. Она окликнула меня по имени.
Я остановился и оглянулся. Она стояла, уперев руки в бока, с гримасой готовой расплакаться маленькой девочки, от которой женщины, как мне кажется, не избавляются даже с возрастом. Прелюдия к слезам передается, по всей вероятности, через хромосому X. Прежде чем разверзлись хляби небесные, она рывком опустила на глаза очки, взяла напильник, повернулась ко мне спиной и принялась за работу.
Я ушел, сопровождаемый тем же шелестящим ритмом самбы, под который проснулся. Желания танцевать я не испытывал.
* * *
Зная, что надо заполнить день чем-то безличным - иначе сойду с ума, - я поехал в Биомедицинскую библиотеку университета поискать справочный материал для монографии. Я нашел массу вещей, которые выглядели многообещающе на дисплее компьютера, но относящегося к теме оказалось мало. К полудню я выработал массу теплоты, очень мало света и понял, что пора впрягаться и браться за обработку своих собственных данных.
Вместо этого я прямо из библиотеки позвонил по автомату в телефонную службу - узнать, кто мне звонил. Из Сан-Лабрадора не звонили, было шесть других звонков, ничего срочного. Я ответил на все. Потом поехал в Уэствуд-Вилледж, переплатил за парковку, нашел кафе, выдававшее себя за ресторан, и стал читать газету, одновременно пытаясь прожевать похожий на резину гамбургер.
Ко времени возвращения домой мне удалось протолкнуть день до трех часов пополудни. Я сходил к пруду. Икры немного прибавилось, но рыбки все еще казались вялыми. Я даже засомневался, все ли с ними в порядке, потому что где-то читал, что они могут и покалечиться в судорогах страсти.
Меняется лишь спортивная форма, а сама игра - никогда.
Я покормил их, подобрал сухие листья. Двадцать минут четвертого. Слегка повозился по хозяйству - это заняло еще полчаса.
Когда все предлоги для отсрочки кончились, я пошел в кабинет, вытащил рукопись и принялся за работу. Дело пошло хорошо. Когда я наконец поднял голову от рукописи, то оказалось, что прошло почти два часа.
Я подумал о Робин. Ты ведь знаешь, как это бывает: стоит втянуться, и уже не остановишься. Мы подходим друг другу...
Импульс одиночества - вот что толкает нас друг к другу.
Рыболовные крючки.
Работать, работать.
Защита усердием в нудной работе.
Я сделал над собой усилие и взял ручку. Продолжал работать, пока не кончились все слова и в груди не стало тесно. Было семь часов, когда я поднялся из-за стола, и раздавшийся телефонный звонок обрадовал меня.
- Доктор Делавэр, это Джоан из вашей телефонной службы. Вам звонит какая-то Мелисса Дикинсон. Говорит, что у нее к вам крайне срочное дело.
- Соедините, пожалуйста.
Щелк.
- Доктор Делавэр!
- Что случилось, Мелисса?
- Это мама!
- Что с ней?
- Она исчезла! Боже мой, пожалуйста, помогите мне. Я не знаю-что-делать!
- Подожди, Мелисса. Говори медленнее и скажи мне точно, что произошло.
- Она исчезла! Ее нет! Я не могу ее найти нигде - ни на участке, ни в одной из комнат. Я искала - мы все искали - и ее здесь нет! Пожалуйста, доктор Делавэр...
- Сколько времени ее уже нет, Мелисса?
- С половины третьего! Она уехала в клинику - у нее там в три часа занятия в группе, должна была вернуться к половине шестого, а сейчас уже четыре минуты восьмого, и они тоже не знают, где она. Боже мой!
- Кто "они"?
- Клиника. Эти Гэбни. Она туда поехала - у нее занятия в группе... с трех до... пяти. Обычно она ездит с Доном... или с кем-нибудь еще. Однажды я ее отвозила, но в этот раз... - Она задыхалась, судорожно глотала воздух.
Я сказал:
- Если ты чувствуешь, что сбиваешься с дыхания, найди бумажный пакет и медленно дыши в него.
- Нет... нет, я в порядке. Должна рассказать вам... все.
- Я тебя слушаю.
- Да-да. На чем я остановилась? О Боже...
- Обычно она ездит с кем-нибудь, но в этот раз...
- Она должна была ехать с ним - с Доном, - но решила, что поедет одна!Настаивала на этом! Я сказала ей, что не думаю, что это разумно... Но она заупрямилась - повторяла, что справится, но не смогла! Я знала, что она не сможет, и была права - она не справилась! Но я не хочу, чтобы я была права, доктор Делавэр. Мне не важно, права я или нет, вышло по-моему или нет, вообще ничего не важно! Боже мой, я просто хочу, чтобы она вернулась, хочу, чтобы с ней ничего не случилось!
- Она вообще не появлялась в клинике?
- Нет! И они позвонили нам только в четыре часа и сказали, что ее не было. Они должны были позвонить сразу, правда?
- Сколько нужно времени, чтобы доехать до клиники?
- Двадцать минут. Самое большее. Она выезжала за полчаса, этого более чем достаточно. Они должны были понять, когда она не... Если бы они позвонили сразу же, мы бы сразу и начали ее искать. А теперь ее нет уже больше четырех часов. Господи!
- Может быть такое, - спросил я, - что по дороге она передумала и поехала куда-нибудь еще вместо клиники?
- Куда? Куда она могла поехать?
- Я не знаю, Мелисса, но после разговора с твоей мамой я могу понять ее желание... поимпровизировать. Вырваться из рутины. Такое не так уж редко встречается у пациентов, преодолевающих свои страхи, - иногда они становятся немного безрассудными.
- Нет! - воскликнула она. - Она бы так не поступила, она бы обязательно позвонила. Она знает, как я буду беспокоиться. Даже Дон волнуется, хотя обычно его ничем не проймешь. Он позвонил в полицию, и они начали искать, но до сих пор не обнаружили ни ее, ни "зарю"...
- Так она за рулем своего "роллс-ройса"?
- Да...
- Но тогда ее наверняка не так уж сложно будет найти, даже в Сан-Лабрадоре.
- Тогда почему же никто не видел машину? Как может быть, что никто ее не видел, доктор Делавэр?
Я подумал о пустынных улицах и готов был ответить ка это.
- Наверняка кто-то ее видел, - сказал я. - Может, у нее случилась поломка - это ведь старая машина. Даже "роллсы" имеют недостатки.
- Этого не могло быть. Ноэль содержит все машины в отличной форме, и "заря" была как новенькая. И даже если у нее действительно возникли проблемы, она бы позвонила! Она бы со мной так не поступила. Она ведь как ребенок, доктор Делавэр, - она ни за что там не выживет, она не имеет ни малейшего понятия о том, что такое жизнь там, снаружи. Боже мой! Что, если у нее случился приступ, и она сорвалась со скалы, и теперь лежит там без всякой помощи... Я больше этого не вынесу. Это уж слишком, слишком!
В трубке послышались рыдания - такие громкие, что я невольно отстранился.
Я услышал, как у нее перехватило дыхание.
- Мелисса!..
- Я... мне плохо... не могу... дышать...
- Расслабься, - скомандовал я. - Ты можешь дышать.
Ты прекрасно можешь дышать. Делай это. Дыши размеренно и медленно.
На другом конце провода послышался сдавленный вдох.
- Дыши, Мелисса. Дыши. Вдох... и выдох. Вдох... и выдох. Почувствуй, как расслабляются и растягиваются мышцы с каждым вдохом и выдохом. Почувствуй, что ты расслабилась. Расслабься.
- Я...
- Успокойся, Мелисса. Не пытайся разговаривать. Просто дыши и успокаивайся. Дыши глубже и глубже - вдох... и выдох. Вдох... и выдох. Все твое тело тяжелеет, все больше и больше расслабляется. Думай о чем-нибудь приятном - как открывается дверь и входит твоя мама. С ней все в порядке. С ней все будет в порядке.
- Но...
- Ты просто слушай меня, Мелисса. Делай, что я говорю. Ты не поможешь ей, если выйдешь из строя. Ты не поможешь ей тем, что будешь расстраиваться, или тем, что будешь волноваться. Тебе надо быть в самой лучшей форме, так что продолжай дышать и расслабляться. Ты сидишь или стоишь?
- Нет, я...
- Возьми стул и сядь.
Шорох, потом удар.
- Вот... я сижу.
- Хорошо. Теперь найди удобное положение. Вытяни ноги и расслабься. Дыши медленно и глубоко. С каждым вдохом и выдохом расслабление становится все более глубоким.
Молчание.
- Мелисса?
- Все... все нормально. - Шумный выдох.
- Прекрасно. Хочешь, чтобы я приехал?
Шепотом сказанное "да".
- Тогда тебе надо продержаться столько времени, сколько я пробуду в пути. Это займет по меньшей мере полчаса.
- Хорошо.
- Ты уверена? Я могу остаться у телефона, пока ты не придешь в норму.
- Нет... Да. Я в норме. Пожалуйста, приезжайте. Пожалуйста.
- Держись и не сдавайся, - сказал я. - Я уже еду.
13
В темноте пустынные улицы казались еще пустыннее. Когда я одолевал подъем на Сассекс-Ноул, у меня в зеркале заднего вида возникли автомобильные фары и остались там с постоянством двойной луны. Когда я повернул к сосновым воротам дома номер 10, над фарами зажглась красная мигалка.
Я остановился, выключил двигатель и стал ждать. Усиленный динамиком голос сказал:
- Выходите из машины, сэр.
Я повиновался. Патрульная машина сан-лабрадорской полиции уткнулась в мой задний бампер - с зажженными фарами и работающим двигателем. На меня пахнуло запахом бензина и теплом от радиатора. Красная мигалка окрашивала мою рубашку в розовый цвет, обесцвечивала и снова окрашивала.
Дверца со стороны водителя открылась, и вышел полицейский. Крупный и широкий. Одну руку он держал у бедра. Поднял какой-то предмет. Луч фонаря ослепил меня, и я рефлекторно поднял руку.
- Обе руки вверх, чтобы я мог их видеть, сэр.
Я опять повиновался. Луч прошелся по мне вверх и вниз.
Жмурясь, я сказал:
- Я доктор Алекс Делавэр, врач Мелиссы Дикинсон. Меня ожидают.
Полицейский подошел ближе, попал в круг света, исходившего от галогенового светильника на левом столбе ворот, и оказался белым молодым человеком с тяжелой выступающей челюстью, младенчески-розовой кожей и толстым приплюснутым носом. Его шляпа была низко надвинута на лоб. В телевизионной комедии он получил бы прозвище Лось.
- Кто вас ожидает, сэр? - Луч опустился, осветив мои брюки.