В эти дни Павел не работал, он был в отпуску: сдавал весенние экзамены и готовился к летней практике. Но и сейчас в его комнате часто можно было увидеть пионеров. Они приходили к нему запросто, чаще всего за советом. И никогда не уходили от него с пустой головой. Это вовсе не значит, что Павел был всезнающим. Знал он много, но знать все нельзя. И если его спрашивали о том, что самому ему было неизвестно, он, подумав, говорил: "Однако это вы вот где узнаете…" и называл или книгу, или человека, у которого можно было справиться. А после этого обычно расспрашивал ребят о том, что они узнали. Он радовался их любознательности, но не терпел "зубрилок". "В дело надо умом вникать и с интересом", учил он пионеров и придумывал всякие игры, в которых мальчишеские забавы всегда сплетались с познанием чего-то нового. Особенно любил он разыгрывать баталии и устраивать походы.
- Трудно? - повторил Павел, насмешливо глядя на Лёню. - Так без трудностей какой интерес? Распутывать надо путаницу. Если бы все было ясно и понятно, вам бы итти туда незачем было. Пржевальский зачем путешествовал - оттого, что люди знали Центральную Азию, да? Наоборот! И ему было очень трудно. А было бы легко, не было бы и подвига. Понял, голова?
- Понял. А вы, Павел… - Лёня смешался. - А вы идите с нами!
- А если без меня?
- Так ведь не пустят!
- А если пустят? Я с родителями поговорю.
- Да?! И с Диминой тётей?..
- И с тётей. А вы так и нацеливайтесь - итти одним. Посмотрю я, что из вас получится. Может, вам зря значки-то туристские дали, а?
- Вы же сами, Павел, выдавали.
- Вот сам и проверю. Что же вы, вчетвером пойдете?
- Не знаем мы, Витю Черноскутова брать или нет.
- Ну, а как все-таки думаете?
- Думаем, не брать: еще испугается.
- Он же сын охотоведа. В тайге бывал.
- Это его отец бывал. А Витя-то больше к маме привык.
- Ну, тем более надо взять его с собой. Помочь нужно товарищу.
- Значит, по-вашему, брать?
- По-моему, брать. Главным-то, однако, кто у вас будет?
- А нам главного не надо, - заявил Вова, старательно ковыряя в носу. - Мы все главные.
- Опять палец в нос! - Миша ударил братишку по руке. - Над тобой не то что одного - двух главных поставить надо. - И, уже успокоившись, сказал: - Ясно кто: Тикин.
- Правильно, - подтвердил Павел. - И начхоза выберите. На туристскую станцию когда пойдете, завтра? Тогда сделаем так. Утром у меня последний экзамен. Потом я свободен. Вот мы на станции встретимся. Договорились? - Он помолчал и неожиданно повернулся к Вове: - А славный ты, однако, подзатыльник получил, а?
Все засмеялись. Вова было насупился, но этот большой жизнерадостный парень - Павел - очень понравился ему, сердиться не стоило, и, прояснев лицом, Вова сказал:
- Это еще ничего. А вот когда я ему, - он показал на Мишу, - дохлую лягушку за шиворот спустил, тогда было да!
Опять все смеялись, но теперь уже над Мишей. Павел спросил:
- Ну, хлопцы, все ясно? Тогда - шагом марш! До завтра.
Оживленно болтая о своей экспедиции, они шли к дому, на окраину, по знакомым городским улицам. Здесь все было одето в металл и камень, и скверы, покрытые пышными коврами зелени, походили на яркие островки в сером море. Узорные решетки-заборчики опоясывали газоны. Громыхая, проносились трамваи. Широкие и длинные корпуса заводов, раздвинув своими могучими плечами городские кварталы, раскинулись просторно и шумели негромко и ровно, дыша огнем металлургических печей. Врезаясь прямо в город, по окраинам тянулись железнодорожные пути. По ним к заводам шли и шли вагоны с рудой, углем, нефтью. Возвращаясь, они везли громадные и сложные машины, сделанные на заводах руками тысяч рабочих.
Ребята очень любили свой город и его заводы, а Миша - тот уже давно сказал, что станет обязательно рабочим. Это была его мечта. Но сейчас ребята проходили мимо чудесных цехов, даже не оглядываясь. Их занимало совсем другое - поход. Они обсуждали свои дела.
Надо было распределить походные обязанности, решить, кто будет начхозом. Ребята поспорили, а затем сошлись на предложении Димы: устроить выборы.
- Тайным голосованием, - уточнил Миша; он любил, чтобы все выглядело солидно, не хуже, чем у взрослых. - Я думаю так. Каждый из нас возьмет по четыре камешка, четыре пуговицы, четыре карандаша. Камешек - это будто Лёнька… Хотя Лёньке не надо, он вожак, а начхоз пусть будет другой. Камешек - это Димус, пуговица - это я, а карандаш… Карандаш можно вообще не брать.
- Это почему карандаш не брать? - обиделся Вова, который, при всей своей медлительности, сразу сообразил, что дело касается его чести.
И все-таки решили карандаш не брать: начхоз - должность ответственная. Вернувшись домой, разыскали в сарае старое ведро - урну для голосования. Набрали камешков. Две пуговицы нашлись в карманах, остальные хотели отпороть от Вовиных брюк, но при подробном исследовании штанов Толстопуза оказалось, что они держатся всего на одной пуговице. Тогда пуговицы заменили сучками. Каждый получил по камешку и сучку. Тот, кто считал, что начхозом нужно стать Мише, должен был положить под ведро сучок, кто был за Диму - камешек.
Настал торжественный момент подсчета голосов. Каждому не терпелось заглянуть под ведро, и все сгрудились около него. Лёня, взявший на себя роль судьи, отстранил приятелей и поднял ведро. На земле лежали два сучка, камешек и… огрызок карандаша.
- Толстопуз! - Лёня грозно двинулся к Вове. - Ты чего добиваешься?
- Стать начхозом, - чистосердечно признался тот.
Пришлось, предварительно очистив Вовины карманы, повторить голосование. Вышло: три сучка и камешек.
Так Миша стал начхозом.
Друзья договорились, что Лёня предупредит Витю и сегодня же вечером все они начнут наступление на родителей. Хоть и Павел одобрил, и начхоз есть, и на туристской станции сказали, что поход - это хорошо, а вдруг родители не разрешат - рухнут все самые распрекрасные планы.
- И почему только так бывает на свете, что дети должны обязательно-обязательно слушаться родителей? - философствовал Вова. - Вот если бы наоборот! Верно, ребята?..
Вечером Лёня испытал свои дипломатические способности.
Он всегда после ухода матери на работу прибирал в квартире, но сегодня постарался сделать это особенно тщательно: протер всю мебель, вымыл пол, до блеска начистил кухонную посуду, вырезал из голубой бумаги узорную дорожку и постлал ее на полку в кухне. Расчет оказался верным: это очень обрадовало вернувшуюся мать и подняло ее настроение. Лёня так и порывался немедленно приступить к делу, но сдерживал себя. Помогая матери разогреть обед и накрыть на стол, он болтал о разных пустяках, стараясь не показать виду, что его занимает совсем другая, куда более важная мысль.
После обеда, вымыв посуду, Клавдия Петровна прилегла с книгой на кушетку. Лёня начал издали, обходным маневром. Подсев к матери, он, чтобы отвлечь ее от книги, слегка тронул ее пышноволосую белокурую голову и с самым невинным и глубокомысленным видом задал вопрос:
- Мам, ведь воспитание воли - это очень важное дело, да?
- Да, сынок, - ответила мать, не отрываясь от книги.
- А скажи: если человек что-нибудь решил и добивается исполнения, он хорошо, правильно делает?
- Конечно, правильно. Только если он доброе, нужное дело задумал.
- А тот, кто ему мешает, тот поступает плохо, да?
- Вероятно. А что это тебя так заинтересовало?
- Нет, подожди, вот еще ответь. Исследовать природу" узнавать свой край - это ведь хорошо?
За этой серией вопросов Клавдия Петровна почувствовала что-то каверзное. Она отложила книгу, приподнялась.
- Ты скажи-ка, зачем все эти вопросы?
- Нет, ты ответь. Ну, ответь, мам.
- Да, это хорошее дело.
Период "артиллерийской подготовки" кончился. Окружение "противника" было завершено, пути к его отступлению отрезаны. Лёня пошел в атаку, поддержав себя пулеметной очередью:
- Тогда ты должна меня отпустить. Мы решили пойти пешком до Джакарской пещеры. Это не очень далеко. Мы в прошлом году ходили с кружком туристов за пятьдесят километров. Ведь ты знаешь. И на туристской станции сказали, что это очень хорошо и нужно. И Павел сказал. Мы уже все договорились - Миша, Димус, я и Вовка. Даже Вовка! Понимаешь?
- Ничего не понимаю, - покачала головой мать и принялась расспрашивать.
Она задала Лёне, наверное, не меньше сотни вопросов, долго рассматривала карту, снова расспрашивала. Лёня уже начал терять надежду на благополучный исход атаки, когда Клавдия Петровна неожиданно сказала:
- Хорошо. Я разрешу тебе итти в этот поход.
- Да?! - Лёня подпрыгнул, бешено закружился и с размаху обнял мать.
- Ой, раздавишь! - улыбнулась она. - Правда, сначала я поговорю с вашим пионервожатым. Садись-ка. Давай посоветуемся, как вам лучше организовать поход.
Они уселись за стол. Лёня разложил план пещеры, дневник деда и книгу "Записки УОЛЕ". В это время в дверь постучали. Пришел Витя Черноскутов. Как всегда, он спросил разрешения войти и вежливо поздоровался.
- А я к тебе собирался. Мы в экспедицию отправляемся. Пойдешь с нами? Пешком!
- В какую экспедицию?
Лёня рассказал.
- Ты, помнишь, говорил: каникулы летние будут - пойдем в лес. Вот давай пойдем. - И Лёня испытующе посмотрел на Витю.
Тот не смутился.
- Это очень интересно, - сказал он. - Главное - загадочно. Я поговорю с мамой. Думаю, она отпустит.
- Садись с нами. Сейчас будем всё обсуждать…
Но только они начали разговор, как у форточки раздался хорошо знакомый глухой металлический звон. Проволокограмма!
На листке стоял восклицательный знак. Больше ничего. Лёня озабоченно нахмурил брови.
Знак "!" означал немедленный сбор по чрезвычайному происшествию.
- Мама, нам нужно уйти. Ты не сердись. Что-то очень важное.
Клавдия Петровна только покачала головой.
Лёня с Витей вихрем вылетели во двор…
На полминуты позднее такую же шифровку получил по проволокографу Дима. Он в это время разговаривал со своей теткой, пытаясь зажечь в сердце старой женщины романтический огонек:
- Ну как же вы, тётя, не поймете! Представьте: лес, костер горит, кругом тишина такая… Ведь красота! А вы говорите: ч-чепуха. А рядом еще ручеек или река плещется…
- Вот-вот. Река. Чтобы утонуть-то.
Димина тётка, высокая сухопарая женщина лет пятидесяти пяти, с крупным носом и тонкими, сухими, всегда поджатыми губами, была чуть медлительна и раздумчива. Говорила она не торопясь, как будто старалась растягивать слова. У нее не было своих детей. Осиротевшего Диму она взяла к себе пятилетним мальчиком и заботливо пестовала его, тщательно охраняя от всех возможных и невозможных неприятностей. У тётки была добрая, но холодная душа, привыкшая во всем повиноваться только разуму. Все желания и события она делила лишь на черное и белое. Ее сердце, видимо, не умело понимать горячие, страстные порывы. В затее мальчуганов тетя Фиса не увидела ничего, кроме опасностей, которые, как ей казалось, подстерегали путешественников на каждом шагу, ничего, кроме возможностей промочить ноги и простудиться, утонуть в любой реке или попасть в лапы медведя. Больше всего тетю Фису напугала пещера.
- Да ты что, Димочка, шутишь, что ли? - искренне досадовала она, всплескивая руками. - В пещере-то тьма ведь. Не знаешь разве? Под землей же она. И ходы всякие - туда, сюда, а выхода нет. Не найдешь выхода. Каково мне думать, что ты там остался на веки вечные! Боже мой! Нет, нет, и не проси, все равно не пущу.
Дима бился долго. Наконец в голову ему пришла замечательная мысль. Он сказал:
- А знаете, тетя, ведь я могу насобирать много разных трав лекарственных.
- Трав? - недоверчиво переспросила тетя.
И Дима сразу понял, что она почти готова сдаться: целительные растения были ее слабостью.
- Конечно, тетя! - с жаром воскликнул он. - Я ведь в этом разбираюсь, а если еще вы подучите, я вам целую аптеку принесу из лесу!
- Подучить - это можно. - Тетка довольно улыбнулась и ласково посмотрела на племянника. - Вот мы вечерком с тобой сядем, много чего интересного скажу. Про зверобой, к примеру, ты слышал?
Дима хорошо знал эту траву, но сделал большие глаза, изобразив полнейшее внимание и нетерпение услышать рассказ о чудесном растении.
- Не слышал? Это же очень удивительная трава. Как рукой хворь снимает. И вот что я тебе о ней скажу… - Тут тетка вдруг замолчала и поджала губы: мысль о пещере вновь поразила ее сознание. Она решительно покачала головой: - Нет уж, Дима, ты меня травами не умасливай, не отпущу! - и двинулась на кухню.
- Да поймите же, тетя… - начал было Дима, но как раз в этот момент раздался звон проволокографа…
Через минуту все были в сборе. Тревогу поднял Миша. Выйдя после обеда в сад, он в развалинах беседки заметил воткнутую меж кирпичей палку с прикрепленной к ней бумажкой. В записке крупными печатными буквами было написано:
Внизу вместо подписи были нарисованы две скрещенные стрелы.
Молчание нарушил Дима.
- Это как понимать? - тихо спросил он.
Миша мрачно сказал:
- Видно, днем кто-то все-таки подслушал нас. Ух, попался бы…
- Когда днем? - спросил Витя.
Но ему не ответили.
- Что ж, значит, война? - вызывающе бросил Лёня.
- С кем? Со стрелами?
- Там видно будет.
Подошел Вова. Под глазами его темнели подозрительные мазки грязи. Было похоже, что по щекам текла соленая водица.
- Ревел? - в упор спросил Лёня.
Вова сердито посмотрел на вожака и, отвернувшись, пробурчал:
- Ну, и ревел.
Лёня вопросительно взглянул на Мишу. Тот пояснил:
- Не отпускают. Меня-то отпустили. Мать, правда, бранится. "Подошвы, - говорит, - только рвать, а толку никакого". А батя говорит: "Ничего, пусть потопает. Кашу варить научится и на мир посмотрит". Хорошо сказал, правда? А Вовку не пустили. Мал, говорят.
- Меня тоже, - вставил Дима.
- Что "тоже"?
- Не пускает. "Утонешь, - говорит, - звери съедят и в пещере заблудишься". Десять смертей придумала!
Что же это получается? Ведь так все планы могут рухнуть. И еще эта записка! Откуда она? Кто писал? И зачем ему понадобилось это?
- Вот что, Миша: надо помогать, - сказал Лёня. - Витя еще не разговаривал, а меня мама отпускает. Я попрошу, чтобы она с тетей Фисой поговорила. И насчет Вовки. И твой отец пусть тоже с тетей Фисой поговорит. Ладно? И Павел обещал. Наступать так наступать! А записка… Дай-ка сюда. Спрячем - и молчок. А завтра мы с тобой, Миша, вдвоем на туристскую станцию отправимся.
4. В штабе великих походов
Крутая лестница вела на третий этаж. Миша с Лёней мигом очутились наверху. Перед дверью с табличкой "Детская экскурсионно-туристская станция" ребята остановились, чтобы перевести дух. Миша постучал. Их встретила невысокая русоволосая девушка.
- Это Лёнька Тикин, Тамара Ильинична, - представил Миша товарища. - Он у нас главный - звеньевой.
- Почему же Лёнька, а не Лёня или Леонид? - спросила девушка.
- Да так удобнее. Привыкли. Лёня - это слишком гладко. Но вы, если хотите, можете называть его Лёней. Он не очень обидится.
В комнате было три стола. За одним из них сидел, склонившись над бумагами, маленький лысый старичок в больших роговых очках, с нахмуренным строгим лицом. "Какой-нибудь ученый", сразу определил Лёня. Сидевший у второго стола высокий белокурый человек встал и отошел к витрине с образцами геологических пород. На нем были кожаная куртка и широкие брюки с гетрами. Лёня с удивлением узнал в нем того мужчину, который прогуливался по городскому саду, когда так неожиданно было нарушено тайное совещание четверки.
Лёня был здесь первый раз. Он с любопытством разглядывал комнату. Около двери висела большая карта Урала, расцвеченная многочисленными флажками. Флажки алели на зелени ивдельской тайги, на синих пятнах каслинских озер, в ильменских горах, в степях Башкирии, на тонких голубых полосках Чусовой, Юрюзани, Ая, Сылвы. Они обозначали места, где в этот момент находились отряды юных туристов. По стенам были развешаны картины, разноцветные таблицы и карты. На столах лежали альбомы, какие-то рисунки, коллекции минералов, гербарии, куски руд, чучела и кости птиц и животных.
Так вот она какая, эта туристская станция - штаб великих ребячьих походов!..
Стараясь держаться как можно солиднее, Лёня сказал:
- Нам бы начальника станции надо.
- Директора? Вот я, перед вами.
Лёня посмотрел на девушку, не сумев скрыть удивления. Он почему-то думал, что туристскую станцию возглавляет большой, усатый - обязательно усатый - мужчина, поседевший в опасных походах, что у этого мужчины крупное загорелое лицо, что он широкоплеч и мускулист. А перед ним была простенькая девушка в легкой шелковой кофточке и красивых лаковых туфлях. Правда, на груди у нее синел значок альпиниста…
- Ну, садитесь, - сказала Тамара Ильинична и улыбнулась. Она часто улыбалась, и это у нее получалось хорошо. - В прошлый раз мы с Дубовым говорили о вашем походе. Сегодня утром у меня были ваши родители: твой отец, Миша, и твоя, Лёня, мать. Мы с ними хорошо побеседовали. Они согласны отпустить вас, и я рада этому. Скоро придет ваш пионервожатый, он звонил мне. Мы с вами обсудим вопрос подробно, выберем маршрут. Нам поможет товарищ Фирсов, научный сотрудник станции… Иннокентий Владимирович, - обратилась она к старичку, сидевшему за столом, - позовите, пожалуйста, Петра Ивановича.
- А он кто? - мотнул Лёня головой в сторону вышедшего старичка.
- Иннокентий Владимирович? Наш завхоз.
- А-а, - разочарованно протянул Лёня.
Петр Иванович оказался тоже старичком и тоже лысым, но без очков. У него было доброе, мягкое лицо с густыми лохматыми бровями над светлоголубыми выпуклыми глазами. Брови казались наклеенными.
- Здравствуйте, товарищи, - поклонился Петр Иванович и каждому из ребят пожал руку. (Потом он все время называл их товарищами, каждому говорил "вы" и вообще обращался с ними, как со взрослыми. Это было приятно.)
Петр Иванович внимательно выслушал ребят, потер макушку головы и сказал:
- Ну-с, так. А позвольте узнать, какова будет цель вашего похода? Вы, извиняюсь, ясно представляете себе это?
- Что же тут неясного? - Лёня даже немного обиделся. - Совершенно ясно. Во-первых, мы исследуем Джакарскую пещеру. Это раз. Во-вторых, мы хотим познакомиться с природой нашего края…
- А скажи, хлопец, - бесцеремонно прервал Лёню тот высокий в кожаной куртке, что стоял у витрины с образцами горных пород, - скажи, в пещере вы что исследовать хотите?
Его голос был глуховат, глаза смотрели напряженно, колко. На лице выделялись крупный, с резко очерченной горбинкой нос и выдвинутый вперед подбородок. Человек был уже немолод. Две глубокие морщины спускались от носа к углам рта, придавая лицу упрямое выражение.
Его вопрос показался Лёне странным.
- Вот я и говорю: пещеру будем исследовать.
- А что именно? Ее ходы, размеры, строение? Подземные воды? Или что-то собираетесь в ней найти?
Нехорошее смутное чувство встревожило Лёню. "Что он привязался?" подумал вожак звена и сказал: