Как и накануне, там, где происходила особенно ожесточенная перестрелка, где собиралось больше всего народу, можно было видеть петроградских ребят. Скобари и гужееды ни на минуту не выпускали из виду своего вожака. С ним было сподручнее ходить по улицам. Длинная солдатская шинель Царя с погонами на плечах, его мохнатая черная папаха и "Георгий" на груди всюду открывали дорогу ребятам. Взрослые с Царем считались. Его дружелюбно величали братишкой. Длинный хвост скобарей за ним никого не удивлял.
Царь как магнит притягивал к себе и посторонних мальчишек. Кратчайшим путем через Николаевский мост ребята вернулись к себе на Васильевский остров и попали в самое пекло. На Большом проспекте, не доходя до Косой линии, цепи вооруженных солдат и рабочих, маскируясь в подъездах, за деревьями, столбами фонарей, вели осаду массивного трехэтажного особняка, в котором помещался Суворовский участок.
Засевшие за толстыми стенами полицейские стреляли. Пули то и дело цокали о булыжник мостовой, отскакивали от стен, но на них в пылу боя мало кто обращал внимание.
Озлобленный рев толпы подбадривал атакующих.
- Выкуривай фараонов! Смерть тиранам! - раздавались выкрики.
Метнувшись со скобарями вперед, Ванюшка увидел дядю Акима с револьвером в руках.
- Вперед! - кричал дядя Аким, бросаясь к участку.
Вслед за ним с громовым "ура", то залегая в сугробы, то снова вскакивая, метнулись и остальные. Ружейный и пулеметный огонь усилился. Снег вокруг закипел. От свистящих пуль, взрываясь, закрутились облачка снежной пыли.
"Убьют!" - лихорадочно думал Ванюшка, боясь поднять голову и чувствуя, как на спине разом взмокла рубашка и стало трудно дышать. Но он продолжал ползти вперед. Вокруг падали люди. Впереди, возле опрокинутой скамейки, Ванюшка увидел черневшую на снегу винтовку. От нее тянулся извилистый, кровавый след в заснеженный кустарник. Пули на какую-то долю минуты перестали свистеть, и, сжавшись, Ванюшка бросился к винтовке, оттолкнув кого-то.
- Чур, моя! - закричал рядом Цветок.
Оба одновременно схватились за винтовку. Ванюшка случайно нажал курок. Выстрела не услышал, но его внезапно прикладом так толкнуло в плечо, что он разжал руки. Винтовкой овладел Цветок.
- Пусти! - Ванюшка отталкивал Цветка и вырывал винтовку.
Снова грянул выстрел, и пуля, зашипев, впилась в сугроб. К ребятам подскочил Царь. Выхватив у ребят винтовку, он кулем свалился за сугроб и сразу же, как опытный солдат, стал стрелять в сторону массивного трехэтажного особняка. Напрасно Цветок и Ванюшка то требовали, то просили дать хоть раз стрельнуть, Царь винтовку из своих рук не выпускал.
- Ура-а! - закричали атакующие и бросились на штурм.
Вскоре участок был взят. Народ бушевал. Ломали рамы, били в уцелевших окнах стекла. Выбрасывали на заснеженную мостовую столы, стулья. Кружились в морозном воздухе папки с делами, разные бумаги, карточки, ведомости. Разлетались они по скверу, по мостовой, по истоптанному грязному снегу.
Домой ребята возвращались уже в сумерках. Впереди, как и обычно, окруженный ватагой ребят, шел Царь с винтовкой за плечами. Позади, не отставая друг от друга, плелись Цветок и Ванюшка. Кровная обида на Царя, отнявшего винтовку, сблизила их. Но если Ванюшка стойко и молча переживал свою обиду, то Цветок всю дорогу шипел, бросая убийственные взгляды на Царя. Цветок мог простить Царю все прошлые обиды и огорчения, но только не винтовку, которую он считал своей.
Неподалеку от Скобского дворца, на темной, неосвещенной улице, навстречу ребятам попалась гурьба девчонок во главе с Фроськой. Вели они грузного пожилого человека в барашковой шапке и в черном пальто с поднятым воротником.
- Ж-жига! - мог только произнести Царь, узнав переодетого городового.
- Опознали на улице, - похвалилась Фроська. Она крепко держала городового за рукав, с другой стороны его держала Дунечка Пузина. Настроены девчонки были воинственно.
- Братцы! Голубчики! - слезно молил городовой, пугливо озираясь по сторонам. - Поскорее отведите! Сдайте, кому следует. Мучаюсь весь день. Ведь убьют. Дети у меня...
- Не бойся, не тронем, - пообещали переодетому городовому Царь и Серега Копейка.
Как-никак Жига был "свой" городовой. Особого зла он жителям Скобского дворца и Моторного дома не причинял.
Решив отвести Жигу до ближайшего патруля и сдать для отправки в тюрьму, ребята присоединились к девчонкам.
Только Ванюшка и Цветок направились прямо домой.
- Беглый, - бормотал Цветок, - беспачпортный.
Ванюшка понимал - Цветок бранил Царя.
ПЕРВЫЕ ДНИ СВОБОДЫ
- Свобода! Теперь свобода! - оживленно толковали в народе.
От этого непривычного слова молодели лица и светлели глаза. В обращении друг с другом люди становились доверчивее, вежливее. Впервые в эти дни громко и гордо, как-то по-особенному, задушевно зазвучали слова: "Товарищ! Гражданин!" Как ласкали они слух!
Освобожденного из Литовского замка механика Максимова, когда он появился на дворе, взрослые и ребята встретили восторженно.
- Солдат? - удивленно спросил Максимов, глядя на серую шинель и винтовку за плечами Типки Царя. - Ты ли это?
- Я, - признался Царь, польщенный, что Максимов сразу узнал его.
Кто-то из скобарей подтолкнул к Максимову Серегу и предупредил:
- А это... Копейка!
Максимов дружелюбно хлопнул Серегу по плечу.
- Какой ты Копейка? - шутливо отозвался он. - Ты теперь Рубль!
Кругом прыснули от смеха, а Серега белозубо заулыбался во весь рот. И тут взгляд Максимова упал на огненные вихры Цветка, на его засеянное веснушками бронзовое лицо.
- Сын кирпича и внук булыжника? - спросил Максимов, преувеличенно серьезно качая головой. - Какой же ты красивый!
Под дружный смех ребят "сын кирпича и внук булыжника" скромно отошел в сторону, тоже крайне польщенный новой кличкой и тем, что его громогласно признали красивым.
Только Ванюшка остался недоволен. Максимов ушел, так и не заметив его.
На переполненных улицах Петрограда творилось что-то невообразимое. Незнакомые люди обнимались, целовались, плакали от радости. На всех перекрестках шли митинги, звучали песни. Толпа ловила листовки, разбрасываемые с мчавшихся автомобилей.
Было необычайно весело от первого весеннего солнца, от радостных, возбужденных лиц людей, от звонких революционных песен и оркестров военной музыки. Всюду гордо реяли красные полотнища флагов. Они горели на солнце, украшали дома, проезжавшие автомобили. Казалось, что жители огромного города вынесли разом на улицы все, что у них было дома красного: и ситец, и шелк, и бархат... Красные банты, ленточки, повязки алели почти у всех. Узенькая красная ленточка украшала рукав шинели Типки Царя. Широкая повязка краснела на рукаве у Цветка. У Фроськи на груди был приколот пышный красный бант. У Ванюшки тоже выделялась красная повязка на рукаве. Шумной гурьбой шатались ребята по людным улицам. Смотрели, как догорают участки, чернея обгорелыми остовами... Помогали на Невском снимать с вывесок магазинов эмблемы самодержавия. Под громовое "ура" падали на мостовую позолоченные и посеребренные двуглавые орлы с царской короной. Они разлетались на куски, дымились, трещали и корчились, обугливаясь в огненных искрах на разожженных кострах.
- Смерть самодержавию!.. - раскалывалась от крика улица.
- Да здравствует свобода!.. - мощным гулом прокатывалась новая волна.
Какой-то старик в пальто с барашковым воротником обнял Фроську.
- Мы теперь вольные, дочка, - бормотал он, не скрывая и не стыдясь своих слез.
На углу Пушкинской бородатый студент, взобравшись на гранитный постамент памятника Пушкину, размахивая рукой, громко декламировал:
Товарищ, верь: взойдет она,
Звезда пленительного счастья,
Россия вспрянет ото сна,
И на обломках самовластья
Напишут наши имена...
На стенах белели воззвания и объявления Временного комитета Государственной думы, Совета рабочих и солдатских депутатов.
- Теперь куда пойдем? - спрашивали своего вожака скобари, стараясь не отстать от него в бурлящей многотысячной толпе.
Царь кратко, одним словом намечал направление, и среди ребят, как по телеграфу, проносился очередной приказ:
- К Аничкову мосту!.. На Литейный!.. На Кирочную...
На Сергиевской улице, в районе аристократических кварталов, где жила преимущественно знать Петрограда, наметанный, острый взгляд Царя остановился на высоком, бравого вида старике с седыми пышными подусниками, в щегольской бобровой шубе. Старик, подозрительно и пугливо озираясь по сторонам, неуверенно шел по улице, стараясь как-то боком пройти мимо встречных. Царь, сунув два пальца в рот, пронзительно свистнул, и старик, вздрогнув, зашагал быстрее.
- С-стой, братва! - повелительно распорядился Царь.
Догнав человека в бобровой шубе. Царь проскочил вперед и, приложив руку к папахе, бойко отрапортовал:
- Здравия желаю, вашбродие!
Из-под распахнувшейся шубы мелькнул форменный генеральский китель. Насупившийся генерал не стал сопротивляться. Ребята, окружив его шумной ватагой, повели в Таврический дворец, ставший в эти дни главным штабом восставшего народа. Царь, придерживая генерала за рукав, шел рядом. Впереди вприпрыжку бежали гонцы и звонко оповещали встречных, освобождая путь для многочисленных конвоиров:
- Генерала ведем... жандармского!
К Таврическому дворцу то и дело подходили перешедшие на сторону революции воинские части с развернутыми знаменами, со звучащими оркестрами.
Ребята остались у бокового входа, а человек пять скобарей во главе с Царем, сопровождая своего пленника, проникли внутрь здания.
Матрос, вооруженный двумя револьверами и перепоясанный пулеметной лентой, принял от ребят генерала.
- Как твоя фамилия? - спросил он у Типки.
- Царь! - быстро ответил за Типку Цветок.
Матрос удивленно поднял крутые сросшиеся брови. Типка ответил как полагается и незаметно сунул Цветку под нос кулак. Тот с обиженным видом отошел в сторону.
Разобравшись в фамилии Типки, матрос напустил на себя еще большую важность.
- Хотя ты. Антип Царев, и Царь по прозвищу, а заарестовывать тебя я не буду. Царей мы теперь за решетку сажаем.
Типка растерялся, а когда матрос с генералом скрылись, нахлобучив глубже папаху и сдвинув брови, предупредил ребят:
- Ежели кто только при народе заикнется... Пеняйте на себя.
Ребята поняли. Типка Царь тоже отрекался от своего громкого прозвища. Цветок при этом встрепенулся и толкнул Ванюшку в бок: мол, понимай.
Тут к подъезду подошла группа таких же, как и скобари, мальчишек, как стало понятно по разговору - с Петроградской стороны. Вели они под своим конвоем какого-то, судя по холеному лицу с пышными бакенбардами и добротной одежде, важного сановника.
- Где тут принимают арестованных? - обратился к Царю светлоглазый, светловолосый парнишка, одного с Типкой возраста, в темной, с зелеными пуговицами куртке, очевидно вожак ребят.
- Т-тут принимают... - показал Царь на вход в боковой подъезд: - П-подожди чуток. Сейчас матрос выйдет, он примет. - И уставился на парнишку.
- О-оголец! А я тебя знаю, - обрадовался Царь. - Тебя не Алешкой зовут?
Светловолосый парнишка встрепенулся, поднял голову.
- А ты откуда меня знаешь?
"Т-точно", - про себя удостоверился Царь, обладавший цепкой памятью.
- Если я не обмишулился, т-ты в позапрошлом году меня на Большом от фараонов выручил... Помог взобраться на крышу.
Светловолосый парнишка тоже уставился на Царя.
- Помню... - медленно произнес он, - был такой случай. - И доброжелательно первым протянул Царю руку. - Удрал ты тогда?
- Точно, удрал... - обрадовался Царь и счел нужным сообщить: - А потом попал на фронт... А тебя что, фараон тоже поволок в участок?
Парнишка пренебрежительно махнул рукой, не спуская глаз с Георгиевского креста Царя:
- Поволок... Мне не впервые.
Своим ответом он сразу внушил Царю большое уважение к себе.
- С-спасибо тебе, друг! - и Царь крепко пожал руку парнишке с Петроградской стороны. - Будешь в наших краях, на Васильевском острове, заходи в Скобской дворец.
Присутствовавшие при разговоре Копейка и Чайник тоже пожали руку новому другу Царя. Фроська тоже протянула Алешке свою ладонь в знак благодарности, что тот в свое время выручил Царя.
- Спасибочко! - произнесла она.
Вернулся в подъезд матрос. Алешка со своими мальчишками с Петроградской стороны сдал матросу старорежимного чиновника.
- Пошли!.. - торопили Алешку его друзья, видя, что тот снова пустился в разговор с Царем.
Оказалось, что Алексей со своими ребятами с Петроградской стороны тоже был в тот день у Казанского собора, тоже разоружал городовых.
Таврический дворец бурлил. Временный комитет Государственной думы хоть и взял власть в свои руки, но доживал последние часы. А в левом крыле дворца уже заседал Совет рабочих и солдатских депутатов столицы.
Длинные, широкие коридоры, просторные залы с лепными украшениями и огромными хрустальными люстрами - все было заполнено вооруженными людьми. Между ними торопливо сновали важные, осанистые, в черных длиннополых сюртуках, в белых манишках члены Государственной думы, как объяснил ребятам бойкий мастеровой с папироской в зубах.
- Дума... - произнес Типка, испытывая к новой власти смутное недоверие.
- Какие они сдобные, откормленные, - вслух удивлялся Спирька, разглядывая думцев.
- А что они делают? - заинтересовался Цветок.
- Думают, - как сведущий в газетных делах человек, пояснил Серега Копейка, ловко сплевывая в дальнюю урну.
- О чем же они думают? - продолжал удивляться Спирька.
- Как жить народу, - вмешался Ванюшка, уже слышавший подобный разговор в чайной.
- Как ловчее из чужого кармана в свой переложить, - разъяснил бравый рослый солдат с винтовкой за плечами. - Тоже воевал, браток? - взглянув на Царя, осведомился он, прикуривая у встречного. - На каком участке фронта?
- Н-на Северном, - не без гордости ответил Царь.
- Теперь, браток, свобода! Воевать больше не станем, - сообщил солдат.
- Дума, - снова произнес Царь, окончательно запутавшись в столь сложном политическом вопросе.
Потолкавшись по людным и шумным коридорам, ребята вышли из Таврического дворца и присоединились к своим.
Подходили воинские части. Стоявшие на балконе члены Государственной думы сдержанно помахивали руками, приветствуя солдат.
- Чего это думцы хмурятся, кисло так приветствуют, - удивлялись в толпе, - радости-то у них не чувствуется.
- С непривычки, - объясняли другие, - ведь они все с царем якшались. Все они графы, и князья, и даже бароны.
- Не все, - кто-то возражал, - есть среди них и наши, рабочие. Правда, маловато. Один на сотню.
Царь напряженно вслушивался.
Рядом с Ванюшкой какой-то чрезмерно любопытный, в потертой чуйке и в картузе с бархатным козырьком, допытывался:
- Это кто? А это? Толстый-то какой, с брюхом.
- Родзянко, председатель Государственной думы, - ответили ему.
А другой, более сведущий, добавил:
- Богатеющий господин. У него а-агромадные поместья в Екатеринославской губернии и сотни тысяч капиталу.
На балконе появился седоволосый, с черными бровями и усами депутат Думы.
- Товарищи-и! - звонко закричал он.
- Гучков! - немедленно оповестил соседей знаток депутатов.
- Домовладелец, фабрикант и заводчик, - добавил стоявший у ограды студент.
- Как же это? - недоумевающе спрашивал его ремесленник в коротком дырявом пиджаке с замасленными полами. - Свободу-то мы разве добываем для богачей? Какие мы ему товарищи!
Царь еще более нахмурился. В его голове шла усиленная работа.
В самом деле, на улицах сражался простой народ: рабочие, солдаты, а в Думе вершили всеми делами только богатые да знатные.
"Надо поспрошать у Володи", - размышлял Царь.
На балкон приветствовать воинскую часть вышел скромно одетый человек в поношенном пальто, в кепке, и в толпе радостно загалдели:
- Наш... С Путиловского... Депутатом в Совет избрали...
Толпа продолжала шуметь. То и дело по площади разносилось громовое "ура".
- Пошли, - хмуро предложил Царь ребятам. - Нечего здесь мыкаться.
Домой Царь возвращался уже с новыми мыслями. Впервые он услышал про Совет рабочих и солдатских депутатов. Значит, помимо Думы, у восставшего народа есть тоже какая-то своя власть.
Мимо проводили арестованных царских сановников. Длинная очередь жандармов и городовых в штатской одежде выстроилась у входа в боковой подъезд дворца. Они добровольно явились сюда, требуя, чтобы их арестовали.
Почти весь город был уже в руках восставших.
На следующий день после того, как ребята отвели генерала в Таврический дворец, стало известно, что в столице организовано Временное правительство, во главе которого стал князь Львов. А к вечеру распространился слух об отречении от престола Николая Романова.
На другой день, устроившись за свободным столом на кухне чайной, Ванюшка читал в газетах Акт об отречении:
"В дни великой борьбы с внешним врагом, стремящимся почти три года поработить нашу родину, Господу Богу угодно было ниспослать России новые тяжкие испытания. Начавшиеся внутри народа народные волнения грозят бедственно отразиться на дальнейшем ведении упорной войны... признали мы за благо отречься от престола Государства Российского и сложить с себя верховную власть..."
Ванюшка вспомнил, как в день объявления войны он с дедушкой был на Невском и попал на Дворцовую площадь. Там собралось много народа со стягами, флагами, портретами царя. На стягах было написано: "Боже, царя храни!", "Да живет Сербия!", "Победа России и славянству!". К собравшимся вышел на балкон дворца и обратился с речью Николай Романов. Он обещал не заключать мира, пока последний неприятельский солдат не будет с позором изгнан из русской земли. Ванюшка с дедом попали на площадь к концу его речи и видели, как многие из толпы стояли на коленях перед царем. Возвращаясь домой, дедушка толковал, что собрались на площади одни богатые и знатные. "Война народу в тягость... Радоваться нечему".
- Отрекся! За наследника тоже отрекся! - шли разговоры на дворе Скобского дворца. - Всю власть хотел своему брату Михаилу передать, а тот перепугался и тоже отказался.
Володя Коршунов убежденно добавлял:
- Народ заставил...
С ним соглашались:
- Народ - сила! Теперь старому крест и крышка!
Никто уже не сомневался, что с царским самодержавием покончено.