Тюгулёвка полна арестованных. На заборе перед станичным управлением на одной веревке двое - мужчина и женщина. Он с одной стороны, она с другой. Они почти стоят, ноги чуть-чуть земли не касаются. В повешенных Андрей с Гавриком опознали стрелочника Утюско и фельдшерицу Наталью Никифоровну Вельбаум. Наталью Никифоровну Вельбаум все знали. Выступала она на митингах в станице, на собраниях мастеровых, в депо, на похоронах красноармейцев. И всегда она находила такие слова, которые могли заставить красноармейцев и деповских немедленно двинуться в бой.
Это была низенькая полная женщина, в красной косынке, в стеганой красноармейской фуфайке, из-под которой сбоку виднелось дуло нагана. Наталья Никифоровна появлялась всюду, и больше всего на передовых позициях, в бою. Все знали ее, эту боевую женщину, как героиню. Но никто даже предполагать не мог, чтобы Наталья Никифоровна осталась здесь в подполье. А теперь ее нашли, поймали, сволочи, рассчитались.
- Жалко! - сказал Андрей.
- Жалко! - сказали мы.
- Поймали!
Был конец марта, а погода давно уже была совсем летняя. Только в последние дни дожди начались.
Мы и в ливень дома не сидели, собирались всем отрядом и в степи и на путях.
Теперь уже мы никого не боялись. О большевистском отряде, который перестреливался в Зеленой балке с казаками, станичане и поселковые давно позабыли. С тех пор в балках появилось множество настоящих отрядов. Они орудовали в тылу у белых, налетали на казачьи сотни и на станичные правления.
К этому времени конница Буденного уже прорвала фронт и держала курс на Тихорецкою.
Мы не знали толком, где Буденный но знали что он рубит белых, захватывает целые штабы, окружает эшелоны, берет броневики и с каждым днем продвигается ближе к нам.
И мы не теряли ни одной минуты. Забирались в депо и тут же, почти на глазах у мастера, резали патроны, начиняли их порохом и забивали в них самодельные пули из свинца.
Теперь мы были испытанные ребята, - ведь чего только за это время мы не попробовали и в тюрьме сидели, и под расстрелом были, и настоящий бой с казаками выдержали.
Под конец даже до того дошли, что английскому генералу ответ сочинили и на всех заборах расклеили.
Вот какое объявление мы написали:
"Казаки! Брешет почетный казак, английской миссии генерал-майор Хольман. Никакой мануфактуры он вам не даст. Это он просто заманивает. А так как вы малограмотные, то вас и дурят, как дураков.
Казаки! Переходите на сторону красных, пока не поздно. Бейте своих генералов! А нет, с вами, гадами, разговор будет короткий, смазывайте салом пятки и улепетывайте подобру-поздорову.
Буденный вам - не мешок с картошкой. Он вам покажет, а в особенности офицерам.
Вам даром не пройдет, что вы повесили стрелочника Утюско и фельдшерицу Наталью Никифпровну Вельбаум, а также и за всех остальных вам попадет здорово. Красная Армия нагрянет скоро. Ее ведет сам Ленин!
Берегись, атаман! Мы ждем Ленина!".
Это воззвание мы сочиняли целую ночь. Писали и черкали. Писали и черкали. Все, казалось, не так выходит. Насчет Буденного Сенька сочинил, про атамана - Васька, а про Ленина все разом сказали.
А расклеивали мы это воззвание всем отрядом. Каждый написал по две штуки и тестом приклеил к забору.
Недолго висело это воззвание на заборах. Его сорвали какие-то юнкера. Только на одном заборе у станции долго еще висел клочок бумаги со словами:
"Берегись, атаман! Ленин идет!"
Глава XXVI
НАША ВЗЯЛА
Девятого апреля на станции была полная неразбериха.
Подавали составы, переводили их с одного пути на другой, то и дело слышались тревожные свистки составителей поездов. Начальник станции метался из стороны в сторону. Его окружили плотным кольцом люди с чемоданами, корзинами, тюками - беглецы из Ростова и Батайска.
- Когда посадка? Ведь красные уже наступают.
- Отчего состава не подаете?
- Большевикам служите?
Начальник только флажком отмахивался от наседавших пассажиров и отвечал всем одно и то же:
- Погодите, господа! Нельзя же так! Я один, а вас много.
Но когда сквозь толпу пассажиров протискивался к нему военный в английской шинели, с маузером на боку, начальник растерянно опускал флажок и бормотал:
- Сию минуту-с. Вот только бис-пять пройдет стрелки, я немедленно состав сформирую.
Военный хватался за маузер:
- Я тебе покажу бис-пять, мерзавец!
К вечеру вся платформа была запружена народом. Женщины в каракулевых жакетах, чиновники с кокардами, священники в запыленных рясах, с крестами на груди, офицеры с желтыми погонами, офицеры с серебряными погонами, офицеры с черепами на рукавах, - вся эта толпа гудела и шевелилась.
Наши станичные богачи Хаустовы приехали на станцию вместе с семьей атамана и сидела на огромных кованых сундуках в ожидании отправки. Но начальник станции спрятался у себя и больше не показывался. Толпа рвала дверь его конторы, барабанила кулаками по оконным рамам, - начальник не подавал голоса.
По железнодорожным путям, по дороге в станицу, по всему поселку разъезжали верховые в бурках.
В эту ночь я не ложился. Все ждал, пока уснет мать, чтобы как-нибудь незаметно выбраться на улицу. А мать, как назло, не засыпала, все поднималась и поглядывала в мой угол. Видно, догадывалась, что я собираюсь удрать.
Только под самое утро удалось мне тихонько отодвинуть засов и выскользнуть за дверь.
Где-то далеко у семафора кричал паровоз.
Теплая апрельская ночь стояла еще над поселком, но уже на горизонте серело небо.
Великаном среди низеньких домов нашего поселка высилась цементная водокачка. А далеко, в стороне станицы, поднималась двумя куполами старая церковь.
Я пошел к вокзалу.
На площади у подъезда фыркали оседланные лошади. Их держали за поводья сонные казаки, сидевшие на вокзальном крыльце.
Тут же у забора приютилась тачанка с пулеметами в брезентовом чехле. Пулеметчики, прислонившись к колесам пулемета, громко храпели. Я хотел было прошмыгнуть в узкий коридор вокзала, но меня не пустил часовой.
- Куда прешь?
Я ничего не ответил и повернул обратно. Обошел садик, заглянул в большое мутное окно телеграфа. На телеграфе у аппарата сидели двое людей: телеграфист и офицер. Аппарат что-то выстукивал, лента медленно сползала с катушки на пол, а люди спали.
Мне и самому захотелось спать. Я уже собирался было отправиться домой досыпать, как вдруг где-то близко грохнула пушка. Снаряд кряхтя проплыл в воздухе и разорвался за станцией. Как будто кулаком ударило по всем вокзальным стеклам.
За первым выстрелом грянул второй, потом третий, четвертый. "Наши наступают! - подумал я. - Надо Андрея будить!"
Я кинулся через площадь и чуть было не сбил с ног перепуганную даму, тащившую огромный чемодан.
- Куда прешь? - закричал я громко, как тот часовой, который остановил меня у вокзальной двери.
Дама выронила из рук чемодан и забормотала:
- Я на поезд…
- На какой поезд? - спросил я грозно.
- На какой-нибудь…
В это время треснул ружейный выстрел. Дама так и присела.
- Не будет больше поездов. Отменяются. Прячьтесь скорей, а то вас пристрелят сейчас из-за угла.
Дама схватила чемодан и, пригнув голову, бросилась бежать в поселок. А я пошел к Андрею.
Выстрелы становились все чаще и чаще.
Навстречу мне по дороге в полный намет скакали кавалеристы, щелкая в воздухе плетьми. У поворота к вокзалу одна из лошадей упала на колени и кувыркнулась на бок, подминая всадника.
Хлынула густая струя лошадиной крови. Лошадь вытянула шею, забила ногами и уронила голову на землю.
Казак вылез из-под лошади, с трудом высвободил ногу из стремени и, прихрамывая, побежал к бетонному забору. Там он сел и начал стягивать с ноги сапог.
У Андрея я застал Ваську, Сеньку и Ивана Васильевича.
- Айда на чердак! - сказал мне Андрей. - Порфирий уже давно там.
- Зачем он опять на чердак пошел? - спросил я.
- У него там пулемет, - сказал Андрей.
- Пулемет? Откуда же пулемет?
- Да он у него всегда был, только мы про это не знали. Когда его ранили, он не хотел бросить пулемет, потому и остался здесь. В тупике припрятал. А теперь эта штука пригодится.
- А ленты к пулемету есть? - спросил я.
- И ленты в двух коробках есть, - сказал Андрей. - Идем, ребята!
Иван Васильевич, Сенька и Васька стянули с себя куртки и перекинули через плечо ремни обрезов. У меня обреза с собой не было.
- Ничего, - сказал Андрей, - по дороге захватишь.
Когда мы вышли от Андрея, солнце уже поднялось над водокачкой. Птицы стаями тревожно летели со стороны Курсавки к станице. Выстрелы то утихали, то снова трещали без умолку. Мимо нас протарахтели одна за другой штук семь тачанок. Пулеметчики-шкуринцы на ходу закладывали ленты в приемники и хлопали крышками.
- Разогнались, - сказал Андрей, глядя им вслед. - Бегай не бегай, все равно вам гроб нынче будет.
Мы остановились у нашею дома. Я открыл калитку.
- Стой, Гришка, - сказал мне Андрей. - Захвати-ка с собой из дому ведро воды.
- Зачем? - спросил я.
- А для пулемета. Порфирий велел.
Я шмыгнул во двор. Обрез был у меня припрятан в сарае за кадушкой. Я быстро достал его и тут же зарядил. Потом побежал в коридор нашей квартиры и схватил ведро с водой, которое всегда стояло у нас на табуретке. Никто из домашних меня не заметил.
С ведром в руке и с обрезом под рубахой бросился я догонять ребят. Они уже подходили к тупику.
На дороге, как и год тому назад, когда наступали белые, валялись патронташи, кожаные подсумки, катушки от бомб, гильзы, но в этот раз мы их не стали подбирать.
Только вошли мы в ворота тупика, как у нас над головами что-то громко и протяжно загудело.
- Гляди, аэроплан! - закричал Васька. - Да как низко!
Аэроплан описал круг, спустился еще ниже и вдруг бросил что-то блестящее, как стеклышко. Через секунду со стороны станицы донесся раскатистый удар.
- Бомбы швыряет, - сказал Андрей. - Как бы нас тут не прикокнул!
- А это наш или белый? - спросил Васька.
- Ясно, наш, а все равно прикокнуть может. Почем он знает что ты, Васька, за красных.
Снизу, с разных сторон, захлопали винтовочные выстрелы, и часто, как швейная машинка, застучали пулеметы.
Аэроплан сделал еще несколько кругов, сбросил еще несколько бомб и быстро пошел кверху.
- На Ставрополь уходит, - сказал Васька.
Мы добрались до кладовой с пробитой крышей. На дверях ее по-прежнему висел ржавый замок, большой, как лошадиная подкова. Лестница на чердак шаталась и скрипела под нами так же, как в тот день, когда мы нашли в тупике раненого красноармейца.
- Что же вы так долго не шли? - спросил Порфирий. - Я уже думал, вас и в живых нет.
Я подал Порфирию ведро.
- Ну вот, теперь все в порядке, - сказал он.
- А зачем тебе вода? - спросил Васька.
- Как зачем? Пулемет напоить. А то у него ствол нагреется от стрельбы, да и лопнет.
- А когда ты стрелять начнешь?
- Вот сейчас прилажу все как следует и начнем помаленьку. Слышите, вон там пулеметчик тараторит. Он, гад, наверное, у них на колокольне примостился. А мы его попробуем успокоить.
Порфирий юркнул в темный угол чердака и выкатил оттуда большой пулемет.
В приемник и под крышку набились пыль и солома.
Мы с Порфирием разобрали пулемет, аккуратно протерли тряпкой все части - от мушки до сошника, налили в кожух воды и опять собрали.
- Ну, теперь зарядим автоматически, - сказал Порфирий, протягивая ленту в окно приемника и толкая рукоятку вперед. - Вот как это у нас делается, ребята, автоматически. А если на эту пуговку надавить пальцем - он и начнет разговаривать.
Мы так занялись пулеметом, что и не слышали, как вокруг нас гремели залпами ружейные выстрелы, рвались гранаты и ручные бомбы.
Когда мы посмотрели в окошко, то увидели, что из степи движутся зигзагами к станции длинные цепи войск.
- Чьи это? Чьи это? - спросил Васька, вытягивая шею, чтобы получше разглядеть.
- Ясно, оттуда белые не могут идти, это уже наши, красноармейцы.
Вся степь была окутана густым черным дымом и пылью. Это рвались белогвардейские снаряды.
Порфирий отошел от окошка, взял свой пулемет за ручку и повел его, как живого, к площадке лестницы.
Потом он огляделся, прилег и направил дуло своего пулемета туда, где не умолкая щебетали неприятельские пулеметы.
Скоро в их щебет ворвался ровный и четкий разговор нашего пулемета. Из поднятого дула вырывался клочками огонь.
- Эх, эх! - подпрыгивал Васька в такт пулемету. - Здорово машинка работает!
- Вот что, ребята, - сказал нам Порфирий. Ступайте-ка вы лучше на станцию.
- Зачем? - спросили мы.
- Может, вы деповским поможете. А здесь вам оставаться не стоит. Меня с пулеметом, того и гляди, кадеты нащупают. Чего вам зря пропадать? Ступайте!
Нам очень не хотелось оставлять Порфирия одного.
- Слушай, Порфирий, - сказал Андрей. - Пускай они идут, а я с тобой останусь. Помогать буду. Может, тебе патроны подать или что…
- И я останусь! И я! - закричали Сенька, Гаврик и Васька.
- Ну, один, пожалуй, пусть останется, - сказал Порфирий. - Вот ты, Семен, оставайся. А остальные - уходите, да осторожней спускайтесь, чтоб вас не заприметили.
Мы почти на четвереньках сползли с лестницы и что есть духу помчались на станцию.
У стрелок мы остановились и прислушались. Несколько пулеметов строчили в разных местах, но наш можно было сразу узнать по голосу: он тараторил ровно, густо - сильнее всех других.
На путях у станции все еще бегали люди с чемоданами. Формировался какой-то состав. Скакали на конях, спотыкаясь о рельсы, казаки.
Какие-то военные в шинелях и черкесках все еще стучали кулаками в дверь начальника станции. Один казак, с седлом на плече, - верно, у него только что убили лошадь, - так саданул кулаком в окно конторы, что стекла посыпались дождем.
- Хамлюга! Черт! Чего не отправляешь? - орал казак, топча осколки стекла. - Давай поезд, а то я тебя самого оседлаю и поеду!
Начальника станции в конторе не было, он оказался на другом конце платформы, на втором пути.
Мы нашли его там на ступеньках классного вагона. С ним вместе были его жена и сыновья-гимназисты. Дружными усилиями они грузили в вагон домашние вещи. Жена держала в руках керосинку.
- Ну, этот состав, я думаю, без задержки отправят, - сказал Андрей. - Смотри, и паровоз стоит уже. Эх, придержать бы его до красных!
В вагон рядом грузились Хаустовы и семья атамана. У вагона стоял часовой с винтовкой.
Всего вагонов было штук сорок. Из всех окон и дверей выглядывали военные.
- Отправляй! - покрикивали они в сторону паровоза. - Чего задерживаешь?
А выстрелы гремели уже совсем близко - где-то за пакгаузами и у водокачки. Женщины в окне первого вагона то и дело вздрагивали и закрывали глаза.
- Отправляйте же! Что вы с нами делаете? - кричали они машинисту.
Паровоз все громче и громче пыхтел. Наконец толстый кондуктор протянул машинисту путевку и приложил к губам свисток.
Вдруг откуда-то выскочил Илья Федорович и схватил его за руку.
- Стой! Кого отправляешь?
Кондуктор не успел разинуть рот, как паровоз оторвался от поезда и покатил.
Несколько военных с маузерами в руках бросились догонять паровоз, другие окружили Илью Федоровича.
- Не подходи! - заорал Илья Федорович. - Бомбу брошу!
Военные далеко отскочили. А один из них, высокий, в черкеске, выхватил из кобуры наган и наставил на Илью Федоровича.
- Отойди! - еще раз крикнул Илья Федорович и кинул на платформу блестящую бутылочку-бомбу.
Сильный удар оглушил меня, и в ту же минуту что-то резануло по руке. В суматохе и крике ничего нельзя было разобрать. Я слышал только револьверные выстрелы, видел, как бегут по платформе какие-то люди - военные, вольные, мужчины, женщины.
Я оказался в самой гуще убегающей толпы. На ходу я споткнулся о какой-то сундук, упал и потерял ребят.
Теперь уже нельзя было понять, кто в кого стреляет. Палили и сзади и спереди - из вагонов, из окон вокзала и даже, кажется, с крыш.
Ильи Федоровича нигде не было видно.
У товарного вагона я заметил Репко. Всей грудью навалился он на вагонную дверь, стараясь ее задвинуть. Пассажиры этого вагона, какие-то господа в шляпах и дамы, придерживали руками дверь изнутри и кричали:
- Что ты делаешь, мерзавец? Не смей нас закрывать! Мы не лошади!
Но Репко был сильней целого десятка пассажиров. Он задвинул тяжелую дверь, запер ее на засов и сказал:
- Посидите тут, покуда большевики придут, они вас выпустят.
Запертые пассажиры забарабанили в дверь.
А Репко бежал уже к другому вагону.
Я бросился ему помогать. Рядом с нами, будто из земли, выросли Гаврик, Васька, Иван Васильевич и другие наши товарищи.
Мы разбежались по вагонам и стали дружно, с грохотом задвигать двери, одну за другой. Перепуганные беженцы даже не сопротивлялись. Только из одного вагона, когда мы стали его запирать, вдруг высунулась рука с маузером. Но Гаврик вовремя ударил по руке обрезом, и маузер полетел под вагон.
- А где Андрей? - беспокойно спросил меня Васька.
В самом деле, куда девался Андрей? Его уже давно никто не видел.
Но искать было некогда. Со стороны дежурки бежали к нам белогвардейцы с винтовками наперевес.
Впереди мчался какой-то господин в шляпе. На бегу он поворачивался к солдатам и кричал тонким голосом:
- Они мои вещи заперли! Мое семейство заперли!
- Бери их на мушку, ребята! - крикнул нам Гаврик.
Мы сразу щелкнули затворами.
Солдаты остановились. Если бы не было на платформе мастеровых, они бы, конечно, расправились с нами. Но как раз в это время состав оцепили со всех сторон деповские. У каждого была в руках винтовка или наган.
- Никого не выпускай из вагонов! - кричал мастеровым Репко. - Не давай пощады буржуям.
Солдаты и казаки постояли, постояли, а потом медленно повернулись и пошли обратно. Господин в шляпе бросился их догонять.
- Братцы, братцы! - кричал он им вслед. - Как же так? Что за безобразие! Прикажите вагоны открыть!
Но солдаты его не слушали. Дойдя до первого выхода, они, как по команде, сделали полуоборот направо и побежали на улицу.
Пестрая толпа офицеров и вольных будто сразу растаяла. Одни убежали, а другие сидели в запертых вагонах под надежной охраной.
- Идем, ребята, в поселок, - сказал нам Гаврик. - Может, и там подходящее дело найдется.
Мы вышли через подъезд на улицу. Там стояли, уткнувшись мордами в забор, оседланные казачьи лошади. Никто их не сторожил. Видно, забыли казаки своих коней. Да и куда ускачешь теперь на самом резвом коне, если чуть ли не у самой станции, и в станице, и у моста через Кубань рвутся красноармейские снаряды, а во всех балках рыщут партизаны, перерезают дорогу кадетам.
- На коней, ребята! - крикнул нам Гаврик.
Мы отвязали уздечки и живо вскочили на коней. Каждый взял себе коня на выбор. Мне достался черный, с лысиной на лбу и с белым кольцом на ноге.