Глава 10
Приёмник для бродячих собак – вот уж ничего хорошего. Самое ужасное из его собачьих воспоминаний. На этом-то месте своего сна Пёс и воет каждую ночь. И Потный, проснувшись, как встрёпанный, ругается: "Опять Псу что-то снится! Нет, пора положить этому конец!" На самом деле Потному страшно. Протяжный вой, поднимающийся из памяти Пса, леденит ему кровь. И Потный будит Перечницу, чтоб было не так одиноко.
– А? Что? Что такое?
– Да Пёс этот, у него кошмары, – шепчет Потный.
– Опять! – восклицает Перечница. – Да сколько же можно, пора с этим кончать, – голос у неё дребезжит.
А Пом спит крепким сном ребёнка, которого пушками не разбудишь.
А Пёс заперт в кухне. Один со своим кошмаром. Один с воспоминаниями о приёмнике.
* * *
Каким шумом встретил их приёмник! Как гулко отдавались голоса в этом жестяном ангаре с цементным полом!
Все, кто уже сидел там, кинулись к решёткам клеток. Со всех сторон лай:
– Глянь, ребята, салаг привезли!
– Как мило с вашей стороны составить нам компанию!
– Кого я вижу! Гнусавый! Опять попался, ехидная рожа?
– Три дня! Три дня!
– Спасибо мэру!
– Что, на здешнюю похлёбку позарились?
И т.д., и т.п.
Все это чтобы показать, что они крутые, что они ничего не боятся. Но очень скоро вновь воцарилось молчание, как это было в фургоне, и в самой глубине этого молчания, под наслоениями гордости, караулил Настоящий Страх, тот, дыхание которого ощутил Пёс у трупа Чёрной Морды.
Этот страх он чуял во всех разговорах, которые вполголоса велись сейчас вокруг.
– Я, – говорил один, – уж я-то здесь не задержусь. Всего-то проверка личности.
– Пусть только тронут, – ворчал другой, – кусаться буду!
– А мне плевать… Чем такая жизнь…
И что страшнее всего – Пёс это явственно ощущал – никто сам не верил в то, что говорил.
Были и такие, что говорили без умолку сами с собой: "Выдумали тоже, санитарное состояние города! Это ж надо! Как будто это мы его загрязняем! А газы эти, которые ихние машины пускают нам в морду? Говорят, бешенство, да это ж они бешеные, а не мы! Только и знают драться. Вон позавчера на улице Жоффредо из-за какой-то парковки, смотрю, двое как сцепятся…"
– Точно, они и есть бешеные, – перебивал другой, – да вот на той неделе меня даже один укусил!
Всё-таки кое-кто рассмеялся.
– Да правда же, вот клянусь! Вроде как приятель моего хозяина. Я к нему подхожу, как к порядочному, лапу подаю, а он хвать зубами!
– Ох, ладно вам, заткнитесь!
Все тут же смолкали. Подтверждая, что Настоящий Страх никуда не делся. Что по правде-то, всем не до разговоров. Что каждый боится за себя.
И час проходил за часом. Те, у кого были хозяева, вскакивали всякий раз, как отворялись широкие ворота. Утыкались мордами в решётку. Иногда это действительно оказывался чей-то хозяин. Какая встреча со вновь обретённой собакой – это надо было видеть! Трудно сказать, кто из двоих больше радовался. Собака так и плясала на поводке, а хозяин без конца повторял её имя. И ну обниматься, и ласкаться, и лизаться. Любовь, чёрт возьми!
– Понятное дело, это породистая собака, – замечал Лохматый. (Их всех посадили в одну клетку – Пса, Лохматого, Гнусавого и всех, кто был в фургоне).
– А что такое "породистая собака"? – спросил Пёс.
– Это такая штука, которую выдумали люди, – презрительным тоном объяснил Гнусавый. – Совершенно искусственная. Берут, например, очень быструю собаку, ну хоть борзую, очень сильную, вроде босерона, и очень выносливую, вроде манчестерского терьера, всех их скрещивают, и вот вам доберман. Получили добермана и женят его только с его же родичами – доберманами. То, что получается, называют породой. Люди это обожают. Порода, кстати, дурацкая, потому что я знавал кое-каких доберманов и, скажу тебе, они мозговой кости не выдумают, умишка маловато! Ясное дело, при родственных-то браках… И злые к тому же! А уж претензии!..
– Не надо преувеличивать, – возразил Лохматый, – у меня вот был друг доберман, хороший был пёс.
– Кто ж спорит, бывают исключения, – признал Гнусавый, – но в большинстве…
– А ты, – спросил Пёс у Лохматого, – ты – породистая собака?
Лохматый нашёл в себе силы улыбнуться.
– Породистая, да – всех пород. Мне все собаки родня. Даже Гнусавый, как ни мало мы с ним похожи. Даже ты, хоть с тобой мы и вовсе не похожи.
– И у тебя нет хозяина?
Улыбка исчезла. Последовало долгое молчание. Очень долгое. Наконец Лохматый ответил:
– Была. Хозяйка…
Молчание.
– Ну, и?
Молчание.
– Ну, и я её потерял.
Солнце давно уже стояло высоко. Под накалённой жестяной крышей было жарко, как в аду. Все маялись, вывалив языки.
– Как это – потерял?
– Вот так. Как-то вечером ушёл гулять, а когда утром вернулся, её уже не было. И квартира пустая. Переехала.
– Классический случай, – заметил Гнусавый. – Уехала с мужчиной. Мужчина не любил собак, и когда встал вопрос – он или ты, она выбрала его.
– Возможно, – сказал Лохматый.
– И ты не пошёл за ней по следу? – удивился Пёс.
– А зачем? Раз я ей больше не нужен, что толку?
– Ну и правильно, что не пошёл, – заявил Гнусавый. – Достоинство надо иметь!
Лохматый ещё помолчал, потом сказал, ни к кому не обращаясь, как что-то давно обдуманное:
– В любом случае я сам виноват. Плохо её воспитал…
Псу навсегда врезалось в память то, что прервало их разговор. То, от чего он с тех пор выл каждую ночь. Широкие ворота распахнулись в закат. В центральный проход приёмника задом въехал чёрный фургон. Из него выскочило десять людей в кожаных перчатках. Они открыли целый ряд клеток, похватали оттуда собак и кучей закинули в фургон. Директор приёмника с гуманным выражением лица наблюдал за процедурой. Собаки лаяли, упирались всеми лапами, кусались. Без толку. Всё произошло очень быстро. Фургон уехал. Ворота закрылись. Тишина смерти. И дуновение Настоящего Страха. Все собаки смотрели на ряд опустевших клеток. Это были клетки третьего дня.
Глава 11
Наутро Пса и его товарищей перевели в клетки второго дня. И потянулся ещё один день ожидания. Спозаранку новый улов бродячих собак заполнил их вчерашние клетки. Вновь прибывших встретил такой же шум, как и накануне. И день был такой же. Только немного тревожнее. Солнце разрослось и поднималось над жестяной крышей, пока не стало жарко, как в аду. Вода в алюминиевых мисках была тёплая. К еде никто не притрагивался. Время от времени за кем-нибудь приходил хозяин. На каждую спасённую собаку – множество обманутых надежд.
Около трёх часов дня появилась странная процессия. Во главе её шла высокая белокурая девица, которая очень громко говорила, пересыпая свою речь восклицательными знаками. За ней – какой-то волосатый-бородатый, который нёс чёрную штуковину с глазом на конце. И замыкал шествие директор приёмника с гуманным выражением лица. При виде их все собаки залаяли наперебой:
– Журналисты! Журналисты! Журналисты, сюда! Меня! Меня! Нет, не этого, меня!
– Что это? – спросил Пёс у Лохматого.
– Телевизионщики. Передача про бродячих собак. Они приходят сюда раз в неделю, выбирают одну собаку, снимают её вот этой камерой и показывают по местному каналу, чтоб найти ей хозяина.
– А что надо, чтоб попасть в передачу? – спросил Пёс.
– Надо быть красивым.
– Так тебя, наверно, выберут! – воскликнул Пёс. – Ты ведь такой красивый!
– Спасибо на добром слове, – вздохнул Лохматый. – Но я слишком старый. Надо быть ещё и молодым. Молодым и не очень крупным.
– Молодым и не очень крупным? Как я, например? Так меня, значит, могут выбрать?
– Ты что, смеёшься? – фыркнул Гнусавый. – Посмотри на себя! Урод уродом! А вот я – другое дело, – добавил он, отпихивая Пса, и прилип к решётке.
То, что за этим последовало, в голове не укладывалось. Гнусавый, чей злой язык не щадил никого и ничего. Гнусавый, который все эти два дня демонстрировал, что ему сам чёрт не брат, который так издевался над всякими "у-тю-тю-дай-маме-лапочку", который только и говорил, что о свободе, независимости, достоинстве и прочем тому подобном, теперь елозил всем телом по решётке и стенал жалобным, мелодичным (куда только делась гнусавость?), берущим за душу голосом:
– Посмотрите на меня, журналисты: я несчастная осиротевшая собака, моя хозяйка умерла, бедная старушка… Пожалейте сироту, найдите мне семью, и чтоб с детьми… Я очень ласков с детьми, я обожаю детей, жить без них не могу!
И все это так проникновенно, так непохоже на остальных, что блондинка со слезами на глазах остановилась перед клеткой.
– Господи, какая лапочка, – всхлипнула она. – Смотри, котик, правда ведь, милый? Ну не прелесть, скажи? И хорошенький какой. На таксика похож. Из него получится дивная комнатная собачка, как ты думаешь? А, котик?
Волосатый-бородатый котик думал, как бы поскорей отделаться от тяжеленной камеры. Пот лил с него ручьями. Он согласился не глядя.
Через два часа Гнусавого, отсняв, привели обратно. Чрезвычайно довольного собой. Шерсть с глянцем и всякое такое.
– Ну, классно, я вам скажу: гримёры, софиты, подушки… нет, правда, красота. Одно только – они меня снимали с каким-то котярой, ангорским, что ли. Наодеколоненный, гад. С шёлковым бантиком. Чего мне стоило на него не броситься… Ну ничего, вот попадётся мне на воле…
Остальные помалкивали. Всем было как-то неловко за него. Но Гнусавый этого не замечал. Он продолжал разглагольствовать:
– Так что вот, всё проще простого: завтра к самому открытию за мной явятся "хозяева-соискатели". Человек пятьдесят минимум. Мне останется только выбрать. Единственная проблема – дети. Я их на дух не переношу. На нервы действуют. Терпеть не могу детей! Хотя это, в общем-то, неважно, всё равно я дам тягу, едва эти новые хозяева отвернутся. Мне, видите ли, всего дороже свобода, достоинство…
Он говорил, говорил… Никто не слушал. Солнце склонялось к закату. Все силы уходили на то, чтоб не смотреть в сторону ворот, которые должны были вот-вот распахнуться.
Глава 12
На следующий день за Гнусавым действительно пришли. Его оспаривали друг у друга человек десять. Одни утверждали, что пришли первыми. Другие говорили, что они – ещё первее. Как только не передрались.
А потом опять было молчание. И ожидание. Лохматый и Пёс сидели в клетке третьего дня. Весь день. Солнце закатывалось над их утраченными надеждами.
– Пришло время встретить судьбу мужественно, – сказал Лохматый.
– Да, – отозвался Пёс и ещё теснее прижался к густой кудрявой шерсти.
Ворота начали отворяться.
– Ну вот, – сказал Лохматый.
– Да, – отозвался Пёс и совсем зарылся в шерсть друга.
– Мужайся, – ласково проворчал Лохматый. – Выше голову. Когда теряешь все, остаётся мужество.
Пёс поднял голову. Он сидел между лапами Лохматого. Оба, не отводя взгляда, смотрели на ворота, распахнутые в кровавый закат.
Но появился не чёрный фургон. Совсем другое. Три человека. Какой-то здоровенный тип, красный, как рак, в шортах и в бешенстве. Очень тощая дама, бледная, как репа, в шляпе с цветочками и в бешенстве. И между ними существо, диковиннее которого Пёс в жизни не видал: маленькая девочка… ну, то есть, совсем маленькая. Рыжие, прямые, как тростинки, волосы, из-за которых её голова была как маленькое солнце. Крохотные стиснутые кулачки. И огромный разинутый рот, из которого нёсся вопль:
– ХОЧУ СОБАКУ!
Позади них маячил директор приёмника с гуманным выражением лица.
– Это ещё что такое? – проворчал Лохматый.
Ответ грянул разом изо всех клеток:
– Туристы!
Одно только слово "туристы" привело весь приёмник в неописуемое бешенство.
– Долой туристов!
– Вон!
– Из-за вас пропадаем!
– Приказ от первого июля – это всё вы!
– Туристы – собачья погибель!
– Дайте мне туриста, в клочья разорву!
– К мэру туристов!
Но, перекрывая весь этот лай и вой, в ушах стоял только один звук – вопль, вылетавший из маленького рыжего солнца:
– ХОЧУ СОБАКУ!
– Ну не кричи ты так, будет тебе собака, – рокотал гигантский рак.
– Смотри, моя куколка, видишь, сколько тут собачек? – скрипела репа с цветочками.
– ХОЧУ СОБАКУ!
– Ну да, да, мы поняли. Сейчас папа с мамой выберут…
– НЕТ! САМА ВЫБЕРУ!
– Конечно, конечно, сама выберешь. Вот, смотри, как тебе эта, например? Совсем почти пудель…
– НЕ ХОЧУ ПУДЕЛЯ!
Эти вопли, от которых собаки сперва было оцепенели, теперь приводили их в неистовство. Некоторые кидались на решётку, другие шарахались об стены, все лаяли наперебой:
– Хватит!
– Заткните её!
– Долой!
– Прекратите пытку!
– Вырубите звук!
– Уберите девчонку!
Но, перекрывая все:
– НЕ ХОЧУ ФОКСТЕРЬЕРА!
Только Лохматый и Пёс хранили молчание. Вопли крохотного рыжего солнца резали им слух, и они не могли удержаться, чтоб не скрежетать зубами; но они молчали. Они смотрели на приближающееся трио, и Пёс, сам того не замечая, забивался все глубже между лапами Лохматого.
А потом, как-то вдруг, они оказались тут. Прямо перед клеткой.
– ХОЧУ ВОТ ЭТУ!
– Вот эту лохматую овчарку? – воскликнула цветастая репа. – Что ж, неплохая мысль. Красивая собака. Как по-твоему, дорогой?
– Всё равно кого, хоть жирафа, только бы это кончилось, – отвечал суперрак, глядя в другую сторону.
– НЕТ, НЕ ЭТУ, ВОТ ЭТУ!
Маленький вздрагивающий пальчик указывал на Пса.
– ЧТО? ВОТ ЭТУ ГАДОСТЬ? – вскричала цветастая репа.
– ДА, ЭТУ!
– НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ!
– ЭТУ! ХОЧУ ЭТУ!
– НИ ЗА ЧТО!
В ярости голос цветастой репы достиг не меньшей убойной силы, чем голос её дочери. Но Пёс ничего больше не слышал. Он отвернулся и, уткнувшись в брюхо Лохматого, лихорадочно твердил сквозь зубы:
– Нет, нет, не хочу, я хочу с тобой, я с тобой не расстанусь… не давай им меня забрать…
– Не дури, – сказал Лохматый, пытаясь скрыть волнение, – это твой единственный шанс, не упускай его.
– Ну и что, всё равно я тебя не покину! – крикнул Пёс.
И вдруг бросился на решётку, грозно оскалив мелкие зубки, словно собираясь сожрать этих троих.
– ДА ОН ЕЩЁ И КУСАЧИЙ! – завизжала репа, отскакивая назад.
– КЛАСС! КЛАСС! КУСАЧИЙ! ХОЧУ ЗЛУЮ СОБАКУ! ВОТ ЭТУ ХОЧУ!
Глава 13
Вот. Так его и забрали. Кошмарное рыжее солнышко стояло насмерть, несмотря на нервный приступ мертвенно бледной репы. Призовой омар, тоже на грани нервного срыва, добавил от себя:
– Да пусть берет эту собаку, какого чёрта! А то ещё устроит нам опять голодовку.
Клетка открылась. Директор с гуманным выражением лица протянул руку. Пёс упёрся всеми лапами и ощерил все зубы. Но Лохматый сам выпихнул его наружу. Одним тычком морды. Тогда Пёс перестал сопротивляться. Он тихо плакал на руках у рыжего солнышка, внезапно превратившегося в милую, ласковую девочку, которая гладила его, повторяя:
– МОЯ собака, это МОЯ собака. МОЯ, МОЯ.
Пёс был слишком поглощён горем, чтоб уловить то, что должно было бы насторожить его в этих словах. Он просто плакал. И ему казалось, что так он и будет плакать всю оставшуюся жизнь. Не переставая. Но горе – странная штука. Даже в самом глубоком горе мы замечаем всякие вещи, не имеющие к нему никакого отношения. Вот так, не переставая плакать, думая только о том, что расстаётся с Лохматым навсегда, Пёс заметил, что от девочки пахнет яблоками. Странно, тем более, что для яблок ещё не сезон. Но Псу предстояло скоро узнать: для его новой хозяйки не существовало ни времён года, ни времени суток. Если она чего-то хотела, она получала это тут же. Видимо, сегодня днём она захотела яблок(*1). А вечером – собаку.
Двустворчатые ворота распахнулись настежь. Трое туристов двинулись к выходу под лай и вой обезумевших собак. И вдруг на приёмник упала чёрная тень. Лай как отрезало. Из-под тени дохнуло ветром Настоящего Страха.
Глава 14
На этом месте Пёс всегда просыпается. Чёрный фургон. И последний взгляд Лохматого. Пёс открывает глаза. Он проснулся от собственного воя. На этот раз Пом тоже просыпается.
Не от голоса Пса, нет. Её разбудило что-то вроде внутреннего сигнала: "Проснись! Псу плохо!"
Она выскакивает из комнаты. Бежит в кухню. Обнимает Пса, который дрожит всем телом. Босая на кафельном полу, хоть это и не положено. Хоть это и не разрешается, она уносит Пса в свою комнату. Хоть это и строжайше запрещено, кладёт его с собой в постель. И шепчет, шепчет ему на ухо. Ласково-ласково. Долго-долго.
– Опять кошмар? Не бойся. Пёс, я с тобой. Я тебя никогда не брошу. Никогда!
И так – пока Пёс не уснёт, совсем успокоившись. И в то же время гордясь собой. Да, гордясь, потому что он думает: "Чёрная Морда и Лохматый были бы мной довольны: Пом – хорошая хозяйка. Я хорошо её воспитал!"
Однако это было нелегко…
Да уж! Прямо-таки ох как нелегко!
Глава 15
Конечно, поначалу всё было очень хорошо. Пом решила утешить Пса, который плакал с утра до вечера. А уж если Пом что-нибудь решала…
Она не отходила от Пса. Она прижимала его к груди и что-то ему нашёптывала. Голос у неё был теперь совсем не такой, как в приёмнике. Теперь это был укромный голос. От него Псу казалось, что сам он – внутри Пом. Это трудно объяснить. Ощущение было такое, будто слова Пом окутывают его тёплым воркующим одеялом.
Мало-помалу он перестал плакать. Пом повела его на пляж. Он гонялся за чайками.
– Ты только погляди на этого олуха, – гоготал Потный, – ну куда ему поймать чайку, а ведь так и будет весь век за ними гоняться! Глупые всё-таки твари собаки…
После чего Потный вставал и сам принимался бегать. Ни за кем, просто так. Бегал, приседал, руки в стороны, вдох – выдох, потом опять бегал и т.д. И так часами. А потом снова растягивался около Перечницы, очень довольный собой. (Непостижимо!)
– Опять ты весь взмок, – выговаривала ему Перечница.
И правда: он никогда не купался, а всё время был мокрый с ног до головы.
– Надо поддерживать форму! – отвечал он и старался достать головой до колен.
Гонясь за этой своей формой и обливаясь потом, он и выработал себе тот специфический мускусный запах, который Пёс тут же узнал. Этот запах тоже был знаком ему по свалке. Так пахли отходы с живодёрни. Овечьи шкуры, вялящиеся на солнце. В своё время Пёс очень интересовался этим запахом, но Чёрная Морда запретила ему приближаться к овечьим останкам.
– Это пусть чайки жрут, – говорила она брезгливо.