А если быстро идти, то получалось, что их всех и нет с тобой, ты один идёшь. И он не знал, как остановиться. До дома уже мало оставалось, скоро сворачивать в их проулок - и он свернул раньше. Там за углом строили высотное здание, и мама жаловалась, что оно им закрывает всю видимость. На самом деле здание виднелось только из кухонного окна, и то боком. Лехич любил на него глядеть. Внутри сквозь пустые окна можно было иногда увидеть людей, и он завидовал им: каждый из них, как представлялось ему, знал, что делать сейчас, в эту минуту. А он часто не знал, что ему делать.
Стройка была обнесена высоким дощатым забором, но ворота в переулке были раскрыты настежь. Лёхич с опаской вошёл и спрятался за вагончиком бытовки. Народу на стройке было полным-полно, стояли грузовики и штабелями были сложены какие-то предметы, про которые он не понимал, что это и зачем. Он боялся, что его турнут со стройки, но пробраться к большому дому оказалось совсем не сложно. Он шмыгнул в подъезд и стал подниматься по ступенькам. Перил ещё не было, и лестничные проёмы казались очень широкими и опасными. Он жался к стене, чтобы вдруг не свалиться вниз, хотя до края лестницы было больше метра. Под ботинками что-то хрустело, было пыльно, и в воздухе тоже стояла серая, крупная пыль, он вдыхал её, и в лёгких её становилось всё больше.
Запыхавшись, он вышел на площадку, чей-то будущий балкон. Ограждений здесь ещё не было. Он расставил руки, и его всего обдувал ветер. "Встречные воздушные потоки", - вспомнилось откуда-то.
Где-то внизу была и его пятиэтажка, его дом. Но глядеть на него не хотелось, он не выделял глазами знакомых мест. Под ним была картина заснеженного города. Там ездили маленькие машинки и троллейбусы, и он глядел с улыбкой, как они сворачивают у перекрёстка - каждый по своему маршруту. Было так спокойно, как ещё никогда. "Почему я давно… Почему я раньше… - думал Лёхич обрывисто. - Я же давно мог…" Он представлял, что мама никогда больше не станет кричать на него, и классная тоже никогда не будет кричать. "Нет, она не кричит, - поправил Лёхич себя. - Она всегда - вежливо. Но от этого ещё хуже… Нет, всё плохо - и когда кричат на тебя, и когда вежливо. И когда ничего не говорят, а только смеются". Перед ним встала весёлая физиономия Катушкина, и он представил, как из-за плеча Катушкина нетерпеливо выглядывает Ярдыков, ожидая, что он, Хича, сейчас выкинет.
"Они думают, что они всегда будут, всегда, - зло усмехнулся он. - А их теперь больше не будет!"
Как вдруг страшная сила рванула его назад, и он не понял ещё, что происходит, как его за ранец втащили в дом, в голую грязную комнату. Перед ним был молодой парень, Лёхич ещё подумал, какой он молодой, и смог разобрать неожиданные слова: "Для того, что ли, строим, чтобы ты… Чтоб такие, как ты… Гадина, ошибка природы…", а дальше уже пошёл сплошной мат. Парень приблизил своё лицо к его лицу и говорил с невыразимой обидой и ненавистью, и некоторых слов Хич даже не слышал ещё и о значении их мог только догадываться, а потом парень ударил его большим кулаком прямо в глаза и в нос. Хич охнул и кинулся к лестнице, в рот из носа текла кровь. Перед ним был проём, он отшатнулся.
Парень стоял наверху и кричал ему вниз:
- Ещё появишься, я сам тебя сброшу туда!
Хич бухал по ступенькам вниз, к выходу, его заносило на площадках этажей, а сверху на него сыпались грязные и злые слова, и он поднял столько пыли, что задыхался в ней.
Важнее всего было убежать, а когда он отбежал от стройки достаточно далеко, он уже ничего не чувствовал. Очень хотелось спать, и он лёг, только придя домой. Он не слышал, что говорила мама, ей не удалось поднять его, как она ни старалась, и она, в конце концов, поужинала одна, потушила свет и сама легла. Лёхич спал глубоко, без снов, и когда проспал много часов, ему вдруг привиделся парень с грязным лицом и в грязной спецовке. Но почему-то во сне он не помешал Лёхичу. И Лёхич оторвался от площадки, и его рвануло вниз, чтобы нести далеко, к самой земле. Небывалый, не испытанный никогда прежде ужас охватил его, и от сознания неотвратимости сделанного он проснулся и сел на своём диване. Он был дома, на полу чёрными буграми стояли баулы. Мама со своей кровати пробормотала:
- Совсем дурной? Уже орёшь по ночам?
Назавтра Хич не пришёл на занятия. И послезавтра не пришёл. На химии Мария Андреевна объявила, что мама Лёши Михайлова звонила в школу, сказала, что он заболел.
- Нам будет не хватать его. Кто станет нас веселить? - посетовал со своего места Катушкин.
А Иванов хохотнул:
- Иди, навести заболевшего товарища!
Но остальным было не до веселья. Отчётные контрольные на носу.
А Мишке всё равно надо было следить за форумом - хочешь, не хочешь ли. Дня два назад Юджин порадовал всех новым стихотворением:
Хочу пойти я вслед за солнцем,
Хочу спасать тебя от монстров.
В пещёре мы зажжём огонь -
Вот здесь наш дом, и нас не тронь!
Ему писали:
"Расслабься, Юджин, никто на тебя не нападает".
"Меньше играй по ночам, чтобы монстры тебе не мерещились".
"А познакомишь со своей девушкой?"
Юджин отнекивался: "Она с нами не учится".
"Она пещерная, - писал Биба. - Юджин сам сказал, что у него пещерная первобытная (?) девушка!" (Это же прямая речь Бибы, он может так сказать).
"А твоей девушкой, Иванов, и пещерная стать не захочет!" - поддевала Бибу Алая Роза.
И он отвечал: "А что это я - Иванов? Я Катушкин. Эй, Буба, она меня тобой обзывает!"
Почти про всех пользователей уже было известно, кто из них кто в реальности. Только Бубу и Бибу легко было спутать, они были похожи между собой, как были похожи Иванов и Катушкин.
"Она пишет, что у меня девушки не будет? - негодовал Иванов-Буба. - А я же вообще молчал!"
И дальше он писал: "Ты, Суркова, посмотри в зеркало, Алая Роза. Сурепка прыщавая!"
"А вы в нашем классе как две обезьяны! - отбивалась от обоих Суркова. - Заходишь как будто не в лицей, а в обезьяний питомник!"
Мишке пора было вмешаться. У Бибы было уже два предупреждения, надо было его удалять. У Розы с Бубой, значит, будет теперь по одному. Странно, что Юджин не написал ничего в защиту Сурковой, а ведь она вступилась за его девушку. При этом он был здесь, на сайте.
Кто такой Юджин, никто до сих пор не вычислил. Всем подряд он говорил, что учится в параллельном, и было не ясно, что это за параллельный класс. Его уже спрашивали: "Может, ты из параллельной реальности?"
Не ясно было ничего и про Мойру. Но с этим уже все примирились. Не хочет человек общаться - ну и не надо.
И тут появилась запись от Юджина:
"Моя девушка - Мойра".
И следом:
"Та, которая Майракпак!" - видать, чтоб никто уж не сомневался.
"И ты её держишь в пещере? Поэтому её нет с нами на форуме?" - хотел написать Биба, но понял, что уже заблокирован, вот в эту секунду. Он только чужое теперь читать может. Но Юджину уже написал кто-то другой, что он врёт. А Мишка подумал: "Почему бы нет? Юджин умный и Майракпак умная". Он только спросил: "У неё всё в порядке? Она не появляется потому, что сама не хочет?"
Что-то спрашивали у Юджина и на другой день - те, кто вечера не выходил на форум. Центурион брался разбирать его стихотворение, писал, что надо бы рифмовать: "Солнцем - монцев". "Хочу спасать тебя от монцев", тогда будет более-менее складно.
У Юджина вообще проблема была - чтобы писать складно, ему нужны были слова, каких на самом деле нет, а если брать те, что есть в языке - то складно не получается.
На третий день Юджину писали:
"Куда ты делся?"
"Вы что, вместе теперь в пещере, с Мойрой? У вас там, что, Интернета нет?"
Юджин не появлялся. Зато на форуме вдруг снова объявилась Снежинка. Она прислала Мишке личное сообщение:
"Я знаю твой секрет".
Мишка чуть не написал сразу: "Какой?". А потом спохватился, подумал - нет, не было у него никакого секрета. Это просто были девчачьи глупости, такие ухищрения - чтобы он ей ответил. Глядишь, так и завяжется разговор.
Назавтра Снежинка снова ему написала:
"Кирке скоро запретят встречаться с тобой".
Мишка стёр сообщение, и тут же пришло новое:
"Потому что ты бедный и у вас много детей".
"Кирин отец раньше был тоже бедный и мыл машины, - ответил тогда Мишка. - И её мама с папой говорят, что я перспективный".
Это была чистая правда, Кирка рассказывала, как мама хвалит её: умница, умеешь выбирать парней! Не красавчика выбрала и не богатого сынка, а того, что далеко пойдёт. "Куда я - далеко пойду?" - спрашивал Мишка, и Кирка махала рукой - не всё ли равно, главное, что её родители нормально к нему относятся! Правда, папа как-то раз сказал: "Странно, никак не вычислю, что там за семья. Город небольшой, и мальчишка талантливый, таких раз-два и обчёлся…"
Мишка перебил: "Так ведь у меня отца нет! А то бы твой папа его знал. Он очень умный был, я в него. Мамка - не такая умная, а отец - если бы он не умер…"
"А ещё ты всем наврал про своего отца", - написала ему Снежинка.
Мишка оторопел. Почему он - наврал? Что, эта Снежинка знает что-то про его отца, чего он сам не знает?
Снежинку он не мог вычислить. Она и не появлялась на общем форуме. А в школе ничем себя не выдавала. Но, выходит, она что-то знает о его отце, который всегда был для него загадкой?
Мишка не знал, как спросить. "А что не так было с моим отцом?", "А что ты про него знаешь?" "Откуда ты могла знать моего отца?" Он резко сжал мышку - а потом расслабил пальцы, вздохнул. Ещё чего. Не будет он ничего писать этой Снежинке. С ума сойти - он чуть не стал с ней обсуждать отца!
И про Кирку он с ней говорить не станет.
Мишка удалил всю переписку и заблокировал Снежинку. Теперь её здесь не будет, всё. Он постарался улыбнуться. Но ему было всё ещё не по себе оттого, что она заговорила с ним о его отце. Мама всегда медлила, прежде чем произнести: "Твой папа", а вспоминала она его чуть ли не каждый день. "Папа любил суп с чесноком. У папы гуманитарные предметы легче шли, чем у тебя. У тебя волосы мягкие - папины. Блондин ты мой. И нос у тебя тоже папин. Вроде бы, мой, горбатый, - это доминантный признак, а вот гляди-ка ты…"
"Какой, мама, признак?" - спрашивал первоклашка Владик.
И мама принималась объяснять ему про гены, которые делают, чтоб люди похожи были или не похожи на родителей. Он, Владька, например, мамкин от пяток до кончиков волос. Волосы на голове у него одёжной щёточкой стояли. "И у меня вот так же будут, если остригусь", - обещала мама, и Танька всерьёз пугалась: "Мама, да ты что, не надо, пожалуйста!".
За мамкой только и гляди. Чтобы в холода шапку надевала, а осенью чтоб не забывала зонтик, а то ведь болеет она часто. И чтобы ночью спала, а не плакала на кухне, а то встанешь попить - а она там. В последнее время, правда, Мишка обнаруживал её сидящей за компьютером. "Я, - говорила она, - сынок, совсем не плачу, я, видишь, денежку зарабатываю. Ночью спокойно работается…"
А потом днём она была сонная-сонная. И Владька ей напоминал:
- Мам, ну не зевай так. Нам говорили в школе…Надо прикрывать рот, если зеваешь…
Владька и сам старался прикрывать рот, если только не забывал. А за столом к обеду он брал не только вилку, но ещё и нож. Правда, потыкав его в котлету, Владька успокаивался и начинал есть, как все люди, орудуя одной вилкой. На нож ему достаточно было только глядеть.
Владька учился в той самой школе, где Танька, и где Мишка раньше учился. Но его учительница рассказала детям о хороших манерах, и Владька потом распечатал себе руководство из интернета. Мишка начал читать наугад: "Вилки кладут слева от тарелки в том порядке, как ими будут пользоваться. А справа - ложку для супа и ножи лезвиями к тарелке…"
Мишка спросил:
- Охота тебе это запоминать?
Владька ответил:
- А вдруг мы уедем куда-нибудь, и там все едят с ножами?
Мишка растерялся даже:
- Как это - мы… Куда мы поедем?
Владька сказал уклончиво:
- Ну, мама же говорила, когда меня не было, мы все ездили к морю…
Мишка подумал: и правда ведь, ездили. Но только очень давно - ни Сашка, ни Владька ещё не родились, и папа ещё не заболел, а Мишка и Танька были такими маленькими, что ничего не помнили. "Только раз вырваться и смогли", - рассказывала им мама. Вроде бы, какие-то её дядя и тётя, которых Мишка совершенно не помнил, переехали к морю. И мама вздыхала: "Они и сейчас нас зовут, да больше, видать, не получится. Ёлки-палки, как я люблю путешествовать. И как же я люблю лето…" - "Мам, а там сейчас лето?" - спрашивал у неё Владька, и мама, сама удивляясь, отвечала: "Да нет, у них мокрая зима. Сырость, всё время дожди. Наша зима лучше…"
- Наша зима лучше всех, - сказал Мишка Владьке. - Где ещё увидишь такую зиму?
Владька задумался - он не видел никогда других зим, да и Мишка тоже не видел. Но Владька глядел на него так, будто он может разные зимы сравнивать, и Мишке стало неловко и сделалось жаль братика.
- А летом? - спросил у него Владька.
И Мишка ответил резко:
- Ты что, куда мы поедем? Это знаешь сколько денег надо, чтобы всем переехать?
А когда Владька маме замечания делал, Мишке всегда хотелось щелкуть его по лбу. Глядите на него, какой учёный.
Если у тебя хотя бы тридцать самь и две, ты уже считаешься больным и совершенно законно не ходишь в школу. А тут - всё время выше тридцати восьми, и можно было не бояться, что его скоро выпишут. Температура не снизилась ни на второй день, ни на третий. Антибиотики Лёхич не пил. Надо было, чтобы таблетки убавлялись по часам, и он выбрасывал их по часам в унитаз. Болеть было счастьем. Он с утра до вечера был один, сам с собой, ему даже играть по сети не хотелось. Он пытался читать в Интернете книги, которые упоминали его одноклассники - не читалось. Было очень тепло, уютно, как - он не помнил, когда. Температура укутывала его мягким одеялом. Он думал, как хорошо, что мама не придёт с рынка до вечера. И что завтра, он, может быть, поболтает в личке с Майракпак. На общем форуме её давно не было, но если он писал ей в личку, всегда откликалась. "Привет! Бредбери - супер, помнишь, Алая Роза рекомендовала? Особенно "Третья экспедиция", ты не читал? Там - про Марс, и как всё от нас зависит, ты почитай!".
А как-то раз она у него про Хича стросила - что с этим парнем не так. И он долго тянул с ответом и пытался сформулировать, что с ним, Лёшкой, не так и почему его все дразнят- но только не о себе писал, а будто о ком-нибудь другом, кого он хорошо знает, и в конце концов всё удалил и написал: "Я не знаю. Я же не с ним учусь, а в параллельном".
Она спросила: "А кто учится с ним?". И он собрался ответить: "Я в их классе никого не знаю", - но испугался, что она спросит: "В каком именно классе?", а потом станет расспрашивать дальше, - и поскорее ушёл с форума. Найдутся, кто про него ей захочет рассказать…
Мишке теперь дома казалось очень тесно. В комнате надо было переступать через школьные ранцы и через котят, и через брошеные на пол игрушки. Почему раньше он так и переступал через всё это, не замечая?
Когда он возвращался, было полутемно, потому что мама уже укладывала младших. Все были здесь, перед тобой, всех не сходя с места можно было сосчитать.
И теперь это ему казалось странным.
Кирка жила в просторном двухэтажном доме. Внизу был большой зал, и из него наверх вели сразу две лестницы. Одна - обычная, прямая, - вроде как лесница в подъезде. Другая совсем узкая. Ступеньки в ней закручивались в причудливый рисунок. Когда поднимаешься по такой, и сам всё время кружишься.
В таком огромном доме жило совсем мало людей. Мишка сначала думал, что это только Кирка, её папа и мама. Но как-то на прямой лестнице он встретил женщину в красивом жёлто-сером платье, и она оглядела его оценивающе и строго, так, будто он в чём-то перед ней мог быть виноват.
Кирка ни разу не упоминала, что кроме её мамы с папой в семье есть кто-то ещё. И когда они уселись за уроки в её комнате, он поинтересовался:
- Это твоя тётя?
И показал руками:
- В таком платье?
Кирка махнула рукой:
- Это же мамина помощница!
Мишка даже прыснул от неожиданности. Когда сестра Танька была маленькой, все её хвалили, если она собирала без напоминания игрушки или вызывалась присмотреть за Владькой. Таньку называли тогда "мамина помощница". И она тоже повторяла, хвасталась: "Я мамина помощница!". Сейчас-то её давно так никто не называет, хотя она часто моет пол и может сварить суп. Но это всем кажется само собой. Таньке 12 лет, и ей пора всё уметь по дому.
А эта женщина - она, должно быть, старше Киркиной мамы. Мишка думал: "Как она может быть помощницей - как совсем маленькая девочка?".
Кирка пояснила:
- Ну, да, помощница. Прислуга.
Он вконец растерялся и спросил:
- А как… ты её зовёшь?
- Никак не зову, - пожала плечами Кирка. - Зачем мне её звать? А вообще она Светлана.
Мишка подумал, что надо будет дома рассказать: у Кирки вдоме есть прислуга. А когда расскажешь? Он появлялся дома, когда все уже были сонные. Мама в потёмках говорила: "Там в кухне котлеты". А он был сыт.
А по утрам, когда он собирался в лицей и мама знала, что допоздна его не увидит, она протягивала ему деньги и просила: "Пожалуйста, плати за себя". И он не знал, как сказать, что Киркин папа не разрешает ему платить, и деньги копились - он думал, что как-нибудь незаметно сунет их в мамину сумку.
Кирин отец говорил ему про деньги:
- Не бери в голову.
И он думал, что маме надо будет сказать: "Не бери в голову", но сказать так ей было немыслимо. Разве поняла бы она, как другие люди живут… Как можно жить…
Киркин отец иногда и Мишке казался совершенно непонятным, как инопланетянин. Он был высокого роста - не такой, как её мама, но всё равно он выделялся среди взрослых на улице. При этом у него были широкие плечи - настолько, что он выглядел бы очень плотным и даже грузным, несмотря на свой большой рост - если бы не это ощущение лёгкости, точно он готов был каждую секунду взлететь. От него во все стороны шло дружелюбие, и когда он говорил с тобой, казалось, что он тебе родня и любит он тебя бесконечно. И в то же время ты всегда чувствовал что-то тревожное, точно Киркин отец сейчас растворится в воздухе - только его ты и видел.
Вот он учит тебя, как нанизывать мясо на шампуры, чередуя его с луком и помидорами. У вас обоих руки в белом маринаде, и он говорит весело:
- Знаешь, как испортить шашлык? Купи самого лучшего мяса, замаринуй - а дальше доверь женщине.
Он подмигивает Мишке, у него блестят волосы - светлые, уложенные назад, не рассыпающиеся, если мотнуть головой. И зубы у него поблёскивают в свете костра. Мишка кивает на бутылку с чем-то пахучим и хочет спросить: "А когда надо этим поливать?"
Но Киркиного отца нет уже, только его смех слышится - он уже что-то девчонкам объясняет. А Кирка его не слушает, она здесь, возле Мишки сидит, глядит, как он выуживает из ведра холодные-прехолодные куски мяса. И Павлик Сорокин здесь, он улыбается Кирке и говорит:
- Мировецкий у тебя папка.