Вот Митьке бы сейчас поперед всех угадать в Захаровские вырубки. Наверно, там от груздей и земли не видать. Оттуда в худые-то годы и то с пустой корзиной не возвращаешься. А уж нынешнее лето на особицу: как по заказу, перепадают грибные дожди.
Митька любил ходить по лесу. И на час-то вырвется, так обрадует мать: и на варево и на соленье притащит. Он знал, где искать. В сухое лето шарь под деревьями у самых стволов, а в сырое грибы разбегаются по солнцепекам, выискивают место где потеплее. Старухи и то завидовали Митькиному умению.
- Ну у тебя и глаза, постреленок! Сквозь землю видят.
А какие глаза - чутье подсказывало. Продираешься по чащобнику, так примечаешь, что за места: мохом земля затянута - жди встречи с белыми; в мокрой траве не наступи на маслят; по урезу осинника не сомни подрумяненную яблоком шляпку красноголовика, в ельничке не просмотри рыжики.
Но грузди, грузди… Собирать их Митька любил больше всяких грибов. Они, как правило, селятся не в одиночку, а тянутся мостами. В Полежаеве так и говорят: "Напал на груздиный мост". Рыжики тоже кучно растут. Но от них в корзине не так податливо, как от груздей. А этими… нападешь на хорошее место - за полчаса и корзину и берестяной заплечный мешок, который здесь зовут пестерем, наполнишь. Наберешь-то за полчаса, но до Захаровских вырубок ходу в три раза больше, чем работы. Как ни крути, полдня на это дело клади. А где они у Митьки, полдня?
И если бы не Маринка Петухова, не видать бы Митьке нынче груздей.
Как флаг, пронесла по деревне новость:
- Грузди, грузди пошли!
А грузди… упустишь слой - не воротишь: сегодня они есть, через неделю же и искать бесполезно, прекратился рост.
Полежаево всполошилось.
Мария Флегонтовна, Аликова мать, и та поддалась панике. Кинулась к Маринке:
- Своди моего парня.
А Маринка разве поведет.
- Ой, Мария Флегонтовна, не знаю, куда и вести. Я ведь на Басалаевском хуторе была, так все обломала. Мне не жалко, сводила бы, дак впустую время умелем… Ты бы лучше к Ване Микуленку сходила, у него парень, как ищейка, все места знает. Лучше Митьки грибника не сыскать.
Так и пришла Мария Флегонтовна к Митьке. Говорит, и с Николой понянчусь, и если долго не вернетесь, а пригонят коров, так Пеструху загоню во двор и поросенка закрою… Ни о чем не беспокойтесь, только сводите парня в лес.
Митька боялся, что мать заотнекивается - как же, оставит она с чужими людьми Николу, - но мать без уламывания согласилась:
- Пусть сходят. Алик места узнает, так и один потом сбегает.
То-то для Митьки был праздник.
* * *
Они вышли из дому поздновато: пастух уже прогнал по деревне коров. И Митька переживал, что не успеют они набрести на грибы, как солнце встанет на их пути. При встречном солнце рябит в глазах, и опавшие листья бог весть за чьи только шляпки не принимаешь. Мечешься из стороны в сторону как угорелый - и все впустую. Грибы лучше собирать, когда солнце стоит со спины. Вот тогда глаз становится спокойнее, зорче.
Тропа виляла берегом речки. На траве слезами лежала роса. Но, уже подсыхая, чадил осот и пахли медом багульники.
В кустах сновали дрозды-рябинники. В омутках, на солнцегреве, при приближении шагов испуганно всплескивали щурята.
День обещал быть знойным.
Тропинка свернула в лес. Митька слышал, как Алик сопел за спиной, и не оборачивался. Он боялся, что они опоздают к Захаровским вырубкам, что кто-то их обязательно опередит. Конечно, в лесу места хватит всем. Но обидно идти по чьим-то следам, натыкаясь на обрезанные корешки груздей. Выйди они из дому пораньше, эти грузди попали бы в их корзины. А так еще неизвестно, что найдешь. Может, слой груздей давно отошел, и Маринка наткнулась на его остатки. Вот уж тогда от Алика насмешек не оберешься. Скажет: "У нас в Улумбеке, у нас в Улумбеке…" Митька даже голос его недовольный услышал. И почувствовал на спине насмешливый взгляд.
Оглянулся: нет, Алик и не думал смеяться. Пыхтел сзади, надламывая на поворотах тропинки лапы елочек. "Дорогу метит", - понял Митька и посоветовал:
- Не бойся, в лесу не оставлю.
- Да это на всякий случай. Мне еще папа советовал: "Примечай всё". А у него партизанский опыт.
Митька уж было заикнулся, хотел напомнить про обещание - самое время для откровенных разговоров, - но Алик опередил его:
- Я тебе потом расскажу про брата. Только ты смотри никому ни гугу.
- Чего ты меня предупреждаешь? Девчонка я тебе, что ли? Не проболтаюсь.
- Все равно потом. Вот поверю в тебя - и расскажу. Меня папа учил: первому встречному не доверяться.
- Да ты, Алька, что? В самом деле не веришь? Ну, чего хочешь сделаю для тебя. Хочешь, ножик отдам?
- Да ну, я ведь не побирушка. Я тебе сам подарю ножик, когда папа приедет. Он без подарков не возвращается. В Улумбеке он всю улицу нашу одарил: кому ножик, кому гармошку губную, кому пистолет…
- Игрушечный?
- Ну даешь! Конечно, игрушечный. Настоящий по номеру на его имя записан. Потеряешь - за измену считается. Расстрел могут присудить.
- Ух-х, как у них строго!
- А иначе нельзя. Может, ты струсил среди врагов и, чтобы тебя не опознали, пистолет выбросил. Это же равносильно измене. Факт?
Митька кивнул головой:
- Факт.
Над ними с шумом, обламывая сучья, снялась какая-то птица.
Алик замедлил шаг.
- Да это сова, - успокоил его Митька. - Мышковала ночью и над тропой, видно, уснула. Мы потревожили.
- Ишь ты, а у нас в Улумбеке совы не водятся.
- Ну-у, здесь сколь угодно.
Тропа уже измельчилась на несчетное число рукавов, и ее стало совсем незаметно среди черничника.
Алик время от времени делал заломы на деревьях, вырезал на замшелых елях залысины и все оглядывался, видны ли его отметины.
Захаровские вырубки начинались за Естехиным логом. Лог давно не косился, и его затянуло багульником, дудками и камышом, вымахавшими в рост человека. Митька сразу определил, что трава тут немятая: значит, в вырубках пока никто не бывал.
- Ну, наша взяла, - сказал он и удовлетворенно потер ладони одна о другую. - Готовь, Алька, корзину. Не может быть, чтобы без груздей воротились.
Пока перебирались через лог, изрядно вымокли в росе, и Алик заежился от озноба:
- У костра бы посушиться. - В нем не было прежней уверенности, он нахохлился, как воробей.
- Да ты что? Это же роса! Для здоровья полезно. Мне бабушка рассказывала, раньше больных специально в росе купали.
Солнце уже выходило с левого боку, высвечивая вершины деревьев. В его лучах искрились мокрые листья. Для Митьки хорошо знаком этот рассветный час. Пройдется поверху ветерок, обдунет лес, и листья, обсохнув, расправятся, зашелестят.
- Пошли. На ходу согреешься.
Они двинулись вдоль угора, натыкаясь на мокрую паутину, обмахивая ее с лица и выбирая проходы пошире, чтобы не угодить под росяной душ с кустов. Митька издали углядел под лапами ельника сахарную белизну гриба:
- Вот он, родименький!
Груздь обвесился бахромой, был плотный, как дерево. На зеленеющих пластинках его обильно выступило клейкое молоко.
- Самое время ему, - сказал Митька и великодушно передал гриб Алику: - Первый - тебе. А ну поползай-ка тут на коленях.
Он не дождался Алика, сам приник к земле и стал шарить руками по подстилке из жухлых листьев. И мост из груздей потянулся от одной кочки к другой.
- Ты собирай здесь, а я дальше пойду, - продолжал великодушничать Митька, загораясь радостью от ожидаемой и почти уже привалившей в руки удачи: "Есть, есть грузди!"
Алька, не веря глазам, суетливо срезал грибы ножиком и, торопясь, не успевал их складывать в корзину, сбрасывал в кучки, словно кто-то мог опередить его, обобрать те, что оставались пока на корню.
- Да не торопись ты, все твои будут.
Митька не успел выйти из поля Алькиной видимости, как опять напал на грибной мост.
- Ну, не кончились у тебя? - крикнул он Алику и огляделся, велика ли семейка груздей попалась ему на этот раз. Белые шляпки там и тут топорщились под листвой. - Давай сюда! У меня много.
Алик прибежал сломя голову:
- Где?..
Они обломали грибы и по урезу Естехина лога направились в вершину.
Насколько хватало глаз, впереди тянулся черничник. Для груздей лучшего места и придумать нельзя.
Но грибы, как назло, больше не попадались, будто под землю спрятались. Митька уж и в чащобу ельника залезал, и на другой берег Естехина лога бегал - только зря вымок. Да что за черт такой!
- Поворотили назад!
Они вернулись туда, откуда начали. Но, кроме обрезанных корешков, разве что-то найдешь? Уж раз "мост" кончился, так новый за десять минут не вырастет. Митька, правда, рядом со своими же срезами откопал еще два груздочка. Но ведь два - не сотня. Положил в корзину, и не видно, что прибыло. Под елочкой выпутал из травы штук десять рыжиков - холодные, скользкие, как лягушки. От этих тоже прибытку немного.
Алик уж подбивал Митьку на волнушки и сыроеги. Этих, как поганок, невпроворот.
Но стоило ли за ними в такую даль плестись. Их под Полежаевом на угорах хоть лопатой греби!
Свернули в старую вырубку, затянутую березняком. Уж если и тут нету, то придется поворачивать оглобли домой. Ничего не поделаешь.
Но у Митьки теплилась надежда: должно же быть. Земля-то вон какая парная. На черничнике нету, так в березняке уродилось. Год на год не приходится. По одно лето груздь прорезался в ельнике, по другое - в березняке. А нынче-то, пожалуй, на березняк и смахивает: дожди же идут. В ельнике-то и без дождей сыро, а тут целую неделю беспрестанно лило, затопило землю, до грибницы воздуху не проникнуть, какие тут грузди.
От догадки Митька повеселел.
В березняке было просторнее, лес проглядывался далеко вперед.
- Ты иди туда, - Митька махнул рукой в сторону гари, - а я здесь поищу. В четыре-то глаза больше найдем.
Они шли по лесу и аукались.
Грузди попадались здесь чаще, но одиночные. Митька уж совсем было упал духом: неурожайный год.
- У тебя-то там как? - крикнул он Алику.
- Пло-о-хо, - отозвался Алик.
- И у меня пло-о-хо, - ответил Митька.
Эхо пронеслось по березняку и затихло.
Солнце уже выкатилось к зениту. Лес ожил от шума листвы, и кусты больше не обдавали Митьку дождем, когда он лез через них напролом.
- Попадает чего-нибудь? - нетерпеливо поинтересовался Митька.
Алик долго не отвечал, и Митька, испугавшись, что он на безгрибье убежал далеко, сложил руки рупором и закричал на весь лес:
- А-а-лик!
- Ну, чего тебе? - отозвался Алик из-за ближних кустов.
- Попадает чего-нибудь?
- Плохо.
- И у меня плохо.
Митька внутренне уже решил возвращаться и пошел на сближение с Аликом. Он выскочил к гари и обомлел: поляна была усеяна свежими корешками груздей. Кого это тут носило? Митька присел на корточки, повертел перед глазами один корень, другой - недавний срез: зеленое молоко не успело обсохнуть.
- Алик! - удрученным голосом позвал он товарища, всматриваясь в кусты, за которыми Алик только что трещал валежником.
Кусты тянулись к логу, и за ними никого не было.
- А-а-лик, а-а-у! - крикнул Митька погромче.
- Ау-у! - отозвался Алик издали.
"Ты смотри, куда умахал", - подумал Митька и заторопился на голос.
По пути попалось еще несколько груздей-одиночек. Митька на ходу очистил их от налипшей хвои и листьев и снова наткнулся на следы "моста".
И опять корешки были свежие.
"Уж не Алька ли обломал? - подумал он и стыдливо отогнал неприятную мысль: - Ну, или не позвал бы…"
- А-а-лик!
Алик вывалился из кустов, тяжело избоченившись. Корзина у него доверху была набита груздями.
- У тебя-то как? - спросил Алик, ревниво заглядывая через плечо Митьки.
- Я же кричал тебе, плохо.
Алик поставил корзину на землю и, упершись руками в поясницу, прогнулся, разминая затекшую спину.
- Нет, я ничего, на три кустика набрел, - самодовольно улыбаясь, признался он.
- Да я уж видел обрезки, - сказал Митька тоскливо.
- Хорошие кустики. - Алик не чувствовал за собой никакой вины.
- Пошли! - сказал Митька сердито. - Дорогу-то домой запомнил?
- А как же! - Корзина у Алика натруженно поскрипывала. - Меня один раз проведи - на всю жизнь запомню. Потом хоть с завязанными глазами пройду.
Они стали спускаться к логу. И - надо же! - под ногой у Митьки неожиданно хрустнуло. Груздь раздавил. Нагнулся Митька - а по всему угору бело. Смотри ты, на солнышко выскочили!
Митька опомниться не успел, а Алик корзину свою отставил в сторону и запрыгал от груздя к груздю. Нарежет в подол рубахи - и к корзине. Нарежет снова - и опять вывалит в кучу.
Митька не спеша наполнил корзину. Теперь торопиться незачем: пошли груздочки. Хоть каждый день бегай сюда. А мать увидит, что не пустой вернулся, сама Митьку погонит в лес. И Николу найдет пристроить к кому.
- Ну, двинулись…
А Алик вертелся вокруг наваленной им горки груздей и ничего придумать не мог. Рубаху было стащил с себя, хотел ее набить, да комары облепили спину. Пришлось отказаться от этой затеи.
- Митька, ну чего делать-то?
- А я знаю чего?
- Не оставлять же тут.
- Чего хочешь, то и делай.
Алик сложил грузди под елочку, забросал лапником, а на дереве залысину выстрогал.
- Сегодня же прибегу.
У Митьки пропало всякое настроение. Не груздей было жалко, а чего-то иного, чему Митька не находил объяснения.
Корзина и у него тяжело поскрипывала, а праздника на душе не было.
ТИШКИНЫ КОТЯТА
Старший брат снова надул Тишку. "Сходи, - говорит, - пожалуйста, за водой, а потом вместе за малиной пойдем". Тишка еле дотащил ведро от колодца, все руки вытянул, а выходит, и торопился зря: Славки уже и след простыл.
Тишка схватил корзину, кинулся было вдогонку за братом, до реки добежал, а перебираться по лаве на другой берег все-таки не решился: ведь брату и в лесу станешь кричать, так не откликнется - пропадай Тишка пропадом, ему и не жалко нисколь. Только дразниться и знает: "Переполошник, переполошник". Вот, скажет, струсил за нами в розыск пойти. А и не струсил вовсе, по-разумному поступил: если б Тишка знал, где малина, так и без брата ходил бы за ней не по одному разу в день, никаких бы медведей-сластен не боялся. Вот вам и переполошник!
Тишка повесил пустую корзину на руку и повернул домой.
Над Полежаевом беспокойно кричали вороны. С деревьев облетал лист, и вороны кружились в листопаде, как в вытряхнутом из подушек пуху. Тишка приложил руку ко лбу, прикрывая глаза от солнца, и посмотрел в гору.
Сверху спускалась к реке Маринка Петухова и громко охала, разговаривала о чем-то с собой, размахивала левой рукой. Правая у нее была занята, поддерживала собранный в горсть подол фартука, в котором что-то угловато топорщилось. Тишка сначала подумал, что у Маринки в фартуке грибы. Но кто же грибы носит из дому в лес? И Тишка насторожился.
- Теть Марин! - посторонился он с тропки, когда Петухова поравнялась с ним. - Чего это в фартуке-то?
- Ой, Тишка! - еще громче запричитала Маринка. - Да ведь котят на реку топить несу. Жизни от паразитов не стало: не изба, а кошачья ферма. Шагу ступить нельзя, так под ногами и вертятся…
Кошек у Маринки расплодилось и в самом деле полно. Вся деревня над ней насмехалась:
- Ты, Маринка, не в мясопоставку ли откармливаешь их?
А уж какая мясопоставка! Просто сердце у Маринки мягкое: живую душу не загубить…
- Ну-ка покажи, - попросил ее Тишка.
Петухова оттянула фартук: три пепельно-дымчатых комочка тесно жались друг к другу, незряче тыкались розовыми носами под лапки, в живот и зябко дрожали.
- Они что, слепые? - спросил Тишка и погладил котят. Котята, ощутив накрывшее их тепло, вытянули шеи, раскрыли шершавые рты. - Ой, да они ведь голодные! - догадался Тишка. - Ты чего их не покормила-то? - Он строго посмотрел на Маринку снизу, нахмурил брови. Ни дать ни взять, Маринкин начальник, а не Тишка-переполошник, которого ребята не взяли в лес. - А если они помрут?
- Тишка, да я ведь топить их несу, - напомнила Петухова. А у самой и слезы на глазах выступили. - Ведь им теперь все равно, что сытые, что голодные…
Тишка вытаращил глаза. Да-а, положеньице. Котят было жалко.
- А они сами-то не проживут? - спросил он.
- Как это сами? - не поняла Маринка.
- Ну, если их в траву отпустить…
Маринка всплеснула левой рукой. Правая, с фартуком, у нее тоже дернулась, и котят встряхнуло, перевернуло вверх лапками.
- Тишка, да ты как с луны свалился! - укорила его Маринка. - Где это видано, чтобы котята без кошки росли. Не мыши ведь…
Тишка поскреб за ухом. Маринка совсем его озадачила.
- Ну, а к другой кошке нельзя подсадить? Не к матери?
Тут и Маринка не знала. На ее памяти такого не бывало еще.
Кто будет подсаживать котят к чужой кошке? Да и подпустит ли она их? Это ж не курица, которой своего цыпленка от чужого не отличить - все одинаковые.
- Не знаю, Тиша, - подавленно призналась Маринка. - Наверно, нельзя.
Но Тишку ее признание уже не остановило. Не пропадать же котятам из-за того только, что они в Маринкином доме родились.
Да Тишка их коровьим молоком отпоит. Жить захотят, так и за резиновую соску ухватятся. Телята вон с пальца пьют… А они что, рыжие, что ли…
Тишка выдернул из-под штанов рубашонку и, оголив живот, собрал подол в горсть.
- Клади!
- Тишка, а может, в корзину лучше? - обрадовалась Маринка.
- В корзине их ветром прохватит.
Маринка переложила котят из фартука в Тишкину рубаху и осталась стоять у реки, не пошла с Тишкой: видно, боялась, что он передумает.
- Ой, только обратно ко мне их не приноси… Если чего, так сам…
- Да ты что? - рассердился Тишка. - И не подумаю топить. Выкормлю!
Тишка оглянулся.
Маринка Петухова медленно подымалась в гору: два шага сделает да постоит.
- Иди, иди! - усмехнулся Тишка. - Уж теперь-то и назад просить будешь, так не отдам.
Но Маринка вдруг встрепенулась, обеспокоенно запричитала:
- Ой, Тиша, ты, смотри, мамке не сказывай, что это мои котята. Она ведь сразу тебя ко мне направит… Не сказывай смотри. Нашел, да и все… А то Варвара и на меня рассердится: "У себя, - скажет, - ферму развела, да еще и мне эту тварь подбрасываешь".
Ну что за баба… До седых волос дожила, а все как маленькая. Не зря и теперь Маринкой зовут. Она ж и вправду будто девчонка.
И Тишка, как ровесницу, припугнул ее:
- Мамка-то ничего, а Славка, пожалуй, и назад принесет. Как дознается, так и притащит. Он кошек не любит.