- Ты, сынок, вырастешь, станешь такой большой, как папа, - тогда обязательно до солнца доедешь.
- А почему папа не доехал? - тут же спросил Андрейка.
Мать посмотрела на отца; он засмеялся, хотя смешного ничего не было, и долго не отвечал. Потом наконец мать сказала:
- Твой папа не хочет ехать к солнцу. Зачем ему туда ехать?
Странно это Андрейке: а почему отец не хочет?
Много Андрейка думает о солнце. Однажды он придумал, что от солнца можно отрубить кусочек… Вот будет интересно! Но мать даже рассердилась на Андрейку:
- Перестань! Надоело мне слушать… Иди лучше дай Кате сена.
А почему это лучше давать Кате сена? Вот так почти всегда кончаются разговоры. Никто не может ответить на Андрейкины вопросы. Приходится самому выдумывать ответы…
- Эк как солнце сегодня припекает! - сказал председатель колхоза. - Эка дружная нынче весна! Эка красота! Исключительно! Посмотри, Андрейка, какая красота кругом!
Андрейка и без того смотрит на степь.
- Да уж, красота, ничего не скажешь! - говорит за Андрейку дядя Миша. - Клин будет отменный. Земля добрая, сильная.
Только Андрейка не видит здесь никакого "клина", и уж тем более ему непонятно, почему это земля "добрая" и "сильная". Обыкновенный Пронькин лог- так зовут это место. Андрейка его хорошо знает - тут в прошлое лето стояла юрта отца.
Овец сейчас нет, людей нет, воскресник отсюда далеко, брёвна уже, наверно, на прицеп погрузили… Андрейка раскаивается, что поехал с председателем на "целину". Спросить бы, что такое целина, да неловко…
В полдень повалил снег. И сразу наступила зима. Председатель забеспокоился и велел Мише гнать машину в село.
- Как бы шурган не разыгрался, - сокрушённо вздохнул он. - Ох уж этот снег весной, много от него бед бывает…
Да и Андрейка знает это. Ещё в прошлую весну вот так же пошёл снег, потом поднялся ветер - закружил, завихрил всё вокруг, чуть юрту не унёс.
- В юрту хочу, - сказал Андрейка.
- В юрту нам сейчас ехать нельзя. Придётся тебе подождать. Надо посылать людей в помощь чабанам.
Андрейка беззвучно заплакал, уткнувшись в подушку сиденья: вдруг шурган, а его не будет в отаре…
Но тревога оказалась напрасной. Уже подъезжая к селу, председатель сказал:
- Выведрило. Таять начнёт.
И вправду, минут через пятнадцать - двадцать выглянуло огромное, яркое солнце. Сверкающий снег слепил глаза.
На земле, на крышах домов и скотных дворов, на деревьях и заборах - везде пушистый снег. Здесь даже, кажется, его было больше, чем в степи.
И вдруг снег на глазах стал опадать, как тесто в квашне, таять и валиться комками с деревьев и крыш. С бугорков потекли тонкие извилистые ручейки. Сразу стало жарко. Солнце быстро высушило Андрейкины слёзы.
Около правления колхоза Андрейка уже выскочил из машины как ни в чём не бывало.
- Ну что ж, Андрейка, теперь можешь ехать к себе в отару, Миша тебя мигом домчит, - сказал председатель. - А шургана не будет. Обошлось. Ты на меня даве осерчал, я знаю, но рассуди, чудак человек: если бы и взаправду шурган, мне бы надо все машины в степь послать, людей верховых - всем отарам помочь, а то получилось бы, как с твоей бабкой Долсон. Одному-то, чабану трудно - сам знаешь.
Да, Андрейка знает, но ему очень захотелось к отцу с матерью. А теперь всё хорошо. И ещё то хорошо, что председатель не видел и не слышал, как он плакал. Фёдор Трифонович посмотрел на весёлое Андрейкино лицо, всё в полосах от недавних ручейков, и протянул на прощание руку.
Андрейка строит кошару
Кошара стояла почти готовая. Осталось только настелить крышу. Пока она была сделана из редких жердей и похожа на рёбра барана, когда с него срежут всё мясо. Потом на прибитые жерди стали накладывать толстым слоем солому. Андрейка в это время был внутри кошары, смотрел на небо в частые просветы между жердями. В кошаре становилось всё темнее и темнее. Ему это не нравилось. Он вышел на волю и увидел, что отец гонит отару. Андрейка залез на Рыжика и поскакал навстречу.
- Кошара беда плохая, - запыхавшись, сказал Андрейка, поправляя съехавший на глаза малахай.
- Почему - плохая? - усмехнулся отец, издали любуясь высокой крышей кошары.
- Темно там, совсем темно! - с отчаянием произнёс Андрейка, уже зная, что отец его всё равно не поймёт. Ведь если в кошаре так неуютно Андрейке, если там темно, то и овцам будет нехорошо, а уж маленьким весёлым и быстрым ягнятам и совсем скучно.
- Как - темно? - удивился отец. - Они же рамы должны поставить…
Отец перестал улыбаться, погнал лошадь к кошаре.
Андрейка тронул вслед Рыжика и с завистью смотрел на широкую отцовскую спину. Андрейка очень хотел походить во всём на отца: он и сидеть в седле старался так же - небрежно, чуть свесившись набок и помахивая плёткой. Отец носил пушистую шапку из лисы, которую добыл в прошлом году. Андрейке хотелось иметь такую же. И только одно не нравилось в отце: он курил трубку, а от табачного дыма у Андрейки всегда болела голова.
Отец подъехал к кошаре, слез на землю и, закинув повод на шею лошади, пошёл к двери кошары. Он вышел оттуда через минуту недовольный и очень сердитый. Уж Андрейку не проведёшь: когда отец рассердится, у него сразу бледнеет лицо, глаза делаются совсем узкими и куда-то деваются губы - их совсем не видно. Ого, тогда к нему не подходи!..
Не приму кошару, - нахлобучив на самые глаза лисью шапку, сказал отец председателю сельсовета Василенко.
- Чего так? - удивился тот. - Мы тебе в ударном порядке поставили кошару, а ты ещё будешь ломаться!
- Рамы обещали поставить. Где рамы?.. Света нет! - с сердцем сказал отец. - И так затянули дело, у нас овцы не сегодня-завтра начнут ягниться, а кошара не готова.
- Оно, конечно, верно ты говоришь… - Председатель сельсовета зачесал в затылке. - Но теперь поздно, надо было в стенках рамы поставить. Да рам-то нету.
- Знать ничего не знаю! - стоял на своём отец. - Не погоню сюда овец, и всё тут.
- А ведь не погонит! - то ли с осуждением, то ли с одобрением сказал Василенко. - А что тут придумать, ума не приложу… Хотя вот что! - вдруг обрадовался он. - Возьмём с парников взаймы штук десять рам и настелим их прямо на крышу: сразу светло станет. С крыши-то оно ещё светлее. Да и солнышко будет пригревать.
Андрейке очень хотелось спросить: как это дядя Василенко сделает, чтобы в кошаре стало светло, когда на крыше уже лежит солома, но ему неудобно было вступать в разговор взрослых. Очень часто Андрейка думал: почему взрослые такие недогадливые?
Отец перестал сердиться, глаза у него снова стали широкими, губы улыбались. Он попрощался с Василенко и поехал к отаре.
Отец забыл об Андрейке и не позвал с собой. Андрейка очень обиделся, низко склонился к луке седла…
Никто сейчас не обращает внимания на Андрейку. Председатель сельсовета Василенко задумчиво говорит:
- Раньше нам надо было о рамах думать… Разве Нимаев у нас такую кошару примет? Его, брат, не проведёшь!
Василенко внимательно смотрит на Андрейку и, словно прочитав все его мысли, говорит:
- Вот ты-то мне и нужен, Андрей Нимаев! Помоги, брат!
Андрейка сразу забыл, что он сейчас сердитый, и изо всей силы натянул повод. Рыжик сразу заплясал под ним в нетерпении.
- Я напишу записку Фёдору Трифоновичу, а ты мигом отвези её в правление. Пусть он сейчас же пошлёт нам десять рам. Понял?
- Понял, - с замиранием сердца произносит Андрейка и жалеет, что сейчас нет здесь отца. Пусть бы посмотрел, как дядя Василенко разговаривает с Андрейкой! "Помоги, брат, ты-то мне и нужен, Андрей Нимаев". Андрей Нимаев! Ведь по фамилии только отца называют. А раз такое дело, он, Андрей Нимаев, готов не то что в правление колхоза - хоть в Читу поехать!
И он мчится по дороге в село, крепко зажав в кулаке белый листок бумаги. От напряжения у него даже немеет рука. Он хочет переложить записку r левую руку, но шальной ветер вырывает её. Вот ведь несчастье! Андрейка с трудом останавливает разгорячённого Рыжика, идёт искать бумажку. Она лежит в лужице на дороге. Обрадованный Андрейка схватил её и зажал в кулаке со всей силой. Теперь уж он не сваляет дурака и не выпустит драгоценной записки до самого правления колхоза.
Очень хорошо весной скакать по степи. Совсем не холодно, даже жарко, щёки горят, как возле печки в юрте, в ушах музыка - то ли на гармошке играют, то ли громкоговоритель гремит: это уж как Андрейке захочется, потому что ветер всегда слушается Андрейку и даже песни поёт, совсем как бабушка Долсон или мать.
И каким лёгким становится весной человек! Зимой он сидит в седле, как мешок с мукой. Час сидит, два сидит - всё тяжелее под ним лошади. А весной он как птица, в нём и весу-то нету, и ему кажется, что вот-вот встречный ветер подхватит его, подбросит над головой лошади и он полетит, плавно поднимаясь в синий воздух.
Во сне Андрейка часто летает, но такие сны всё равно бывают только весной.
Скоро вечер наступит. Вон какое большое солнце светит, и от него будто зажгли большущий, во всё небо, костёр. Небо полыхает, а степь - вот уж смешно! будто на неё опрокинули целую гору земляники. Андрейка любит землянику, он любит её собирать в степи, около берёзовых колков - лесочков, а ещё лучше, когда землянику привозит в большой корзине бабка Долсон, она её собирает где-то в лесу, там много растёт земляники. Придёт опять лето, и бабушка Долсон привезёт землянику. Сколько кругом ургуя!! Но пока видно только ургуй, а вот скоро вся степь покроется цветами.
Пахнет оттаявшей землёй, снегом, ургуем и… земляникой. Ох как пахнет земляникой! Это уж с Андрейкой бывает так всегда: стоит ему вспомнить о землянике, как запахнет земляникой. Захочется очень есть - и вся степь начнёт пахнуть варёной бараниной. Но он сейчас не думает о еде. Какая тут еда, когда он выполняет такое важное поручение…
Андрейка услышал музыку. На крыше колхозного клуба стоял белый громкоговоритель, и оттуда далеко-далеко разносились слова песни:
Ай да парень, паренёк,
Дайте парню только срок…
Быстро домчался Андрейка до правления колхоза, вошёл прямо в кабинет к председателю и без слов разжал над самым столом свой кулак.
- Что это? - спросил председатель и, опустив со лба на нос очки, взглянул на грязную Андрейкину ладонь, на которой лежал смятый и уже не белый, а серый клочок бумаги.
- Читай! - коротко бросил Андрейка.
От быстроты скачки, от гордости Андрейка не мог говорить.
Председатель осторожно взял бумажку, попытался её развернуть, но она была мокрая, грязная, с отпечатками Андрейкиных пальцев.
- В чём дело? - Председатель насупился. - Тут ничего нельзя разобрать. Кто тебя послал?
- Дядя Василенко, - упавшим голосом ответил Андрейка.
- Вот беда-то! А что ему надо, он не говорил тебе?
- Говорил.
- Ну!
- Надо десять рам. Беда кошара тёмная. На солому дядя Василенко рамы положит - в кошаре светло станет.
- Но? - сказал председатель и снова поднял очки на лоб. - А где я ему рамы возьму?
- С парников - вот где!
- Ну что ты скажешь! - засмеялся Фёдор Трифонович. - А ты откуда всё знаешь? Ещё в школу не пошёл, а уже такой смышлёный.
Андрейка молчал. Ему не нравилось, когда с ним разговаривали, как с маленьким. А зачем человеку глаза и уши? Ведь так говорила мама.
- Спасибо, паря Андрей! Поезжай и скажи, что рамы пришлю сегодня же.
- Как отец там живёт? - спросил какой-то незнакомый человек, сидевший у председателя в кабинете.
Но Андрейке некогда разговаривать: у него опять есть срочное задание и ему надо спешить к кошаре.
- Беда хорошо живёт! - на ходу бросает он и пулей выскакивает из правления.
Он уже не слышит, как Фёдор Трифонович, смеясь, говорит:
- Это он от бабки Долсон научился. Та ведь всегда, если надо сказать "плохо", скажет - "беда плохо", если "хорошо", то тоже - "беда хорошо". Вот тут и разберись…
Заботливый хозяин
Рамы для кошары, как и обещал Фёдор Трифонович, привезли поздно вечером.
Оказалось всё очень просто. И как это раньше Андрейка не догадался? В разных местах крыши раздвинули солому и на жерди положили рамы.
Утром Андрейка пришёл в кошару и убедился: там светло. Отец рано угнал отару в степь, оставив в кошаре несколько овец, которые по всем приметам должны не сегодня-завтра объягниться. Андрейка потолкался между овцами, заглянул за перегородку. Там уже, нетвёрдо переступая на длинных непослушных ножках, ходили два новорождённых ягнёнка. Они часто тыкались мордочками в землю и жалобно блеяли.
Вот как вовремя построили кошару! Иначе этой ночью ягнята бы родились в степи.
По пятам Андрейки ходила Нянька. Она сегодня была недовольна - может быть, потому что хозяин не обращал на неё внимания. Андрейка взял на руки ягнят и понёс их во двор. Овца-мать жалобно блеяла. Кошара уже со всех сторон была огорожена забором из тонких жердей, и в дневные часы овцы могли свободно разгуливать по просторному двору. Вовсю светило солнце, хотя с утра ещё было прохладно. Андрейка сел на землю, зажал в коленях ягнят; на них почти не было шерсти и проступала розовая кожа. Ягнятам было холодно, и они мелко дрожали. Нянька старательно облизывала шершавым языком маленькие головки ягнят.
- Пойдём в юрту, - сказал Андрейка ягнятам.
Но они не поняли, поняла только Нянька. Она волчком завертелась вокруг Андрейки и в восторге, поднявшись на задние лапы, передние положила на плечи своему другу.
- Нянька дура! - презрительно, сквозь зубы, процедил Андрейка.
Нянька сразу сделалась меньше ростом, подобрала хвост и поплелась за хозяином на почтительном расстоянии.
В юрте Андрейка раскинул около железной печки мягкую, выделанную овчину и положил на неё ягнят. Он подкинул в печку сухого кизяка, и через несколько минут в юрте стало тепло. Нянька развалилась около овчины, и ягнята, разомлевшие в тепле, уткнувшись носами в пушистый живот Няньки, спали.
Бабка Долсон как-то рассказала Андрейке, что раньше, давным-давно, у неё была совсем холодная и бедная юрта. Огонь разводили прямо на земле, от дыма было больно глазам. На деревянных решётках юрты лежали старые овчины, куски кошмы, рваные остатки одежды. Ветер свободно гулял по юрте. А теперь у Андрейки юрта покрыта толстым войлоком, никакой ветер её не пробьёт; на кирпичах стоит железная печка с железной трубой - весь дым уходит в небо. Днём в юрте светло - по бокам двери вставлены две рамы со стеклом. И на земляном полу лежат дощатые щиты, по ним можно ходить босиком. Стол, деревянные скамейки около него очень маленькие, но ведь и юрта небольшая; а в ней много разных вещей: буфет для посуды, две железные кровати, сундук для одежды, столик, а на нём - радиоприёмник…
Правда, приёмник давно уже молчит. Отец ездил в сельпо покупать для него батареи, но батарей там не было. Это очень обидно, потому что в юрте теперь скучно, особенно когда Андрейка остаётся один.
Андрейка подошёл к приёмнику, начал вертеть ручки, но всё бесполезно. Если бы в юрте было электричество, как в селе, тогда приёмник заговорил бы без батарей. А в сельпо Иван Кириллович - такой пьяница и лентяй - не хочет, чтобы в юрте у Андрейки заговорило радио. Надо Ивана Кирилловича убрать из сельпо, тогда будут батареи. Так говорит отец, так думает Андрейка.
- Лежи тут, - шепнул Андрейка Няньке в самое ухо.
Собака приоткрыла один глаз и вильнула хвостом. Нянька всё понимает. Вот, например, какая собака сообразит отодвинуть ягнят подальше от раскалённой печки? А Нянька поднимается на лапы, берёт зубами овчину и оттаскивает её вместе с ягнятами, потом ложится поудобнее и осторожно кладёт лапу на спящего ягнёнка.
"Бе-еда-а умная Нянька!" - ухмыляется про себя Андрейка и выходит из юрты. Он лезет пальцем себе в рот и щупает зуб. Мать не велит трогать зубы, но Андрейка никак не может удержаться. Зуб шатается - наверно, скоро выпадет. У бабки Долсон тоже выпадают зубы и почему-то не растут новые. А у отца и матери все зубы на месте. Почему так бывает? Этого ещё Андрейка не знает. Да и некогда ему думать: дел сегодня по горло. Во-первых, надо накормить Рыжика и козу Катю, задать сена овцам в кошаре, а во-вторых, подмести хотон. Потом Андрейка сварит баранину без соли. Солить он не умеет, обязательно лишнего насыплет, а поэтому сама мать посолит, когда вернётся к обеду. Потом… Но стоило Андрейке переступить порог юрты и посмотреть в степь, как он сразу обо всём забыл.
С ближней сопочки верхом на лошади приближалась Дулма. Андрейка подбежал к осёдланному Рыжику, скомандовал: "Ложись!", как всегда, быстро вкатился в седло и поскакал навстречу Дулме. С гиком он промчался мимо Дулмы. Дулма остановилась, потом повернула и стала догонять Андрейку. Он оглянулся, ещё раз гикнул, испустил понятный только Рыжику посвист: "Пссе-е, псе-е!", пригнулся к шее и помчался, как на настоящих скачках.
Украдкой Андрейка оборачивался, бросал взгляд на Дулму, но где той было угнаться! Она сразу же отстала и становилась всё меньше и меньше. Интересно: когда скачешь от Дулмы, она делается маленькая, прямо с пуговку, а когда навстречу, то и Саврасуха большая, и Дулма почти как Андрейкина мать или бабка Долсон. Андрейка хочет проверить это своё наблюдение ещё раз и, круто осадив Рыжика, даже подняв его на дыбы, что удаётся очень редко, поворачивает и скачет навстречу Дулме. И вправду, вскоре Саврасуха начинает расти, расти, и маленькая Дулма на ней превращается в настоящую Дулму. Очень смешно…
Андрейка тяжело дышит и не может сказать ни одного слова.
Рыжик и Саврасуха идут теперь рядом, помахивая хвостами. Они часто ходят рядом и, наверно, о чём-то разговаривают, поворачивая друг к другу головы.
- Сбросит тебя Рыжик - будешь тогда знать! - наконец нарушает молчание Дулма.
- Меня? - удивляется Андрейка и вытирает рукавом своё вспотевшее лицо.
- Я думала, слетишь: гляжу. Рыжик на дыбы встал, - пояснила Дулма.
Андрейка доволен, что, оказывается, Дулма заметила это, но небрежно бросает:
- Так я и дался!
Ну не смешная ли эта Дулма! Кто во всём колхозе лучше Андрейки умеет скакать на коне? Ведь даже на районных скачках Андрейку в прошлую осень посадили на колхозного рысака, которого и зовут-то, из-за того что он такой быстрый, Самолётом, и Андрейка обогнал на нём всех рысаков в районе. Но Андрейка не хочет сейчас напоминать об этом Дулме: сама должна знать.
Они не спеша возвращаются к юрте.
- Как играть будем? - спрашивает Дулма.
Андрейка задумывается. В электрострижку - нельзя: в юрте всего одна овчина, и на ней лежат ягнята. В бабку Долсон - неинтересно: сейчас не зима; весной, когда такое тепло, Андрейка ни за что не поверит, что Дулма замерзает, а когда Андрейка не верит, ему не хочется играть. Какую бы интересную игру придумать? И Андрейку вдруг осеняет мысль. Он поедет сейчас к юрте, возьмёт свой укрюк - длинную палку с ремённой петлей, которой чабаны ловят овец, и они начнут с Дулмой новую игру. Дулма слезет на землю, станет овцой, а Андрейка - чабаном и будет её ловить укрюком.
Дулма быстро соглашается. И вот Андрейка пытается "заукрючить овечку" - Дулму.