Андрейке почему-то становится стыдно, что он пел о том, как дед Егор пересолил суп и выпустил из бочки воду. Подумаешь, какое дело: суп всё равно весь съели. Андрейка и не заметил бы, что он пересоленный, если бы не сказали другие. А с водой дед Егор тоже не виноват. Если уж говорить правду, то эту воду выпустил не дед Егор, а Рыжик - захотел пить, вытащил зубами пробку из бочки, а вода вся и вытекла. Это большая Андрейкина тайна, он тогда вперёд всех пришёл к вагончику и увидел, как Рыжик подставил морду под струю воды; а дед Егор в это время на телеге уехал за горючим. Андрейка всё понял, но не захотел выдавать Рыжика. В общем, всё тогда обошлось. Дядя Костя сделал деду Егору выговор, даже погрозился рассказать об этом председателю колхоза. А Рыжик был ни при чём. И никто ему не делал выговоров, даже бичом не ударили. Андрейка, конечно, очень был рад, что всё так хорошо обошлось, и песню сегодня пел. Ему нисколько не было стыдно.
А сейчас он сидел на возу, у него очень жгло в ладошках; он сердился на Рыжика, на себя и даже на Няньку: ведь могла отогнать Рыжика от бочки! А Нянька не знала, заскочила на воз и лежала рядом, высунув язык. Когда Нянька вдруг лизнула его ладошку, Андрейка нахмурился, тяжело вздохнул, глаза его стали узкие, как семечки, и он зло прикрикнул:
- Нянька дура! Не трогай!
- Чего это ты? - Дед Егор обернулся к нему.
- Нянька ладошки лижет. Беда хитрая! - неизвестно почему добавил Андрейка. Хотя сам-то он был уверен, что Нянька в эту минуту чувствовала свою вину.
Они выехали на большую поляну.
Андрейка увидел здесь старую избушку, которая глубоко вросла в землю. Через поляну бежали столбы с натянутыми проводами.
- Это электричество? - полюбопытствовал Андрейка.
- Телеграфные столбы. Недавно линию провели. Телеграммы по ним передают, - ответил дед Егор.
Так вот, оказывается, как передают телеграммы! А то раньше, когда отец получил из Москвы телеграмму, где было сказано, что его наградили Золотой медалью, Андрейка всё думал и никак не мог себе представить, как это прилетела телеграмма со Всесоюзной выставки в колхоз. Письма - те везут на поездах (которые Андрейка видел только в кино) и на самолётах (Андрейка видел их каждый день над степью), а вот как идут телеграммы? Теперь-то ясно стало, что телеграмму кладут на проволоку и она летит по ней, пока не долетит до места. Неясно было только одно: как телеграмма перескакивает через верхушки острых столбов? Но Андрейка не спросил деда Егора. Спросит как-нибудь в другой раз.
- Вот это и есть Ямар - Кислый ключ, - сказал дед Егор. - Тут-то мы и лечили свои раны. И зимовье это партизаны ещё строили… Пойдём к ключу.
Кислый ключ находился в тальниковых зарослях.
В небольшой круглой ямке, как в котле на огне, кипела и пузырилась вода. Нянька первая подбежала к ней, начала было лакать раз-другой - и не стала пить.
Дед Егор опустился на колени, зачерпывал воду в пригоршни и пил с наслаждением.
- Давай, давай! Опускай прямо туда руки! - приказал он Андрейке.
Вода была холодная, как зимой в проруби. В ладошках немного защипало, но от холодной воды Андрейке стало легче. Он зачерпнул воды и приложился губами: вода была не только кислая, но ещё и солёная и пощипывала во рту. Такой воды Андрейка никогда не пил, она показалась невкусной.
- Красота! - отдуваясь, говорил дед Егор и продолжал пить воду. - Ох, проклятая, и холодная же, руки ломит! Мы её, бывало, нагреем - да в бочку. Залезешь в бочку, накроешься кожухом, посидишь там в пару - так тебя прогреет, что все болезни как рукой снимет! И пить её хорошо. Человек от этой воды сильным становится, здоровым. Прямо богатырская вода! Ты пошто не пьёшь-то?
- Не, я так, - смущённо сказал Андрейка и торопливо пригоршнями стал пить богатырскую воду.
Мало ли что она солёная и невкусная. Если от неё человек становится сильным, здоровым, то отчего и не попить её.
У Андрейки уже ныли зубы, очень ломило руки - они замёрзли, как зимой, но Андрейка вдруг почувствовал, что внутри у него растёт и растёт богатырская сила. Ладони перестали гореть, в животе было прохладно.
И тут Андрейка заметил, что Нянька не пьёт воду. Это его возмутило.
- Нянька, иди сюда!
Нянька послушно подошла. Он пригнул её голову к ключу и приказал:
- Пей, пей, беда хорошая вода!
Нянька поупрямилась немного и стала пить. Как бы там ни было, она давно не пила, разомлела на жаре, а вода была холодная.
- Вот теперь и закусить не грех, - произнёс дед Егор.
Андрейка понял, что сейчас не хватит целого барана. Он ел с жадностью баранину, которая после холодной воды показалась тёплой. Нож то и дело мелькал около самых губ Андрейки.
- Не обрежь нос, - ухмыльнулся дед Егор, который ел неторопливо, закусывая хлебом и запивая водой.
И, как всегда, Андрейка вспомнил о Няньке, когда уже был почти сыт. Он бросил ей кость, кусок хлеба и сам стал есть не торопясь, как и дед Егор.
Он решил, что следует, пожалуй, ещё подбавить себе силы, и зачерпнул кружкой кислой воды. На этот раз он пил её с большим удовольствием.
Дед Егор заметил это и сказал:
- Ты бы здесь пожил с месяц - так к этой воде привыкнешь, что и не станешь простую-то воду пить…
Ну как, подзаправился? - спросил он, заталкивая в мешок нож, кружки и кусок оставшегося хлеба.
- Ага, - подтвердил Андрейка и снова сунул руки в ключ, потому что они начинали гореть.
- Тогда тронемся.
Дед Егор набрал в котелок воды и пожалел, что не захватил с собой железную бочку: вот бы побаловать трактористов!
Тронулись в обратный путь.
Андрейка по-прежнему устроился на ветках. Нянька рядом с ним. Ехали лесом, телегу трясло на неровной дороге. Пахло свежими берёзовыми листьями, мхом и лесной сыростью.
В лесу было не так уж плохо, но Андрейка с нетерпением ждал, когда же начнётся степь. Нянька соскочила с воза и побежала впереди Быстрого.
Степь появилась как-то внезапно. Вдруг телега выехала на ровное место, будто Андрейка на всём скаку верхом на Рыжике вылетел на самую высокую сопку. И глазам открылись такой простор, такая красота, такая вольная воля!
Было то время, когда кончается световой день, и там, где пряталось солнце, небо горело багровым цветом. Степь тоже была цветастая, яркая. Просто трудно было понять, где кончается степь, а где начинается небо. Пахло солнцем, степью, ветерком - всем, всем таким родным, привычным!
Если бы Андрейка не сидел на возу с ветками, то разом забыл бы, что на свете существуют лес и лесные запахи.
Никогда ещё вечером Андрейке не было так весело, так радостно, как сегодня. На минуту ему даже показалось, что это утро. Никогда он ещё не был таким сильным, таким смелым.
Это, понятно, от кислой богатырской воды. Надо обязательно довезти её до бригады и хоть бы немного дать отцу и матери.
И вдруг Андрейка запел. Это был всё тот же мотив, но слова совсем новые, необыкновенные.
О лесе, о кислой воде, о своей богатырской силе пел Андрейка. Он очень хвалил деда Егора, который воевал с буржуями, и обещал, что будет защищать свой колхоз.
Очень жаль, что дед Егор не понимал по-бурятски, а то бы он узнал из песни не только всё это, но и то, что воду из бочки выпустил совсем не он, дед Егор, а Рыжик.
Радуга
Дед Егор сделал из веток навесы, и бочки с горючим были теперь в тени. Обедали за новым столом. На берёзовые стойки, вкопанные в землю, била прибита столешница свежеструганных досок, вокруг стояло десять стульев-чурбачков. Только один "стул" был вкопан в землю. На нём всегда сидел Андрейка.
В один из душных дней Андрейка остался на стане помогать деду Егору чистить картошку: на ужин предполагалось жаркое из баранины. Дома Андрейка не любил чистить картошку, ну, а здесь - другое дело… Он сидел в шалаше из густого кустарника, покрытого сверху брезентом. Дед Егор тоже чистил картошку и рассказывал. Андрейка и Нянька слушали. Нянька помалкивала, высунув язык; Андрейка нет-нет да перебивал деда Егора вопросами.
- …Был я в ту пору таким же парнишкой, как ты. Страсть до чего мне хотелось грамоту узнать, в школу пойти, - не торопясь, как всегда, говорил дед Егор и в это время чистил картошку.
А Андрейка забывал о том, что держит в руках нож и картошку: он не мог сразу делать два дела - слушать и работать.
- Школы у нас в ту пору на селе не было. Надо было ехать в Захаровну. А жить там негде.
- Как- негде? - удивился Андрейка. - В интернат надо идти.
- Не было тогда интернатов. Это не то, что сейчас, а то дело было при царе-косаре.
- А кто царь-косарь?
- Боже мой, слова тебе сказать нельзя! Откуда я знаю, кто был царь-косарь?
- А пошто говоришь? - настаивал Андрейка.
- Ты не учи меня, как говорить! - обиделся дед Егор.
Он любил обижаться, но тут же забывал об этом.
- При царе-косаре - это давно, значит. Как я понимаю: когда царь косарём был. А никто не помнит такого, чтобы сам царь косарём был. Вот тебе и значит, что давным-давно.
- А кто такой царь? - спросил Андрейка.
- Царь-то? - Дед Егор уставился на него. - Что ты за дитё неразумное! Как я тебе объясню про это? Был такой кровопиец - сам не работал, кровь из народа сосал…
Андрейка на минуту представил себе царя и ужаснулся.
- Ты вот что: хочешь слушать - так слушай, а нет - так я и рассказывать не буду. Я об этом царе не токмо что рассказывать, я сам о нём забыл, и нет мне нужды вспоминать о нём, прости господи! Не о нём сейчас речь… Вот и жил я так. Сестрёнка и братишка у меня - помоложе меня. Отец и мать на работе в поле, а я нянчусь с ними. Нянчусь себе и нянчусь…
Нянька навострила уши, приподнялась на лапах и завиляла хвостом.
- И ты туда же! - буркнул дед Егор. - Не тебе я это говорю, не ты одна нянька. Вот я, например, тоже в няньках ходил…
Нянька встала, подошла к деду Егору, улеглась и положила на его сапог лапу.
- Ну то-то! - примирительно сказал дед Егор. - Да, так о чём я толковал? - продолжал он. - И вот стукнуло мне не то десять, не то одиннадцать годков. И ставят к нам на квартиру одного ссыльного… - > Дед Егор с опаской поглядел на Андрейку и поспешно добавил: - Это был такой человек, что хотел царя к чёрту спихнуть, чтоб народу полегче жилось.
- Убить хотел царя? - со сверкающими глазами спросил Андрейка.
- Во-во! - удовлетворённо подтвердил дед Егор и нисколько не рассердился. - Звали его Алексей Фёдорович. Такой тихий да ласковый, и вот, поди же, боялся его царь, ужас как боялся! И вот спрашивает меня Алексей Фёдорович: "Ты, говорит, Егорка, хочешь грамоте обучаться?" А я рад-радёшенек, от радости на седьмое небо чуть не подпрыгнул.
Андрейка хотел было спросить, где находится седьмое небо, но вовремя спохватился и промолчал.
- И вот стал меня каждый день учить этот добрый человек. Буква за буквой, слово за словом. Ну, до чего же интересно! Через год я уже книжки стал читать. Хвалит не нахвалится мной Алексей Фёдорович: "Я, говорит, тебя за три года грамотеем сделаю". Ну, да не пришлось ему, - вздохнул дед Егор, - видно, слуги царские спокою не знали, угнали моего Алексея Фёдоровича ещё дальше и запрятали, чтоб он и людей не видал. Плакал я, конечно, убивался. Бегу, значит, это я за Алексеем Фёдоровичем, слезой горючей обливаюсь, спрашиваю его: "За что они тебя?" И вот что он сказал мне на это: "Ты, говорит, Егорка, не реви. За то они меня на каторгу гонят, что я тебе счастья хочу. Ты запомни это. У вас тут в народе говорят: "Вору не любы лунные ночи, а злому - добрые люди". Признаёшь ты меня за доброго человека? - спрашивает. - Ну, а коли так, то ты не забывай, чему я тебя учил!" Не-ет, не пропала для меня даром учёба Алексея Фёдоровича! Я, может, и в партизаны потому пошёл, что на всю жизнь мне слова эти в память запали. Мне так больше в жизни и не привелось учиться, а книжки я страсть как полюбил читать! Вот кабы мне нынче снова парнишкой стать! - вздохнул дед Егор. - Я бы в школу пешком удрал. Ваше дело теперь - учись да учись. Мне-то оно не досталось, это счастье, а по всему выходит, что Алексей Фёдорович не только об Егорке думал, но и об Андрейке Нимаеве, обо всех ребятишках наших. Вот какой добрый человек был!
- А у тебя собака была? - спросил Андрейка.
- Нет, не было. А что?
- Нянька беда бы всех покусала, а Алексея Фёдоровича - нет.
- Нянька-то? - Дед Егор нагнулся и погладил Няньку по голове. - Да, уж она у тебя собака верная. С такой собакой не пропадёшь!
- Не пропадёшь! - с гордостью подтвердил Андрейка.
По брезенту вдруг забарабанили крупные капли дождя.
- Ну, слава тебе, хоть землю смочит! обрадовался дед Егор. - Раньше-то мы, ребятишки, песню пели: "Дождик, дождик, пуще, дам тебе я гущи…"
Андрейка выскочил из шалаша, сдёрнул с себя малахай и стал под дождь.
- Вырасти хочешь? - спросил дед Егор.
- Ага! - довольно ухмыльнулся Андрейка и провёл ладонью по мокрому лицу. - Нянька, иди, - позвал он.
Нянька не любила дождя, но вышла и стала рядом с хозяином. Ей тоже следовало подрасти.
Дед Егор выглянул из шалаша, поднял к небу голову, увидел освещённые розовым отсветом от солнца косые струи дождя, посмотрел на мокрую Няньку, которая под дождём сразу стала гладкой, словно её причесали густым гребнем, на Андрейкину мокрую, чёрную, как воронье крыло, голову и заключил:
- Хорош дождь - в рост пойдёт.
Это Андрейка и без деда Егора знает.
Давно он уже не вставал около двери юрты, давно бабка Долсон не делала зарубку. Сегодня, после дождя, Андрейка обязательно вырастет; надо будет проверить.
Если проводить ладонью по волосам, вода стекает на землю; но если хочешь по-настоящему вырасти, то надо стоять прямо и не бояться воды: пусть попадает за воротник, течёт по спине и груди.
- Дождик, дождик, пуще, дам тебе я гущи! - весело запел дед Егор.
- Дождик, дождик, пуще, дам тебе я гущи! - изо всех сил заорал и Андрейка.
Нянька подняла вверх морду, закрыла глаза и залаяла.
- Проси, проси! - подбодрил дед Егор. - Дождик этот нам во как нужен!
- Дождик, дождик, пу-у-ще! - требовал Андрейка, требовала Нянька, и дождь пошёл с такой силой, будто бы там, наверху, открыли пробки у всех бочек.
Ударил гром, словно над самой головой быстро проехали тракторы, гремя гусеницами. Потом тракторы ушли подальше, громыхнули ещё раз, ещё - и заглохли.
Кончился дождь так же внезапно, как и начался. Нянька стала отряхиваться, и с её шерсти во все стороны полетели брызги. Дед Егор вышел совсем сухой и задрал бороду в небо. Андрейка промок до нитки и. по примеру Няньки, тоже пытался стряхнуть с себя воду.
- Ишь, кажись, радуга высвечивает, - сказал дед Егор.
Андрейка посмотрел на ясное, умытое небо: действительно там раскинулась огромная многоцветная дуга. Она была ещё еле-еле видна, но Андрейка уже по опыту знал, что теперь она начнёт густеть, станет яркой и опустится концами на землю. Андрейка уже не мог оторвать взгляда от радуги: ух, какая красивая! Дед Егор внимательно следил за радугой, и, когда её конец упал на степь - неподалёку, всего, может, за двести метров, - он засуетился:
- Эх, Андрей, Рыжика твоего нет, а то бы ты слетал до радуги! Старики-то у нас говаривают: если кто в свет радуги попадёт, многолетний человек будет. Ни хворь его не возьмёт, ни старость.
Андрейка с отчаянием оглянулся вокруг: как ему хотелось очутиться сейчас там, где кусок зелёной степи окрасился необыкновенным светом радуги! Ах, Рыжик, Рыжик, как бы ты сейчас пригодился!
И вдруг раскосые Андрейкины глаза загорелись весёлыми огоньками: он увидел Быстрого и попросил деда Егора подсадить его на спину лошади.
Андрейка натянул повод, дед Егор несколько раз хлестнул Быстрого вожжами, и конь побежал.
- А ну давай ногами его, ногами!
И Андрейка старался изо всех сил. Не подведи. Быстрый, Андрейку! Беги быстрее! Нет, не туда, а вправо. Раз я тебя бью левой ногой, то беги вправо. А теперь прямо: я бью тебя обеими ногами. Вот так, вот так, Быстрый! Уж ты получишь от меня сахару! Доедем до радуги, никогда болеть не будем, никогда старыми не будем. Так дед Егор сказал. И ты, Быстрый, старым не будешь болеть не будешь. Может, даже научишься бегать, как Рыжик.
Ну ещё, ну ещё. Быстрый! Близко, совсем близко… Видишь, какая трава в степи, никогда такой травы НС было. Теперь уж близко, вот уже она!
- Раду-у-га! - изо всей мочи закричал Андрейка, но Быстрый вдруг резко остановился.
Андрейка от неожиданности взмахнул руками и свалился на траву вниз лицом. Трава была мокрая, блестела огоньками - то ли от света, то ли от радуги. Андрейке захотелось пить. Захватив рёбрами ладоней траву, он собрал в пригоршни воду и поднёс её ко рту. Ведь это тоже, наверно, была богатырская вода. Она, правда, не кипела, не пузырилась, но, видно, от радуги стала красная. Вот это вода так вода! Она, оказывается, тоже солёная.
Если бы вместо Быстрого был здесь Рыжик, то Андрейка наверняка доехал бы до радуги.
Нянька побегала вокруг Андрейки и стала лаять на Быстрого. Даже Нянька понимала, что это ленивый и упрямый конь.
Когда Андрейка отнял свои красные, ладони от лица, во рту по-прежнему оставался какой-то очень знакомый, солёный вкус. Уж не выпал ли у него опять зуб? Андрейка с досадой провёл ладонью по лицу, и - удивительное дело! - дед Егор оказался прав: ведь это шла из носа кровь, а больно не было. И всё потому, что Андрейка пил богатырскую воду.
В школу
Андрейку собирали в интернат. С вечера он надел новый серый костюм, подпоясался ремнём, но остался в малахае: фуражка не нравилась, в ней было тесно и холодно голове.
Приехала бабка Долсон и, как всегда, привезла леденцов.
Андрейка забрал конфеты и украдкой вышел из юрты. Первым делом он угостил Няньку и Рыжика, а потом попробовал сам. Это были вкусные леденцы, они хрустели на зубах. Рыжик и Нянька, правда, умели хрустеть громче, но и Андрейка старался не отставать от них. Бабка знала, что Андрейка любит леденцы, а про Рыжика и Няньку ничего не знала… Они стояли сейчас втроём и громко хрустели конфетами; громче всех Нянька.
- А мне сумку новую купили! - пережёвывая конфеты, похвастался Андрейка.
Нянька, конечно, сразу поняла, в чём дело, - замахала хвостом и лизнула Андрейкину руку. Рыжик на этот раз тоже оказался сообразительнее: ухватил губами малахай и снова опустил его на голову хозяина.
- Завтра я в школу поеду учиться, - ободрённый друзьями, продолжал рассказывать Андрейка. - Дядя Костя в гости приедет, провожать меня будет. На ещё! - подставляя ладонь с леденцами Рыжику, говорил Андрейка, и Рыжик осторожно подбирал их большими мягкими губами. - Катя! - осторожно позвал Андрейка.
Коза вынырнула откуда-то из темноты.
- На, Катя! - Андрейка угостил её леденцами: Катя тоже была сладкоежкой. - Ложись, Рыжик, ложись! - приказал Андрейка.