- Я мальчик, - звонким голосом сказал он и приготовился драться, если понадобится.
Существа посмотрели на его сжатые кулаки. Второе - не то, которое спрашивало (а может, и оно), - тихонько засмеялось.
- Вы не бойтесь, здесь только шпионы и враги народа.
Шурка подумал, что сейчас умрет.
- Я не враг! - выкрикнул он. - Не шпион!
- Я Зоя, а это Митя, - словно не расслышав, представились существа.
- Я не враг!!! - громче крикнул Шурка.
- А как вас зовут? На самом деле?
Вопрос поразил Шурку. Что они здесь, все сумасшедшие?
Внезапно затрещал громкий звонок. Он словно ввинчивался в здание от подвала до чердака. Серые дети, молча толкаясь, быстро построились в пары. Зоя и Митя, которых Шурка по-прежнему не различал, затащили его перед собой. Рядом с ним встал какой-то лопоухий мальчик.
- Меня зовут Аня, - сказала "мальчик" и добавила: - По-настоящему.
- Шурка, - сказал Шурка всем трем и повторил, хотя и не понимая здешнего порядка: - По-настоящему.
"Пусть только Ворон здесь покажется, - пообещал себе Шурка. - Я спрошу его прямо. Пусть отвечает!"
Колонной дети потопали по коридору вслед за тощей унылой женщиной в серой форме, как у всех здесь.
На входе стояла уже знакомая ему Тумба. В руках у нее был листок. Сверяясь с ним, Тумба выкрикивала:
- Вилор! Ноябрина! Тракторина! Марлен! Динара!
Дети по очереди парами просачивались внутрь. Тумба ставила галочки в своем списке. Внутри все молча рассаживались за столами.
- Коммуний! Владилен! Рэм! Октябрина! К большому удивлению Шурки, при слове "Октябрина" Аня двинулась вперед.
- Сталюд!
Шурка остался стоять, дожидаясь, когда его вызовут.
- Сталюд! - рявкнула Тумба.
- Иди, иди, - испуганно зашептали ему в спину Зоя и Митя.
Шурка пожал плечом. Не такой он дурак, чтобы дразнить злобную Тумбу.
Но Тумба вдруг схватила Шурку за ухо, так что слезы брызнули, и заорала в самую ушную раковину:
- Сталюд!!! Оглох ты, что ли?!
И пихнула внутрь.
На Шурку дохнуло влажным паром.
Стены в зале были кафельные, а потолок казался низким из-за белесого чада. Теснились столы и стулья. Пахло едой. Это была столовая.
От стены до стены тянулся плакат с большими буквами: "Когда я ем, я глух и нем".
Шурка сел рядом с Аней-Октябриной. Ухо его горело от боли. Митя и Зоя сели напротив.
Перекличка продолжалась. Порхали имена одно страннее другого. Людей так не называют!
Дети всё просачивались и рассаживались.
- Какой еще сталюд-страхолюд? - возмутился Шурка, но, на всякий случай, шепотом.
- Сталин любит детей. Сокращенно - Сталюд, - объяснила Аня-Октябрина.
Митя добавил:
- Тебя теперь так тут зовут. Тут.
- Что за чушь! Сталин - друг детей. А тут что-то возмутительное творится! - рассердился Шурка.
Его новые приятели и ухом не повели.
Митя сказал:
- Я - Ворс, а она - Нинель, - он кивнул на Зою. - Это Ленин, только задом наперед: ленин - нинел.
- Чего-о-о?
- Ты лучше запомни и откликайся, - тихо заметила маленькая Зоя. - А то хуже будет.
- А ну не болтать! - заорала с другого конца столовой Тумба.
Поварихи в серых халатах и колпаках, обняв большие серые кастрюли, из которых валил пар, принялись ходить вдоль столов, шлепая из половника в тарелки серую жижу.
Шурка получил серую оловянную тарелку и оловянную ложку. В тарелку шмякнулась сероватая каша.
- Жри, враг.
Шурка хотел сказать: не буду. Но увидел у своего носа большой веснушчатый кулак. Погрузил ложку в кашу.
- Спасибо скажи, что кормят тебя, врага.
Рядом со стуком брякнулся на стол стакан с буро-серым чаем.
В горле у Шурки сжалось: проглотить эту безвкусную слизь было невозможно.
- Ты делай, как она говорит. А то хуже будет, - шепотом посоветовала Зоя. - Запей.
Шурка с ужасом ждал, как живот скрутит, его вырвет проглоченной кашей-слизью - на стол, на колени, на пол, - и страшная баба опять будет его бить.
Но ничего такого не случилось. В животе потеплело.
- А где твоя мама? А твоя? Где ваши родители? - шепотом спросил он своих новых друзей.
- У нас нет родителей.
- Так не бывает. У всех есть. Даже у мух.
- Здесь ни у кого нет родителей.
Шурка хотел возразить. Но вдруг почувствовал, что ему уже неинтересно.
И потекли серенькие дни.
После завтрака их отводили в большой зал со стеклянным потолком, откуда лился серый свет. Лошадками стояли швейные машинки.
Машинку Шурка освоил сразу. Нечего там было уметь. Поднял лапку. Вставил два серых квадрата. Прострочил с трех сторон.
Квадраты лежали слева. Направо надо было класть готовые мешки.
Между рядами склоненных над шитьем фигурок прохаживалась Тумба.
- Скажите спасибо, что вас учат полезной профессии, - нудела она.
В руке качалась длинная деревянная линейка. Заметив кривую строчку, Тумба говорила со смаком:
- Вытяни руки.
Взвивалась линейка. Растопыренные пальцы обжигал плоский удар.
Все старались. Старался и Шурка.
Из-под иглы ползла серая мешковина. Машинки тарахтели. Звук отскакивал от голых стен.
В первый день ему казалось, что он не выдержит и часа. У него и на уроках-то начинало чесаться по всему телу от неподвижного сидения за партой. Но тут быстро привык. От трескотни машин, от напряженного вглядывания в прыгающую по строчке иглу голову будто обертывали ватой.
Время куда-то проваливалось. Стопка слева постепенно таяла. Стопка справа росла.
И вот уже обед. Во влажном тумане раздавали сероватую еду.
Потом парами вели гулять во двор. Или читали газеты.
Всех рассаживали на жесткие стулья. Тумба или другая надзирательница, Носатая, с хрустом встряхивала толстые сероватые листы, придвигала лицо близко к буквам. Читала вслух. На нее покорно смотрели лица. От стрижки ежиком, от бессмысленной тупости выражения они казались одинаковыми. Или постепенно становились такими в самом деле?
Голос бубнил те же самые слова: "шпионы", "вредители", "враги народа", "подвиг", "патриотизм", "родина", "вождь". Сегодняшняя газета была точно такой же, как вчерашняя, и позавчерашняя, и завтрашняя.
Ужин.
Дни слипались в сероватый ком.
Шурка уже не помнил, как давно он здесь. На него сошло спокойное равнодушие. Шурку уже не беспокоило, как там Таня: выбралась ли она из парадной, нашла ли тетю. Как, кстати, звали тетю? - не мог вспомнить он. Лера? Эра? И не стал вспоминать дальше: да ну ее. А затем мысли о Тане пропали совсем.
Иногда как будто луч пробивался внутрь. Случалось это по утрам. В голове возникали картины. Мужчина в пальто прутиком чертит на снегу автомобиль. Папа? Какая-то женщина лежит на диване, укрылась пледом. Мама? Лица не видно из-за бахромы. Какая-то девочка кормит птиц - сыплет крошки в кормушку за окном. Кто она? А кто этот малыш в шерстяных штанишках? - волновался и никак не мог вспомнить Шурка.
Но их вели на завтрак. И после серой вороновой кашки и серого воронова хлеба тревога исчезала, воспоминания тоже: как будто вынули занозу.
Ровно тикали дни и ночи. Стучали иглы.
Пока не случилось вот что.
Был ужин. Плакат со стены сердито напоминал: "Когда я ем, я глух и нем". Между рядами сновали поварихи с кастрюлями. Стучали ложки. Шурка опустил свою в серую кашу.
Где-то в коридоре словно выстрелил визг. Стук ложек умолк. Головы поднялись как одна. Даже поварихи остановились.
- Укусила, гадина! - визжал голос Носатой.
- Всем сидеть! - приказала Тумба.
С линейкой в руке она ринулась в коридор на помощь. Дверь осталась нараспашку.
Приближался шум, топот, пыхтение. Шурка увидел, как Тумба и Носатая протащили мимо упиравшуюся девчонку.
Сердце у Шурки упало: Таня! И страшно забилось вновь: нет, не Таня.
Волосы девочки были наполовину выхвачены машинкой. Торчали клоками.
- Это ошибка! - кричала, извиваясь, девочка. - Я не враг! Я пионерка! Мой папа не враг! Не враг! Я напишу товарищу Сталину! Ошибка! Пустите меня!
Тумба и Носатая изо всех сил старались ее удержать, перехватывая то за руку, то за ногу. Со стороны казалось, что все трое танцуют какой-то дикарский танец.
Крики делались всё тише, вот уже одно эхо было слышно в коридоре. Всё смолкло.
Опять поплыли мимо колпаки поварих, кастрюли, перехваченные под ручки полотенцами. Застучали ложки.
- Слышали?! - воскликнул Шурка. - Зоя? Митя? Аня? Слышали?
И вдруг уставился на стол: кусок хлеба исчез. Не может быть! Шурка повертел головой.
- Ты!.. - воскликнул он.
Рядом Зоя-Нинель изо всех сил работала челюстями, щеки ее ходили ходуном, а взгляд, которым она ответила Шурке, был виноватый, испуганный. И Шурка осекся. Девочка торопливо проглотила украденный хлеб. Шурка уставился в стакан с мутным чаем.
- Дай ему другой кусок, - крикнула одна повариха другой.
- Еще чего! - завопила та. - Государство на этих врагов тратится. А они тут жиреют! Обойдется!
Все смотрели в свою тарелку, сосредоточенно подгребая ложками. Шурка запнулся взглядом о плакат: "Когда я ем, я глух и нем".
В дверь с шумом ворвалась Тумба. К руке она прижимала серую тряпку.
- Жрете, гады? Ну жрите, жрите, пока государство кормит, - пробурчала она, разматывая тряпку: девочка ее укусила. - Не кормить вас надо, а…
Шуркины мысли метались: "Ошибка. Вот оно, слово! И я здесь по ошибке! Я не враг. И мама, папа, Бобка… Не враги… Папа! Мама! Таня!.. Я должен их найти".
Он был так взволнован, что не огорчился и не обиделся из-за хлеба.
- Зоя, - тихо позвал он.
Быстрый взгляд - как две мышки метнулись.
- Это не я! - испуганно отозвалась та, торопливо жуя и проглатывая. - Я не брала!
- Ты не поняла. Мне не жалко.
Зоя поспешно проглотила. Глаза ее были скошены в Шуркину тарелку.
- Я съем твою кашу? Если ты не хочешь.
- Почему ты здесь?
- Не знаю. Так надо.
- Твои папа и мама не враги.
- Если я здесь, значит, они враги, - равнодушно ответила Зоя-Нинель. - Невиноватых не наказывают.
- Это не ты так думаешь, - зашептал Шурка.
- Я есть хочу-у-у, - захныкала девочка.
- Ма-а-алчать! - подскочила к ним Тумба. - Когда я ем, я глух и нем!!! - заорала она Шурке в самое ухо.
А Зоя быстро подменила его полную тарелку на свою пустую и принялась жадно работать ложкой, запихивая кашу в рот.
Все остальные демонстративно отвернулись.
Шурка покорно выпил остывший чай и вместе со всеми потопал в спальню.
А утром их снова повели в столовую. Шурка, с которого постоянно спадали огромные, не по размеру, ботинки, замешкался. И вдруг увидел их колонну со стороны: все в сереньких пижамах, все без волос - и от этого какие-то особенно ушастые и глазастые.
Шурка не мог различить ни Аню, ни Зою, ни Митю. "А я? А меня? - подумал он. - Я такой же, как они. Таня никогда меня не узнает!"
Он возил ложкой в тарелке, словно на дне ее можно было увидеть Танино лицо. Но серая слизь снова расползалась, покрывала все.
Вдруг кто-то больно ущипнул его за спину. Шурка обернулся - направо, налево, - но нет, все жевали, остекленело глядя перед собой. А когда снова повернулся, хлеба не было.
Шурка изо всех сил старался больше не думать о еде. Но голод поскребывал когтями в животе.
Трещали швейные машинки. Шурка вертел ручку. Желудок ломило от голода. Пыльный запах мешковины забивался в ноздри. Тускло блестели склоненные остриженные головы.
- Зоя, - шепнул Шурка.
Вдруг в стене открылись два глаза. Они уставились прямо на Шурку. Взгляд был пронзительным и неживым одновременно.
Шурка вздрогнул, быстро уставился на ползущую под иглой мешковину.
А когда снова - осторожно - посмотрел на стену, глаз не было. Стена как стена. Серо-зеленая до половины, выше - серовато-желтая.
От голода мерещится, понял Шурка. Он читал, как у арктических путешественников от голода начинались видения. Бывает. Полярники призывали на помощь силу воли. Справились они - и он тоже справится.
- Зоя, - под покровом общего шума снова зашептал Шурка сгорбленной худенькой спине впереди. - Я не злюсь из-за хлеба. Честное советское!
Спина немного выпрямилась. Она слушала.
- Зоя, - Шурка перевел дух и шепнул еще тише: - Давай отсюда сбежим?
- Зачем? - спина снова безучастно согнулась над шитьем.
Шурке опять показалось, что со стены глянули глаза, уже в другом месте. Он зажмурился - надоели эти видения! - поморгал. Тьфу, проклятый голод. Снова открыл. Конечно же, на стене не было ничего.
- Зоя…
Пауза.
- Как?
- Есть план.
Спина слушала, затаив дыхание.
- Главное, вдвоем. Один подсадит. Второй подтянет. И в форточку.
- А куда потом? - прошелестела Зоя.
- Сталюд!!!
Тумба выросла откуда ни возьмись.
- Встать!
Шурка вскочил, вытянув руки по швам и таращась перед собой.
- С кем ты болтал?
- Ни с кем.
- Отвечай!
- Ни с кем я не разговаривал.
- Та-а-ак, - Тумба слегка похлопывала себя линейкой по ладони.
- Сам с собой, - упорно твердил Шурка.
- Нинель!!! - рявкнула Тумба страшным голосом, так что все подняли головы. Треск машинок смолк.
Зоя медленно поднялась. Тоненькая шея жалобно торчала из широкого воротника. Уши на остриженной голове пылали.
- Руки, - приказала Тумба.
- Я сам с собой разговаривал! - выкрикнул Шурка.
- Руки! Перед собой.
Шурка и Зоя-Нинель протянули вперед дрожащие растопыренные пальцы.
Взвилась линейка. Плашмя обрушилась на Зоины руки. Еще и еще.
По щекам Зои медленно и бесшумно полились слезы. За крик тоже наказывали.
Тумба сделала несколько шагов. Размахнулась пошире. Линейка свистнула.
Шурка зажмурился, ожидая страшного удара. Стиснул губы.
Шмяк! Зоя вскрикнула.
Не почувствовав удара, Шурка открыл глаза. На шее Зои, там, где хлестнула линейка, алела и надувалась широкая алая полоса.
- Теперь все уяснили? - Тумба обвела свинцовым взглядом серенькие фигурки, словно удав - мышат.
Шурку она не тронула.
Затрещал звонок. Все поднялись. Накрыли машинки чехлами. Стали строиться в колонну.
- Зоя! - протиснулся позади нее Шурка.
Она не ответила.
- Прости. Тебе больно?
Молчание.
- Нинель, - попробовал Шурка.
Аня-Октябрина оттеснила его назад, молча толкнув плечом.
- Да я же… Аня!
Митя-Ворс молча повернулся спиной. Затем встрял еще один и еще.
- Я не специально. Честное слово!
Шурку оттеснили в хвост колонны.
- Ребята!
Но только серые спины были ему ответом.
С Шуркой больше никто не разговаривал.
С ним никто не захотел встать в пару.
- Марш! - приказала Тумба.
И колонна, шаркая ботинками, потянулась по коридору в столовую.
В столовой от Шурки норовили отодвинуться подальше. Пересесть было нельзя. Зоя, Митя, Аня сидели, словно отпрянув от него. Смотрели в кашу.
- Зоя… Аня… Ребята…
От обиды Шурка не мог есть. В горле першило, стояли слезы.
"Может, успею заснуть", - подумал Шурка, заворачиваясь в серое одеяло.
- Ой! - вдруг раскрыл он глаза.
В спальне было темно. В голове внезапно появились ясные цветные картины. Вот мама в зеленом шелковом платье. Папа делает гимнастику. Таня читает, грызя сухарик. Вот его кровать. Ширма в детской. Бобка на горшке. Танина скрипка. Дверь. Улица. Дверь. Мама. Папа. Бобка. Таня. Бобка. Папа. Таня. Мама.
Шурка вскочил на постели. Над рядами серых кроватей неподвижно висел сон. Шурка вдруг услышал: вдыхают все разом и выдыхают как по команде.
Он снова лег. Осторожно, словно прижимая к груди живой цветок. Опять принялся вызывать цветные картины.
В окно скользил лунный луч. Ровные ряды кроватей. Ровные серые холмики. Шурке на миг стало не по себе: ему померещилось, что это кладбище. И даже спинки кроватей походили на могильные плиты.
Шурка сел на кровати, тяжело дыша. По спине соскользнула капля пота.
Теперь он различал в темноте одинаково обритые головы. Слышал, как дышали и посапывали. Но спокойней не стало, сердце кувыркалось в груди.
Шурка откинул одеяло. Бесшумно прошел через всю спальню.
Он не знал, что делает. Но лежать в темноте было невмоготу.
Осторожно отворил дверь. Коридор уходил в обе стороны длинными пустыми рукавами.
Там было темно и тихо. На полу лежали серые квадраты лунного света, падавшего из незакрашенной половины окон. Шурка старательно обходил их на всякий случай. Издалека доносился звук, как будто кто-то скатывал картофелину по крыше. Дожидался, пока она остановится. Пускал следующую. Потом еще.
Звук делался всё ближе и ближе. Стал оглушительным. Уже не картофелина. Казалось, самолет пытался запустить моторы.
Шурка замер.
Коридор делал поворот.
Шурка прижался к стене. Тихо сел на четвереньки. Осторожно выглянул из-за угла.
На стуле, запрокинув голову и вытянув ноги-тумбы, спала Тумба. Рот ее был открыт, из него вырывался зловонный храп. Настольная лампа под зеленым козырьком бросала ненужный круг света. В круге лежал ключ. Огромные руки прижимали к животу книгу.
Что-то ворохнулось.
Надзирательница всхрапнула, дернула ногами. Шурка отпрянул за угол. Книга встрепенулась в ее руках. Из нее выпал прямоугольник, плавно скользнул прямо перед Шуркой.
Фотокарточка легла лицом вверх. Юная дама в огромной, как колесо, шляпе с белыми розами. Фотография была чуть желтой, да и шляп таких не носили уже давно. С царских времен.
Шурка вжался в стену. Карточка лежала в бледном круге света. Сам Шурка был в темноте. Сердце его ужасно колотилось, заглушая тяжелые шаги надзирательницы.
Тумба протянула руку к фотографии. Шурка смотрел на эту руку с толстыми пальцами: она казалась ему самостоятельным животным, какой-нибудь каракатицей. Фотография и эта рука принадлежали двум разным мирам.
Вдруг на стене, над самой фотокарточкой, открылись глаза.
Шурка затаил дыхание.
Глаза были чуть сонные, беспомощно блуждали, щурясь. У Шурки колени подогнулись, спина взмокла. Он только молил, чтобы они не уставились на него.
- Тань, ты мне не веришь, что ли?
- Верю. Конечно, верю. Просто…
- Ну вот совсем человеческие глаза!
- Просто бывает, что люди выдумывают.
- Врут?
Таня покачала головой.
- Не обязательно. Вернее, да, но не для того чтобы всех одурачить. Или чтобы их все слушали. Иногда они просто не понимают, что происходит, поэтому объясняют, как умеют, и сами в это верят. Как мы верили, что с нами говорят птицы.
- Но они с нами разговаривали!
Таня помолчала.
- Теперь я уже не уверена.
- Зачем мне врать? - обиделся Шурка.