"Значит, в воде тоже обитают хищники", - размышлял он. И здесь царят острые зубы, как когти и крючковатый клюв в воздухе. И здесь выживает только сильный и осторожный, передавая жизнестойкость своим потомкам. Остальные гибнут, остальные служат лишь пищей. Ястреб-перепелятник или сокол безошибочно отбивают от стаи самую слабую птицу, которая плохо летает и не способна о себе заботиться.
Лиса ловит наиболее нерасторопного зайца, волк - заблудившуюся овцу, а сом, щука, судак и другие водяные хищники - тех рыб, у которых какой-либо орган чувств действует хуже, чем у других. Этот естественный отбор беспощадно жесток и внутри одного вида; ведь родители уничтожают даже собственное потомство.
Благодаря Ловаши Дюла стал разбираться в этих вопросах и теперь знал, что следует осторожно навешивать ярлыки "полезный" и "вредный" и что хищники подчас бывают очень полезными, а миролюбивые рыбы - бесполезными и даже вредными.
Судак, например, хищник. Он питается уклейками, мелкими, невзрачными рыбешками, а в результате из неценного мяса уклеек получается очень ценное мясо судака. Примерно то же происходит со щукой, хотя она отнюдь не разборчива. Она не пренебрегает ни лягушками, ни утятами, ни водяными крысами, а оказавшись в опасности, не побрезговала даже пальцем нашего Плотовщика.
Природа мудра, но беспощадна. Как есть, так и должно быть, и равновесие в ней может нарушиться лишь на короткое время.
Так было всегда и так будет всегда. Если чрезмерно размножаются полевки и мыши, появляются пустельги и канюки, а вовремя налета саранчи - скворцы. Человек ради своей пользы порой вмешивается в дела природы, но внесенные им поправки сохраняются лишь тогда, когда он считается с ее законами и чересчур расплодившимся полезным животным обеспечивает естественные условия жизни.
Поплавок стоял неподвижно, и из глубокого раздумья Дюлу вывел тонкий писк, долетавший справа, где на воде, возле берега, сидели три маленькие птички и с ужасом взирали на человека, который теперь тоже заметил их.
- Вы что? - улыбнулся им Плотовщик, и сразу три маленькие черненькие незваные гостьи запали ему в душу.
"Пи-и-и… пить… Можно туда проплыть?"
- Вам все можно, - ободрил их Дюла, - хоть я и не знаю, кто вы такие.
- Три осиротевших птенца лысухи, - сказал ему в шалаше Матула. - Их мать кто-то поймал, и теперь они, бедняжки, остались одни. Ловят здесь, в реке, насекомых и уже научились держать ухо востро. Людей, правда, они не больно-то опасаются.
Маленькие лысухи сначала посовещались, плыть им или не плыть, а потом, приблизившись к другому берегу, продефилировали перед Дюлой.
Мальчик боялся пошевельнуться.
"Пи-и-и… пить, - сказали птенцы. - Мы никому не мешаем, мы здесь только прогуливаемся", - и поплыли дальше, как маленькие черные галеры, не сводя с Дюлы глаз.
Наш Плотовщик совсем растаял, увидев вблизи трех черных птенцов, хотя они ничего особенного не делали, просто юные сиротки были очень привлекательны, и мальчику захотелось их погладить. К сожалению, этого не хотели маленькие лысухи, медленно удалявшиеся вниз по реке. Иногда они оглядывались, словно чтобы запомнить Дюлу, а возможно, их поразил этот человек, сосавший собственный палец. По пути они глотали крошечных улиток, молодые побеги, и все время держались неподалеку от берега, чтобы в случае опасности спрятаться в камышах.
"Какие умницы", - только подумал Дюла, как - з-з-з! - запела катушка, и наш юный друг тотчас подсек.
Крючок заглотнуло какое-то неведомое существо, которое тянуло леску, и Плотовщик никак не мог с ним сладить. Удилище уже согнулось колесом. Мальчик, охваченный волнением, забыл про щуку, про все на свете и схватился рукой за леску, но сразу отпустил ее, чтобы не порезать ладонь. "Ну прямо-таки подводная лодка!" - мелькнуло у него в голове.
Леска все сматывалась и сматывалась с катушки, и дергать ее было бесполезно. Сколько Дюла ни старался, рыба ничуть не уставала. Метрах в шестидесяти - семидесяти от него мчалась она посередине реки; катушка скорбно жужжала, леска стремительно разматывалась, и наконец Дюла с изумлением обнаружил, что на стержне осталось не больше двух метров. Потом… резкий рывок, удилище чуть не вылетело у него из рук, и вся леска исчезла под водой.
Наш Плотовщик не сел, а упал на землю. Он посмотрел на реку, на небо, потом на удилище с пустой катушкой и тяжело вздохнул, потому что все еще был во власти волнения.
Наконец он очнулся, почувствовав, что Серка лижет его кровоточащий палец.
- Лижи, лижи, Серка! А впрочем, пошел к черту, - добавил он и хорошенько прополоскал руку в воде. - Ну, Серка, натворили мы дел. Что мы скажем теперь твоему хозяину?
Пес растерянно махал хвостом, показывая, что ничего не смыслит в рыбной ловле, а когда Дюла вынул из воды садок и собрал снасть, Серка весело выскочил на тропку и приготовился идти с таким видом, словно они с Плотовщиком возвращались домой победителями.
Матула только что кончил возиться с полкой. Прищурившись, он смотрел, ровно ли она легла на скобы, и так же посмотрел на вошедшего в шалаш Дюлу.
Его взгляд секунду задержался на садке, потом на окровавленной руке мальчика и, наконец, на голом удилище. Он почесал в седой голове, точно собираясь с мыслями, а затем произнес лишь одно слово:
- Утащила?
- Утащила, - нахмурился наш Плотовщик. - Все утащила: сто метров лески, поплавок, крючок. Дядя Матула! - воскликнул он. - Невозможно было удержать!
- Верю. Надо было идти по берегу за рыбой, вываживать ее. Только ты все равно не сумел бы ее вытащить. Ну, не беда!
- Не беда?
- Конечно, не беда. Сто метров лески ведь не проглотишь, и сом никуда не денется. Видишь эту полку? На ней я выделяю тебе место. Раскладывай там свои вещи, а то я не люблю, когда в шалаше все вверх дном. Рыбу положи в холодок, но сначала оглуши ее, чтобы она не мучилась. Впрочем, погоди. Смотри, вот как надо. - Матула вытащил из камышовой крыши большой нож. - Щуку так надо брать. Видишь?
- Да.
Двумя пальцами он взял щуку под жабры, и после одного сильного удара обушком по голове она перестала шевелиться.
- Другой раз не суй пальцев ей в пасть!
- Это случайно.
- Как не случайно! Моего кума щука здорово покалечила, но, правда, она весила чуть ли не десять кило. Два пальца у него оттяпала. Я сейчас пойду к лодке, потом, как покричу, приходи. Пес пусть здесь остается.
- Дядя Матула, а моя щука сколько кило потянет?
- Ни одного. Грамм восемьсот в ней наберется. Сиди здесь, Серка, - махнул он выскочившей откуда-то собаке. - В лодке ты только будешь мешаться.
Серка с надеждой посмотрел на своего удаляющегося хозяина и потом печально улегся в тени. А Дюла думал, какие огромные зубы должны быть у десятикилограммовой щуки.
"Страх один! - решил он. - Но насчет восьмисот граммов дядя Матула, наверно, ошибся. В ней не меньше, чем полтора кило, если не два… если не…" - И тут мальчик, смутившись, покраснел.
"Вы, Ладо, неисправимый фантазер! Ведь вы не уверены в этом, - услышал он знакомый голос. - Не так ли?"
"Да, господин учитель, Матула прав".
"Вот видите! Неужели вы собираетесь спорить со стариком? Вы?" Нет, господин учитель".
"Не фантазируйте, Ладо. Действительность может быть прекрасной, даже прекрасней, чем обманчивые мечты". "Да, господин учитель".
Тут Плотовщика привел в себя нежный птичий свист. Иволга неоднократно повторила, что судья плут", но Дюла теперь точно установил, что "Ладо плут".
- Твой дедушка плут, - обиженно сказал он иволге. - Восемьсот граммов так восемьсот граммов. Кто из ребят в классе поймал такую щуку? Никто. И Кендел тоже.
Удовлетворившись этим, он аккуратно разложил на полке свои вещи и точно запомнил, куда класть ложку, вилку, тарелку, фонарик, книгу.
Между тем Серка несколько раз наведывался в шалаш; виляя хвостом, он одобрял старания мальчика, но, не получая никаких приказаний, снова устраивался в тени и наконец, по-видимому, заснул. Но даже во сне он чутко прислушивался и сразу вскочил, когда с реки донесся крик:
- Дюла! Дю-ю-юла! Тащи удилище! Потом старик замолчал.
- Сиди здесь! - строго приказал мальчик собачонке, а Серка опять улегся, точно говоря: "Значит, и ты мной уже командуешь? К сожалению, возражать я не могу. И останусь тут".
Дюла пошел к реке; он брел не спеша, размышляя о том, что Матула впервые назвал его по имени. Почему? До сих пор его названый отец в разговоре с ним избегал обращений, и порой Дюле казалось, будто он попал в чужой дом.
Чужим чувствовал он себя и в зарослях камыша, и в шалаше, и на берегу, и вот теперь у него возникло такое ощущение, словно он попал в родные места и весь край - зовет и принимает его, потомка древних военачальников.
Матула сидел в старой лодке, словно бы эту самую лодку на озере Веленце видел Дюла в своих мечтах на уроке арифметики.
В лодке лежал длинный шест, к концу которого был привязан кусок ржавого железа.
- Дядя Матула, что это?
- Шест.
Шест? А зачем железина?
Чтобы он уходил под воду. Ты такого еще не видел?
Нет.
- Мы будем им шарить по дну, пока он не зацепится за лесу. Сто метров лесы - не шуточное дело, где-нибудь мы ее отыщем, река не широкая. Сом - а почти наверняка это он - лежит себе в какой-нибудь яме, может, мы его живого вытащим. Я прихватил багор.
Только теперь Дюла заметил, что под скамьей лежит палка с металлическим острием и крюком, - тот самый багор, о котором говорил Матула.
- Сом ушел вверх по реке? - спросил немного. погодя старик.
- Вверх, - указал рукой Дюла. - Там, у излучины, я еще видел, как мелькала на воде леска.
- Садись на корму, челн легче пойдет.
И ветхая неуклюжая посудина мягко заскользила по воде. Матула греб одним веслом, с левого борта, но лодка равномерно двигалась посередине реки.
Дюла не мог понять, зачем во время этой охоты на сома может понадобиться удилище. Неужели старик собирается бить им рыбу по голове?
Но пока он наслаждался плавным скольжением лодки. У излучины они иногда останавливались, и Матула шестом прощупывал дно от одного берега до другого.
- Ловко он удрал. Леший знает, куда его занесло. Только бы нам зацепить конец лески! Ты умеешь грести?
- Могу попробовать.
- Словом, не умеешь. Ну, потом научишься. Вот шест, пошарь им.
Вооружившись длинным шестом, Дюла поволок его по дну, прочесывая даже прибрежный камыш.
- Я ведь говорил тебе, что сом удрал далеко. Выше по течению надо его искать. - Тут Матула заработал веслом и лишь через несколько минут перестал грести. - Хотя может статься, что он зацепился леской за что-нибудь и оборвал ее, - продолжал старик. - Да все равно, сто метров лесы не провалились же сквозь землю. Ну, поковыряй еще!
Наш Плотовщик, обливаясь потом, старательно "ковырял". Он тянул шест по дну и поднимал его, пока Матула не сказал:
- Обожди. Где твои глаза?
На конце шеста в тине и грязи виднелась леска.
- Не тяни! Я не спеша подам назад, и мы найдем кончик. Только тихонько, только тихонько, не то соскочит.
Дюла осторожно выбирал из воды леску, пока не дошел до ее конца, Матула остановил лодку.
- Давай удилище. Сейчас я привяжу лесу к катушке, потом мы тронемся, а ты накручивай на катушку сколько сможешь. - И Матула плавно повел лодку, точно вздохнул легко и неслышно, чего не мог сделать Дюла, у которого от волнения сперло дыхание.
Катушка жужжала негромко, словно зная, что сейчас надо соблюдать тишину. А нашего Плотовщика прошибал то горячий, то холодный пот. Вот-вот этот дьявол зашевелится под водой! Что тогда будет?
- Дядя Матула, теперь с трудом идет.
- Тихонько, только тихонько. Сколько лески ты намотал?
- Половину, наверно.
- Ладно. Я немного прибавлю хода.
Катушка трещала, но больше ничего не происходило, только сердце Дюлы прыгало под ребрами, как испуганная синица. Когда на катушку накрутилось три четверти лески, Матула придержал лодку.
- Дай сюда!
Наш Плотовщик с радостью избавился от удилища, связывавшего его с чудовищем, которое, судя по его силе, могло быть акулой или крокодилом. Впрочем, к счастью, такие животные в реке Зала не водятся.
Лодка стояла, и Матула тянул леску. Он тянул сильно, так что согнулось удилище.
- Леска где-то запуталась, зацепилась за камыши или за корягу, почем знать. Или сом лежит и не желает шевелиться. Возьми весло и, если рыба дернет, отталкивайся им. Смотри в оба!
Матула натянул лесу, потом сильно дернул удилище, чтобы испугать рыбу, если, конечно, крючок остался у нее во рту.
Он был там! Безусловно там, потому что катушка завертелась с молниеносной быстротой.
- Греби, нажимай! Быстрей, сильней! Катушка жужжала, затем вдруг замолкла.
Снова пытается сбежать, собака! Опять залег… или… А я что говорю?! Назад пошел. - Матула быстро намотал леску на катушку и отвел подальше конец удилища, чтобы леска не зацепилась за корму, так как трофей - а это был именно трофей - мчался под самой лодкой.
- Тащит, как лошадь, - одобрительно сказал старик, потому что леска снова натянулась и лодку развернуло. - Греби как умеешь…
Дюла греб не переводя дыхания, и лодка была тяжелой, и рыбина сопротивлялась изо всех сил.
- Греби, не зевай по сторонам! Он уже притомился, чую… Катушка вертелась не так быстро, как раньше, и Матуле иногда удавалось придержать рыбу, но лишь на мгновение.
- Теперь давай помедленней. Только не оборачивайся!
Рыба нерешительно тянула то в одну, то в другую сторону. Матула пытался вытащить ее из воды, а она отвечала на это сильными рывками.
- Ты у меня попляшешь! - грозил старик невидимой рыбе, но она, видно, не хотела или не любила плясать и не показывалась из воды.
- Хотя бы голову высунула! Уже не артачится.
Матула дернул удилище и сильным движением подтянул рыбу к самой поверхности.
- Давай багор.
Дюла чуть не закричал, когда из реки наконец вынырнула широкая голова сома. У него была огромная страшная пасть, в воде колыхались усы.
- Пятнадцать кило будет. А то и больше, - прошептал старик. - Не шевелись, не то утащит тебя.
Матула перехватил удилище левой рукой, в правую взял багор и, осторожно наклонившись, подцепил багром рыбу под жабры и сильным рывком втащил в лодку.
Сом ни за что не хотел покориться и отчаянно бился на дне лодки; он так ударил нашего изумленного и счастливого Плотовщика по колену, что тот от страха чуть не свалился в реку.
- Ну, леший, - добродушно ворчал Матула, - пришел тебе конец. - Он продел через жабры сома крепкую бечевку, кукан. - Теперь, уже можно сказать, ты наш. И нам не грех передохнуть чуток.
И два человека с улыбкой переглянулись - долговязый школьник из Будапешта и старый сторож из края камыша и болот. Тут забылись разница в возрасте, пройденный жизненный путь, школа и родственники, табель и подаренные сигары, остался только древний край и рыболовы со своим трофеем, два одинаково чувствующих человека.
Щука теперь отошла на задний план и весила свои подлинные восемьсот граммов. Дюла решил, что даже одно присочиненное слово испортит историю с сомом. Этот хитрец Кендел опять оказался прав: "Действительность может быть прекрасной, даже прекрасней, чем обманчивые мечты".
Довольный Матула вытер вспотевший лоб.
- А удилище не подвело, - сказал он. - Я боялся, как бы не переломилось. Такая рыба в воде - силища. Дай-ка весло. Лодку сейчас мы оставим на реке поближе к нашей поляне, сома я привяжу, а после полудня доставлю в контору.
И когда они пристали к берегу, Дюла с волнением наблюдал, как Матула привязал к борту конец веревки, продетой в пасть сома, и осторожно спустил в воду огромную рыбу.
- Так! С одним делом, стало быть, управились. Ты видел вчера, как я раскладывал костер?
- Видел, дядя Матула.
- Тогда ступай, наготовь дров, топор лежит на своем месте, и разожги костер. Я останусь тут, поймаю еще парочку лещей, а то рыбешек у нас маловато. Сом ведь для нас велик.
Дюла живо выпрыгнул из лодки на берег, обрадованный, да, обрадованный, что не ему предстоит удить. На сегодня было довольно, потому что больше, чем дала ему Зала, она уже не даст. Плотовщику хотелось заняться чем-нибудь другим, увидеть шалаш, Серку, разжечь костер, побыть одному и снова пережить мысленно удивительные приключения.
- Спички на полке, а чтобы разжечь, возьми камыша. Он сложен за шалашом.
- Я мигом, дядя Матула.
- Не торопись, не суетись. Много сучьев не подбрасывай, а то придется опять идти за дровами. Лишь бы костер горел. Кто знает, как сейчас клёв. С топором поосторожней, он острый.
Дюла теперь уже уверенно шел по едва заметной тропке, словно она вела к его родному дому. Ракитовые кусты встречали Плотовщика как старого знакомого и ласково гладили по коленям, взлетали стрекозы, и Серка, беспрестанно махая хвостом, ждал его возле шалаша.
- А мы, Серка, сома поймали.
Потом, прихватив топор, Дюла пошел за сухими сучьями туда же, куда ходил вчера.
"Змея! - вспомнил вдруг он и вздрогнул, но тут же разозлился: - Ну и пусть змея! У меня топор, и я отрублю ей голову!"
Но змеи обитали в другом месте и вовсе не жаждали, чтобы Лайош Дюла рубил им головы. Наш Плотовщик набрал дров и разложил костер так, как это делал Матула. Накануне мальчик внимательно наблюдал за стариком и теперь с удовольствием разжигал огонь. Вниз он положил сухой камыш, на него тонкие веточки, а сверху, как крышу дома, ветки потолще. Подпалил снизу спичкой и, отойдя в сторонку, смотрел на белые струйки дыма, как на чудо красоты, обещание обеда. Он преисполнился чувством извечного счастья. "Что сталось бы с человеком без огня? - подумал он. - Без огня он был бы наг и сир". Дюла начал понимать огнепоклонников.
Потом дым посерел, а летевшие вокруг искры едва различались в ярком солнечном свете.
"Что такое дым? - размышлял Дюла, глядя на костер. - И что такое сам огонь?"
Он, разумеется, учил в школе, что такое горение и теплота, какова роль горючих газов, но здесь сейчас все было иным, таинственным и прекрасным.
"Дрова превратятся в дым и золу, - думал он, - а тепло, горючие и летучие газы - в пар, но все составные части сохранятся, и, если можно было бы снова соединить их, получилось бы опять дерево. Но это никогда не удается. Из дров образуется нечто другое, частица чего-то живого. Теплый воздух поднимется к облакам, дым расползется вокруг, как газ и сажа, зола с дождем уйдет в землю, и благодаря этим веществам снова вырастут разные растения, которые, наверное, съест какое-нибудь животное или они сгниют, то есть опять сгорят, и все начнется сначала. Начнется сначала, - продолжал размышлять мальчик, - а где начало?"
"Ладо плут!" - просвистела на ольхе иволга, но Дюла на нее уже не сердился. Он смотрел на золотисто-желтую птичку и думал, что ее яркие перья, способность летать и гнездо тоже сгорят в незримом пламени жизни. Куда все движется? Во что превратится ее насвистывающий голосок?
Плотовщик подбросил веток в костер.
"Я кормлю огонь", - мелькнуло у него в голове, но его глубокомысленные рассуждения были прерваны резью в желудке, заявлявшем, что настала пора обедать.