Он тотчас же встал. Его немного пошатывало, и он даже губу закусил от боли, но все-таки перебросил через плечо полотенце. Нет, он не хочет, чтобы Матула увидел его в таком жалком состоянии.
По воде то тут, то там плыли еще пучки заплесневелого сена, но Дюла очистил вокруг себя воду и погрузил в нее свое измученное тело.
- Ой-ой-ой!. - И он пустился вплавь, вовсю работая непослушными, будто чужими руками и ногами. - Ой! - невольно вскрикивал он при каждом взмахе. - Ой!..
Однако прохладная вода сделала свое дело. Вскоре он уже почти не чувствовал боли при движениях. Легкие волны нежно гладили его по лицу.
"Здорово я себя лечу!"
И Плотовщик действительно хорошо себя вылечил. Когда он залез в лодку, то хоть и чувствовал еще боль, но она уже не казалась нестерпимой. Дюла немного позагорал на утреннем солнце, а когда заметил дымок, поднимающийся над их хижиной, то в желудке у него громко заурчало.
Когда Дюла вернулся, Матула возился со своей знаменитой доской.
Мы ее хорошенько отчистим, - сказал старик, поглядывая на доску. - Но прежде всего - завтрак. Хороша была вода?
Хороша! - ответил Дюла.
Он потянулся и даже не подумал о том, что всего неделю назад он в ответ на этот же самый вопрос сказал бы: "Дядя Герге, когда я проснулся.." И дальше последовала бы пятиминутная тирада о том, как он проснулся, какую испытывал боль во всем теле, потом о героическом купании (еще три минуты) и наконец: "Но сейчас я так себя чувствую, точно заново родился!"
И вместо всего этого только лишь:
- Хороша! И я голоден, дядя Герге. В последнее время мне все время хочется есть.
- Да уж слышу.
Плотовщик даже немного покраснел, потому что в животе у него заурчало. Впрочем, у Дюлы только одна щека по-девичьи зарделась; правая же половина лица оставалась суровой, припухшей и синей.
Как только сучья в костре начали потрескивать и над ними взвились язычки пламени, Матула нарезал хлеб и стал его поджаривать.
- Хлеб-то наш маленько заплесневел. Не заметил?
- Нет.
- Поэтому сначала его нужно поджаривать. Не забудь взять с собой рюкзак. Скажи Нанчи, чтобы она лучше пропекала хлеб. И вообще пусть лучше пришлет две маленькие булки, чем одну большую.
- Тетя Нанчи рассердится.
- Может, и рассердится. Но лучше уж если она полчаса посерчает, чем мы есть будем всю неделю заплесневелый хлеб… Вот и готово. Бери ломоть и подержи сало над огнем так, чтобы оно на хлеб капало. Возьми соль и зеленый перец.
Потом они молча принялись за завтрак. Только сухари похрустывали на зубах. Плотовщик чувствовал, как его охватывало приятное ощущение ленивой сытости.
Матула сложил свой перочинный нож и поднял голову.
- А-а!..
- Вороны! - привстал Дюла и достал бинокль. - Они еще далеко, но словно кого-то преследуют!
- Давай спрячемся, - предложил старик, потому что можно было уже разглядеть, как отдельные вороны проносятся между деревьями.
- Смотрите туда!
В этот момент оттуда, где стояли высокие редкие березы, взлетел орлан-белохвост. Если он не повернет, то пролетит рядом с хижиной. Матула и Плотовщик так плотно прижались к земле, как дранка одна к другой на крыше.
- Ой! Какой большой! И в когтях у него вроде бы какое-то Животное. Щенок!
- Вряд ли, - шепотом отозвался Матула. - Орлан редко залетает в деревню.
- Лиса! Лисенок! - возбужденно воскликнул Дюла.
- Ага! Теперь и я вижу. Лисы в эту пору шелудивые - болеют. Гигантская птица была уже не более, чем в пятидесяти метрах от них. Вороны же поднимали страшный гвалт, будто прося помощи у двух людей.
"Видите? Каррр-карр! Или вы не видите? Он тащит ее, уносит, и нам ничего не достанется! Карр-каррр!"
- Какой огромный! - прошептал Дюла и снова взялся за бинокль. - Я и не подозревал, что он такой большой!
- Да, красивая, большая птица, - проговорил Матула. - Сейчас он летит к своему дереву.
- И тут же слопает лису?
- Думаю, у него нет холодильника. Ну, а теперь поесть мы уже поели, на орла тоже полюбовались, выходит, не грех и к уборке приступить. Давно пора!
- Конечно, - с готовностью поднялся Дюла. - Скажу честно: для Кряжа я с удовольствием займусь уборкой.
- Вот и хорошо, - кивнул старик. - Только не забудь ужо захватить из дома два одеяла для гостя. Ну что ж, приступим.
Через несколько минут поляна вокруг хижины уже смахивала на разграбленный разбойниками склад ярмарочных товаров, зато внутри хижина была совершенно пуста.
- Сначала займемся постелями. Пошли за сеном.
- Дядя Герге, вы уже были здесь? - спросил Дюла, заметив свежие следы.
- Был.
У стога Плотовщик понял, зачем ходил сюда Матула. Под небольшую копну сена были подсунуты две свежевырубленные жерди.
- Иди, берись поудобнее и поднимем.
Плотовщик обрадовался, что они сразу отнесут все сено, однако рукам его не очень понравилась эта затея.
- Ну как, донесешь? - спросил, отдуваясь, шедший впереди Матула.
Если недолго нести, то да.
А мы можем и передохнуть. Скажи, когда устанешь.
Но Дюла не сказал, и усталость его прошла как раз в тот момент, когда они опустили сено на землю. Потом дядя Герге обмел в углах хижины паутину и выгнал наружу несколько ос.
- Только вас еще тут не хватало! - проворчал он.
Однако осы не сразу смирились с выселением и сделали еще несколько попыток вернуться в дом.
- Любят они гнездиться в камышовых крышах, - сказал Матула, выгоняя их. - А мне так не по душе, чтобы они тут обитали, черт бы их побрал! Вы с Белой как ляжете? Рядом?
Хорошо бы рядом.
Тогда клади больше сена, не жалей!
Внутренность хижины вновь начала приобретать жилой вид. Потели получились пышные, почти в метр высотой. Привести в порядок было уже детской забавой.
По всей хижине распространился приятный аромат свежего сена, ружье висело на гвозде, на стене, на другом гвозде, в углу - дождевик Дюлы, шляпа и сумка Матулы.
- Ну, а посуду и стол мы отчистим у ручья.
Серка с неудовольствием взирал на все эти приготовления. Он то дело садился и начинал чесаться. Матула вынес из хижины и кол с цепью для собаки.
- Теперь твое место здесь будет, - проговорил он и вбил кол землю у южной стены хижины. - Внутри нам троим еще места хватит. Будет непогода, так впустим тебя, не бойся.
Серка покрутился около кола, обнюхал все вокруг и, поняв, что хозяин не намерен его сейчас привязывать, спокойно улегся тут же. сейчас, очевидно, кол представлялся ему чуть ли не товарищем: другое дело, когда ему на шее застегивали закрепленную на колу цепь: тогда уже они командовали им, а это Серка не любил.
Матула тем временем выставил на доску посуду, и они с Дюлой (разумеется, в сопровождении Серки) направились со всей "кухней" на берег.
- Чего я не люблю делать, так это мыть посуду. Пошли туда, подальше: там песок.
Когда они опустили доску на берег, Дюла потянулся за висящим у него на шее биноклем.
- Взгляну-ка, сидит ли орел на дереве?
Орлан восседал на своем месте, спокойно и величественно, хотя и сейчас нет-нет да слышалось карканье ворон.
- Он там, дядя Герге. А вот ворон, я не вижу, хотя и слышу их карканье.
- Он бросил им остаток добычи - вот они и дерутся из-за нее между собой.
- Вы сказали, дядя Герге, что лисы в это время шелудивые. А почему?
- Сказал я это потому, что видел нескольких дохлых да и сам подстрелил парочку. У них чесотка, и они немилосердно чешутся. Некоторые даже подыхают.
- От боли?
- Когда овцы заболевают чесоткой, то пастух лечит их мазью, а бедную лису лечить некому. Вот она и чешется, раздирает на себе шкуру. Шерсть выпадает, раны гноятся, покрывают все тело, и животное погибает. А если кое-как и протянет лето, то с наступлением зимы ей все равно конец: ведь шубы-то на ней почти нет.
- А орел не может заразиться?
- Кажись, нет. Хотя я слыхал, что и у птиц есть своя парша. Но пока я среди них шелудивых не видел, а ведь некоторые птицы питаются только падалью.
И орлан-белохвост тоже?
И он. И коршун тоже. А вот соколы, пустельги, ястребы да и совы промышляют только живой добычей. Цапли же, например, не брезгают дохлой рыбой, впрочем, и синицы. тоже, особенно с голодухи зимой. Только вот что, Дюла: голыми руками ты доску не отчистишь. Наломай сухих камышин, посыпь на доску песок, а потом уж три.
Дюла последовал этому совету и не без удивления заметил, как коричневый цвет знаменитой доски стал на глазах светлеть.
- Н-да, ну и грязная же она была! - произнес он наконец, когда доска уже сияла белизной.
- Она была жирной, - поправил его Матула. - Грязь ведь совсем другое дело. Это тоже вроде как бы кожная болезнь.
- Значит, грязная была! - повторил Плотовщик, решивший не сдавать своих позиций, как бы Матула ни возражал.
Но Матула и не возражал.
- Может, и так, - согласился он. - Для меня она была хороша. Но если ты, к примеру, каждый день готов ее оттирать, так на здоровье.
- Этого мне не хватало! - передернул плечами Дюла. - Что за беда, если она будет немного жирной.
Матула ничего не ответил, только улыбнулся и продолжал старательно чистить кастрюлю.
- А котелок мы забыли взять почистить, дядя Герге.
- Да и не к чему. Он и так хорош. Вскипятим в нем воду, сполоснем - вот и ладно! Это даже не плохо, когда в котелке остается привкус. В некоторых корчмах котлы никогда не чистят - в них всегда тушится мясо.
Дюла молчал - ему не улыбалась перспектива каждый день мыть и чистить посуду.
"С Матулой нужно держать ухо востро, - подумал он, - старик знает, что и почему он делает".
Немного погодя они погрузили на доску перемытую и вычищенную посуду и направились к хижине.
- Оставим посуду на столе сохнуть, - сказал Матула, - а потом я ее уберу. А сейчас я, пожалуй, пройдусь граблями вокруг хижины; ты же сходи пока за рыбой - тащи одну из нашего садка. А потом пойдем и посмотрим Терновую крепость. Как вернемся, еще поудим рыбу, если нам покажется мало, и тогда поужинаем. Спать ляжем пораньше, потому как к четырем часам к мосту уже подъедет телега.
- Бегу, дядя Герге, бегу!
- Куда?
- Как - куда? За рыбой.
- Ну чего ты суетишься? И вообще какой смысл спешить рыбачить? Ведь если рыба прожорлива, клев будет; нет - сиди сколько хочешь на берегу, хоть на голове ходи, а рыба ловиться не будет.
- Я хотел сказать, дядя Герге, что сейчас сделаю то, что вы велели.
- Да это мне и без слов понятно. Возьми-ка с собой ружье и, коли вновь появится коршун, бей по нему спокойно.
Но коршун, видимо занятый другим делом, не появлялся. А может, он просто решил, что тут опасно, ведь здесь в него стреляют; и до тех пор, пока из его памяти не сотрется странный, громоподобный звук, он, пожалуй, больше не станет сюда летать.
Ружье лежало раскрытое рядом с Плотовщиком на берегу, потому что он хорошо усвоил: заряженное оружие - всегда опасно, и пусть уж лучше он упустит дичь и не выстрелит по ней, чем ружье случайно выпалит один раз и всадит дробь в человека. Если понадобится, зарядить можно в один момент, но незачем лежать тут заряженному ружью, подобно луку с натянутой тетивой, или гранате с выдернутой чекой - бросок, и она взорвется.
Дюла хотел оставаться спокойным, и он действительно был спокоен, потому что при каждом поспешном или нервозном движении у него в ушах звучал голос его наставника:
"Не суетись!"
И Плотовщик подсознательно все яснее понимал, что и рыбная ловля, и охота, и сопряженные с ними острая борьба и расчетливость приносят куда больше радости, а также успеха, если держать себя в руках и не суетиться без толку. В конце концов, хотя нервы у Дюлы и напряглись до предела, все его движения стали четкими и соразмеренными с необходимостью. Он и сам не замечал, насколько его поведение и движения соответствовали тому, что происходило вокруг него.
Камыши гнулись ровно настолько, насколько было можно, чтобы их не сломал ветер; число яичек соответствовало прочности гнезда, деревья во время грозы пригибались к земле так, чтобы ветер, подобно бурному потоку, мог проноситься между листьями, и только старые сухие ветви с упрямой обреченностью стояли против ветра и с треском ломались, подчиняясь законам природы.
Дюла, возможно, и не осознал еще до конца, но чувствовал естественную, как сама природа, справедливость предупреждения Матулы: "Не суетись!"
Все, что неестественно, что противоречит природе, здесь не годится, мстит за себя: уплывет упущенная рыба, даст промах поспешный выстрел, запутается леска удочки, вздуются на ладонях пузыри, обгорит на солнце кожа.
Здесь ничто не спешит, если нет в том необходимости, но и молниеносно меняется, когда надо. Вот маленькая лысуха плохо усвоила эту заповедь и погибла, потому что должна была погибнуть. В природе выживают только сильные и приспособленные: это истина, в которой заключена сама сила!
То, в чем прежде Дюла видел забаву, приятное времяпрепровождение, спорт, теперь постепенно превратилось в труд, в серьезное дело.
Радость и удовольствие получаешь не только поймав рыбу, но и съев ее! В то же время Дюла решил, что для первобытного человека охота была не только основой существования, но и бессознательным наслаждением и неосознанным спортом. Разумеется, тогда человек еще и не мечтал о спиннинговой катушке и о нейлоновой леске - ведь ему даже железо было тогда незнакомо; однако со своим костяным гарпуном он точно так же подкарауливал рыбу, как Плотовщик сейчас со своей удочкой; а выследить стадо северных оленей или табун диких лошадей, нагнать их и настичь копьем, выйти победителем из поединка с животным означало куда больше, чем сейчас победа в пятиборье.
Мысли Дюлы разбрелись во все стороны, однако один глаз его бдительно следил за спиннинговой катушкой, а другой озирал окрестности, и хотя рыба клевала редко, он не упустил ни одной. Правда, это были преимущественно подлещики, одного возраста, размерами не больше ладони, но Плотовщик уже усвоил, что подлещик - очень вкусная рыба, иные даже вкуснее карпа, если приготовит и зажарит мастер своего дела.
Судя по короткой тени от удочки, дело, наверное, шло к одиннадцати часам. Впрочем, эта мысль была столь же мимолетной, как отражение в воде проплывшего по небу облачка.
Дюла ощупал лицо: опухоль как будто стала меньше. Плотовщику сейчас вовсе не хотелось снова стрелять. Однако если бы появилась достойная дичь, то Дюле не помешала бы схватиться за ружье даже опухоль величиной с арбуз.
"К счастью, ничего такого подходящего нет", - подумал Дюла, поглядев по сторонам, но тут взгляд его приковали четыре птицы, строем приближавшиеся к нему. Птицы были далеко и летели высоко, но они летели сюда.
Дюла отполз в тень куста и зарядил ружье. Поплавок был недвижим, а птицы приближались, точно их кто-то тянул на шнуре. Сердце Плотовщика заколотилось.
- Да это же гуси, - прошептал он. - Гуси. Но как высоко летят!
Однако птицы стали спускаться.
"Нужно взять хорошее упреждение, - мелькнуло в голове Плотовщика, - хорошее упреждение…"
Дикие гуси сейчас пролетали, наверное, над хижиной, так как они чуть забрали влево; возможно, они увидали Матулу.
И тут Дюла, подумав: "Была не была! Пусть ружье мне хоть голову разнесет - не беда!" - прицелился в первого гуся, который был крупнее остальных, и спустил курок.
На этот раз наш Плотовщик не ощутил никакого толчка, а если го и почувствовал, то тут же про него забыл, охваченный восторгом, летевший вторым гусь, хлопая крыльями, со свистом упал вниз и мягко шлепнулся на гать.
- Ой, - воскликнул Дюла, - ой, вот это здорово!
Сжимая в руках ружье, он отыскал взглядом место, куда упал гусь. Эхо выстрела затихло, три остальных гуся были уже далеко, и кругом вновь воцарилась тишина.
Дюла быстро взглянул на поплавок, потом положил ружье на землю и поспешил за своим трофеем. На полпути он чуть не полетел кувырком, споткнувшись о кочку, так как бежал, не глядя под ноги, туда, где упала птица.
Вот и гусь!
Гусь лежал на спине, и ему уже все было безразлично.
Дюла, сияя от счастья, поднял большую птицу и только в самую последнюю секунду заметил Серку, который чуть не сбил его с ног.
"Гав-гав-гав! - лаяла собака, прыгая вокруг охотника. - Гав-гав, дай мне понюхать птицу, опусти ее немножко, чтобы я могла понюхать ее!.."
А вот из-за кустов появился и Матула. Он улыбнулся, и для Дюлы его улыбка была столь же драгоценна, как для солдата медаль, прикрепляемая ему на грудь. Глаза Плотовщика сверкали, а руки дрожали, когда он протягивал Матуле свой трофей.
Старик взял гуся в правую руку, а левую положил на плечо мальчику. - Что ж, Дюла, думаю, что теперь ты можешь самостоятельно ходить с ружьем куда захочешь.
Не прыгай, Серка, а то по носу получишь! Словом, с ружьем обращаться ты умеешь, научился быть осторожным и умеешь стрелять. Пусть дядя Иштван оформит тебе разрешение на охоту. Ты, конечно, целился в первого?
- Я бы и сам рассказал… - пробормотал мальчик.
- Знаю. Но вот что я тебе скажу. Теперь ты знаешь, какое нужно давать упреждение, но зато не знаешь другого: как плохо было бы, если бы ты подстрелил первого.
- Но ведь он же был самый крупный!
- Ну конечно. Крупный, но зато и старый гусак, мы обломали бы об него все зубы. А этот, - Матула поднял подстреленного гуся, - поджаренный на сале, будет мягким, как топленое масло. Это молодой гусь! А вожаком всегда летит либо гусак, либо старая гусыня.
Когда они вернулись домой, Дюла сразу заметил - этому не помешало даже приподнятое настроение, - что поляна вокруг хижины преобразилась: все ожидало гостя. Сено, просыпанное ими, было собрано граблями в одну кучу, как и зола. Матула следил за его взглядом.
- На это лето, считай, что мы уже управились с большой уборкой. Вы, конечно, можете еще прибираться, если пожелаете.
- Мы?
Да это я так, к слову. Пойду-ка я и спрячу гуся в холодке. Немного съестного я уже приготовил, лежит в сумке; и рюкзак готов. Серка, ко мне! - Собака с явным неудовольствием повиновалась приказу и грустно улеглась около кола, а Матула надел ей на шею цепь.
Я бы не стал тебя привязывать, - сказал он, ласково потрепав Серку по морде, - но иначе ты сожрал бы гуся, и тогда я тебя крепко бы вздул. А зачем тебе это нужно? Ну вот видишь… Н-да, а вот рыб нам придется выпустить, потому как до завтра они не продержатся, а упас пока еды хватает.
Гать продувал ветерок, и было легко переносить жару. Матула шел обычным ровным шагом, Дюла старался идти в том же темпе. Терновая крепость была уже недалеко, и в зеленой стене больших деревьев то тут то там начали проглядывать бреши.
- А зеленый пояс, оказывается, не такой уж густой и плотный..
Скоро увидишь. Мазь от комаров захватил?
Да.
Когда они поравнялись с холмом, Матула свернул с гати, прямо в камыши.
- Ступай точно по моим следам и не останавливайся, иначе потеряешь сапоги.
Камыш здесь был, наверное, в два человеческих роста, однако кое-где виднелись прогалины.
- Давно сюда никто не заходил, да и зачем бы? Разве что лисы, да и они больше любят ровные дорожки и тропинки. Вот тут - самое топкое место, дальше будет потверже.