И однажды я увидела! Сначала мне показалось, что мне показалось… Вдоль плинтуса между плитой и холодильником пробежала… промелькнула… нет, протекла длинная и узкая черная тень… Потом вторая, третья… Нет, я точно их видела! Но кто это?! У нас нет черных мышей, да и размеры… По моим прикидкам, незнакомые зверьки были раза в полтора длиннее самой большой мыши из наших - белой мыши-дворняжки.
- Может, это крысы? - предположил муж.
- Нет, они узкие, и пластика другая, и цвет, - категорически не согласилась я. - Крысы зеленоватые, а эти были глубоко-серые, почти черные…
- Ну, тогда не знаю… - развел руками муж. - Разве что что-то неизвестное науке…
- Черные и длинные - это белой мышки детки, - невозмутимо произнесли из-под стола уста младенца, в лице нашей двухгодовалой дочери. - Они раньше были маленькие, а теперь выросли. Я их давно знаю.
- А почему же нам не сказала?!
- А вы спрашивали? - нешуточно удивилась дочь.
Мы с мужем посмотрели друг на друга и промолчали.
Теперь все, в общем-то, прояснилось. Белая мышь убегала из всех и всяческих клеток, ведомая одним из самых могучих инстинктов - инстинктом материнства. Где-то под шкафом или плитой ее ждали беспомощные, головастые существа, с короткими ушками и маленькими лапками, с трогательно коротким, поджатым к животу хвостиком. Без мамы им было голодно и холодно. Без мамы они могли умереть. И белая мышь раз за разом преодолевала все преграды, которые мы возводили на ее пути, и с перерубленным хвостом, исколотыми лапами и изодранным в клочья носом все-таки прорывалась к детям. Судя по результату, она ни разу не опоздала.
Внешний вид выросшего потомства тоже был понятен. Есть в природе такое явление, которое на научном языке называется эффект гетерозиса. Он заключается в том, что потомство далеко разошедшихся друг от друга ветвей одного вида в первом (и только в первом!) поколении отличается крупными размерами и повышенной жизнеспособностью. Мыши-мутанты и беспородная мышь-дворняжка как раз и были этими ветвями.
Черных мышей-детей мы видели редко и недолго. Они были ужасны. По размеру больше любой когда-либо виденной мною мыши, они легко ходили по бельевым веревкам, никогда не попадались в живоловку и легко запрыгивали с пола прямо в раковину. Трогать их и даже смотреть на них не хотелось, хотя их текучие движения невольно притягивали взгляд. Окончательно став взрослыми, они в один прекрасный день просто ушли из нашей квартиры, и больше мы их никогда не видели.
После истории с мышатами я оставила свои попытки адаптировать белую мышь к жизни в клетке.
- Пусть живет как хочет! - сказала я мужу.
- Счастливая! - вздохнул муж.
А я вдруг поняла, что моя белая мышь действительно - счастливая. Странно думать так про бесхвостую, покрытую шрамами мышь, предназначенную на корм какой-нибудь гадюке, но… я так думала.
Каждый вечер я оставляла под раковиной блюдечко с едой, и постепенно белая мышь перестала прогрызать пакеты с крупой и растаскивать по всей кухне горох и фасоль. Ее основной дом, судя по всему, был где-то за холодильником, но как у настоящего конспиратора, у нее всегда оставалось две-три запасных норы, в которых также были собраны запасы на черный день.
Разноцветные мыши-мутанты проживали свою короткую неяркую жизнь и постепенно вымирали. В конце концов, деревянный ящик опустел. Белая (точнее, уже желтая) мышь по-прежнему чем-то хрустела за холодильником. Прошло больше года и вот однажды я, случайно заглянув в стоявший возле шкафа ящик, вдруг увидела в нем белую мышь. Она смотрела на меня и шевелила серым, покрытым коростой носом, который когда-то был нежным и розовым.
- Смотри! Она вернулась! - закричала я.
Муж поправил очки и внимательно оглядел сидевшего в ящике зверька.
- Она больна, - сказал он. - Больше не может жить на свободе. Пришла в неволю умирать.
Я взяла мышь в руки (она не сопротивлялась) и осмотрела ее. Муж был прав. С правой стороны около задней лапы выделялась отчетливая опухоль. Я нажала на нее. Мышь никак не отреагировала. Не воспаление. Значит - рак, лабораторные мыши чаще всего погибают именно от него. Мышь не шевелилась, спокойно сидела на ладони и смотрела на меня темно-вишневыми глазами.
- Ну что ж, - вздохнула я. - Будешь теперь жить на пенсии.
На пенсии белая мышь прожила еще почти полгода (полтора-два года - нормальный срок жизни мышей). В последние недели она практически не могла ходить, но аппетит сохраняла почти до самого конца. Особенно она любила огурцы и сыр.
В последующие годы я часто вспоминала ее. В чем-то она была для меня примером. Вы скажете: как мышь может быть примером для человека? Не знаю, не знаю, но что-то такое было в ее упрямой и спокойной жизнестойкости, не покидавшей ее до самых последних дней длинной и наполненной событиями мышиной жизни…
Сага о вожаке
История эта абсолютно реальна и произошла где-то в конце семидесятых, начале восьмидесятых годов.
Друг нашей семьи - геолог, альпинист, могучий, совершенно не сентиментальный мужик лет сорока от роду находился в составе геологической партии где-то в районе устья реки Пясина, недалеко (по северным, конечно, масштабам) от порта Диксон. Какие-то, с трудом припоминаемые обстоятельства сложились так, что ему довелось спасти жизнь одному из местных жителей - эвенку-аборигену, отцу многочисленного семейства. От всех возможных благодарностей геолог грубовато отмахивался, но спустя два дня после инцидента упорный эвенк, побуждаемый какими-то своими, родовыми представлениями о долге и чести, явился в лагерь и привел с собой приземистую, широкогрудую лайку.
- Ты возвратил мне жизнь, - заявил эвенк. - Это вожак моей лучшей упряжки - самое ценное, что у меня есть. Умный, как человек. Я дарю его тебе.
- Господи, да зачем мне собака! - вскинулся было геолог. - Я же никогда собак не держал! Да и в отъезде все время!
- Нельзя, нельзя! - зашипели рабочие из местных. - Нельзя отказываться. Большой обида будет. Прямо как смерть - такой большой!
Сломленный угрозами геолог махнул рукой. Эвенк с достоинством удалился. Угрюмая лайка осталась в лагере. Рабочие советовали продать пса ("Хороший вожак больших денег стоит!"). Но несмотря на то, что этот выход явно был бы наилучшим (и, видимо, вполне допустимым по местным понятиям), геолог на это не решился - в рамках западного менталитета продавать подарок казалось абсолютно немыслимым. Поэтому по окончании полевого сезона лайка по кличке Вожак (эвенк не удосужился сообщить, как зовут собаку, и потому кличку придумали сами геологи) приехала в Ленинград.
Семья геолога состояла из жены, дочери-подростка, маленького сына и престарелой тещи. Красивая, необычная собака сразу всем понравилась. Однако вступить с ней в контакт оказалось весьма непросто. Вожак демонстративно игнорировал всех членов семьи, кроме самого геолога. Даже жена, которая каждый день кормила собаку, чувствовала, что Вожак всего лишь терпит ее ласки. Если дети пытались прикоснуться к нему, он сдержанно рычал или прятался на лоджии. Лоджия вообще стала основным местом его обитания. В конце концов туда вынесли коврик и миску. Всю зиму семья прожила в температурных условиях, близких к блокадным. Если дверь на лоджию пытались закрыть, то Вожак начинал выть и царапать дверь. Выл он страшно, по-волчьи, и если оказывался запертым на лоджии, то уже минуты через три в дверь звонили испуганные соседи. В комнате же ему было жарко, так как всю свою предыдущую жизнь Вожак прожил на улице, приспособившись к суровой полярной зиме.
Когда геолог ходил с Вожаком гулять, все обращали внимание на странную, мрачную пару, наматывающую круги по чахлому, вымороженному парку. Случайные прохожие отшатывались, заглянув в прозрачные, почти белые глаза собаки, полные совершенно невыразимой тоски, бесконечной, как снежные поля его родной тундры.
- Слушай, мужик, что ты с псом-то делаешь?! - потрясенно спрашивали они.
- Спросил бы лучше, что он со мной делает, - безнадежно ворчал геолог.
Весной геолог стал готовиться к следующему выезду. Летнее "поле" предстояло совершенно в ином, новом месте.
- Мы с ним не останемся! - категорически заявили жена с тещей. - Он и так из нас всю душу вымотал.
Геолог заметался. Взять с собой невозможно, отдать ТАКУЮ собаку некому, усыпить (как тайком советовала теща) - не поднимается рука. Единственный выход - вернуть на родину. Но как?! Поезда не ходят, самолеты и вертолеты отпадают по множеству соображений. Остается только Северный морской путь.
За пару недель немногословный мужик рассказал душераздирающую историю Вожака множеству людей - геологам, морякам и другим, совершенно посторонним. Те, кто помнит романтический настрой конца семидесятых, не слишком удивится произошедшему чуду - Вожака отвезли в Архангельск и взяли на корабль, идущий под прикрытием первого ледокола в сезоне. Вез его знакомый геолога - метеоролог, направляющийся на прошлогоднюю базу. К Вожаку прилагалось подробное письмо с объяснениями, которое следовало передать хозяину-эвенку.
Всю долгую дорогу Вожак вел себя весьма пристойно, повеселел и, казалось, понимал, что возвращается домой. Трагедия произошла, когда конвой проходил мимо устья Пясины (порт располагался в двадцати километрах восточнее). Вожак, жадно нюхавший воздух на нижней палубе, вдруг оттолкнулся всеми четырьмя лапами и бросился в ледяную воду. Пока разыскали метеоролога, пока бестолково соображали, чем можно помочь, черная голова с прижатыми короткими ушами затерялась в волнах.
Прибыв на базу, метеоролог не находил себе места. В конце концов, решил все-таки сходить к эвенку-хозяину, отдать ему письмо. Эвенк оказался дома, как-то сразу о чем-то догадался, письмо читать не стал, попросил:
- Так расскажи!
Метеоролог рассказал, чуть не плача, виня себя за то, что не запер пса в каюте.
- Такую дорогу проделал! И все напрасно! Если бы я подумал, был бы сейчас жив…
- Жив, однако, - сказал невозмутимый эвенк.
- Как жив?! Он же утонул!
- Плавать, однако, умеет. Вон, слышишь, грызут?
Метеоролог прислушался и действительно услышал во дворе истошный собачий лай и визг.
- Без вожака нельзя, однако, - пояснил эвенк. - Я другого взял. Теперь вот тот прибежал, нового дерет. Отдерет, наверное. Если в городе не ослаб.
Метеоролог шумно вздохнул, вытер пот со лба. Эвенк тактично прикрыл узкие глаза. Во дворе, возле сарая с нартами Вожак дрался за место под холодным, но родным солнцем.
Митя
Митя был настоящий хомяк, совершенно не похожий на тех ленивых разноцветных зверьков с пушистой шерстью, которых сейчас продают на рынках под названием "хомячки". Он был мускулистым и гладким, с белыми щеками и розоватым брюшком. При электрическом свете его жесткая темно-рыжая шерстка отливала красным, как песок на закате. Такой вид хомячков называется сирийским, но Митя родился где-то в Средней Азии. В то время Средняя Азия и Россия были одной страной, которая называлась Советский Союз. Митю и его собратьев поймали в песках Средней Азии и привезли в Ленинград, в зоомагазин - продавать.
Спустя много лет я узнала, как именно ловят грызунов. Хомячки, мыши, суслики и многие другие грызуны живут колониями. Колония - это такой грызунячий городок со множеством норок, отнорков, дорожек и кладовых. В каждой колонии живут десятки или даже сотни зверьков. Вблизи такого городка ловцы закапывают в песок или землю большие бидоны или кастрюли с гладкими стенками. К кастрюлям-колодцам ведут дощечки-правилки, тоже закрепленные в земле. Наткнувшись на дощечку, расположенную на его обычном пути, грызун бежит вдоль нее и в конце сваливается в кастрюлю, из которой не может выбраться (хомячки, в отличие от мышей и крыс, почти не умеют прыгать). Ловцам остается только время от времени проверять кастрюли и забирать улов.
Стоил Митя довольно дорого - два рубля. Мороженое в то время стоило пятнадцать копеек, билет в кино на детский сеанс - десять копеек, а проезд в метро - пять копеек. Считайте сами. Да еще два рубля стоил аквариум для Мити.
- Сплошное разорение! - возмущенно сказала мама, но я не очень-то обратила внимание на ее слова. Хомяка мне уже пообещали, а от своих обещаний мама старалась не отказываться, потому что это было непедагогично. К тому же хомяк нужен был для воспитания у меня чувства ответственности. Впрочем, и это тоже были только отговорки. К своим семи годам я очень деятельно любила животных: кормила кошек, продавала на рынке подвальных котят, подбирала подбитых птиц и больных голубей, пару раз приводила с улицы бродячих собак, которых потом приходилось пристраивать деревенским знакомым. Так что хомяк был обещан мне в качестве "малого зла", в обмен на обещание прекратить всю остальную "зоологическую" деятельность. Мама с бабушкой думали, что, если у меня будет свое собственное животное, то ко всем остальным животным я тут же потеряю интерес. Я уже тогда знала, что они ошибаются, но молчала об этом. А вы как поступили бы на моем месте?
В большом аквариуме на прилавке жили штук тридцать хомячков. Все они спали в углу, в опилках, свернувшись в аккуратные рыжие клубочки. Только один хомяк стоял на задних лапках и безостановочно скреб розовыми коготками стеклянную стенку. Я постучала по стеклу пальцем. Хомяк наморщил нос и нахмурился. Если бы он был собакой, то явно сказал бы: "Р-р-гав!"
- Веди себя прилично! - сказала мама. - Не трогай руками!
- Хочу вот этого! - сказала я, указывая на стоящего на задних лапах хомяка.
- Возьмите другого, - посоветовала маме продавщица. - Этот злой. Мы его уже один раз ловили, он сменщицу через варежку укусил. И беспокойный очень. Может, больной? Вон тот самочка, светленький, у стенки… Берете?
- Вот этого, пожалуйста, - вежливо сказала я, указывая пальцем.
Продавщица вопросительно взглянула на маму.
- Ну, в конце концов, это же ей покупаем… - нерешительно сказала мама.
- Покусает ребенка - обратно не приносите, - обиженно сказала продавщица, пожала плечами и надела на руку большую брезентовую рукавицу.
Увидев в клетке руку с рукавицей, хомяк отскочил от стенки, сел на попу и приготовился к прыжку.
- Вот видите, - ухмыльнулась продавщица. - Я ж вас предупреждала.
- Вот сюда, пожалуйста, - сказала я и подставила банку. Мама в другом отделе получала аквариум. Завернутый в серую бумагу, перевязанный мохнатой веревкой, он тоже казался почти живым.
Дома я распаковала аквариум, задумчиво поглядела на него, вспомнила магазинных хомячков и сказала:
- Надо бы где-нибудь опилок раздобыть. В деревню, может, съездить?
- Сейчас! - откликнулась мама. - Газеткой обойдется. Вон, у дедушки возьми.
- Дедушка! - спросила я. - Что можно взять? Здесь есть "Ленинградская правда", просто "Правда" и "Известия" (я еще не ходила в школу, но уже умела читать, по крайней мере, заголовки).
- Бери что хочешь! - крикнула из кухни бабушка. - Все равно везде одно и то же написано.
- Да? - удивилась я и взяла одну из "Правд", рассудив, что у дедушки еще одна "Правда" останется.
- Надежда, ты не понимаешь политической тонкости момента! - сказал бабушке дедушка. Бабушка в кухне загремела кастрюлями.
Я постелила половинку газеты на дно аквариума, а вторую половинку разорвала на мелкие клочки. Потом поставила в аквариум мисочку с водой и мисочку с едой. Еды я набрала у бабушки на кухне. Она состояла из: гречневой крупы, корочки хлеба, листика капусты, кусочка сыра и ломтика колбасы.
- А колбаса зачем? - спросила мама. - Он же хомяк, а не кошка.
- На всякий случай, - сказала я. - Мы же не знаем, что он любит.
- Буду я еще хомяков колбасой кормить! - огрызнулась мама. - Даже если он от нее без ума.
- Кинь ему туда тряпочек, - посетовала бабушка. - Или вон хоть ваты клок. Мыши всегда в тряпках гнезда делают.
- Но он же не мышь, - возразила я. Бабушка покосилась на банку с хомяком, стоящую на столе.
- Мышь! - уверенно сказала она. - Только бесхвостая. Удерет, все в доме перепортит. Вот увидите. Тоже моду нашли - мышей в магазине за деньги покупать!
Я вытряхнула хомяка из банки. Он сразу же встал на задние лапы и пошел вдоль стенки, скребя коготками по стеклу. Сначала он наступил задней лапкой в миску с водой и пролил ее на газету, потом рассыпал миску с кормом.
- Продавщица предупреждала, - вздохнула мама.
- Убери его и накрой чем-нибудь, - сказала бабушка. - Зверь с воли, привыкнуть должен. Он же, небось, раньше в степи жил. А в степи - простор… Трава как море и небо без конца, без краю… Помнишь, Петр?
- Помню, - откликнулся дедушка. В молодости он был геологом и ездил с экспедициями по всему Советскому Союзу. Бабушка ездила вместе с ним.
Мне стало жалко хомяка, тоскующего по родным просторам.
- А нельзя его туда… обратно в степь? - спросила я.
- Ага, сейчас, - сказала мама. - Не нужен тебе, так и скажи. Подарим кому-нибудь, хоть вот Валиным ребятишкам.
- Обойдутся! - сказала я, накрыла аквариум оставшейся "Правдой" и убрала его под плиту.
К утру хомяк изгрыз обе "Правды" почти в труху, съел все, кроме гречки, и построил себе в одном из углов аккуратное гнездо. В противоположном углу аквариума он устроил себе туалет.
- Ага! - одобрила бабушка. - Где спит, там не гадит. Это правильно. А как его звать-то будем?
- Митя, - сказала я. Имя как-то само собой придумалось.
- Ну, Митя так Митя, - согласилась бабушка.
Приручился Митя довольно быстро. Бабушка, которая лучше всех нас разбиралась в мышах, присмотрелась к нему и сказала, что Митя - еще совсем молодой хомяк, хотя и взрослый. По ее словам, у старых грызунов шерсть выцветает, лапы шелушатся и глаза закрываются с углов пленкой. У Мити ничего этого не наблюдалось. Шерсть у него была ярко-рыжая, глаза - черные, блестящие и любопытные, а лапки - нежно-розовые. В каждом коготке просвечивала крохотная алая ниточка - кровеносный сосудик. Розовый Митин нос постоянно двигался. Вместе с ним двигались и белые усы. Передние лапки действовали почти как руки - сидя на толстом задике, Митя мог брать в них любые предметы, поворачивать их, подносить ко рту.
Где-то через пару недель Митя перестал бросаться на руку, которую опускали в аквариум, а через месяц уже брал с руки корм.
- Скучно ему в аквариуме-то, - сказала как-то мама. - Выпусти его погулять.
- Куда? - спросила я.
- Да хоть вот на стол.
Я сбегала в кухню, где стоял Митин аквариум, взяла хомячка двумя пальцами под мышки, принесла в комнату и посадила на мамин письменный стол. Митя присел, прикрыл глаза и начал быстро-быстро шевелить усами.
- Боится, - сказала мама. - Положи на стол чего-нибудь, чтоб он спрятаться мог.
Я положила на стол мамину коробочку из-под духов. Митя понюхал в ее сторону и отошел подальше.
- Кажется, ему духи не нравятся, - предположила я.
- По-видимому, да, - согласилась мама. - Может быть, ему понравится коробка из-под геркулеса. Если бы я была хомяком или, допустим, лошадью, то мне, наверное, нравилось бы, как она пахнет. Овес все-таки…
Я уже хотела идти в кухню за коробкой, но в это время раздался такой звук, как будто бы на пол уронили кусочек сырого теста.
- Разбился! - ахнула я.
- Не похоже, - сказала мама, лежа на диване и наблюдая, как рыжий комок, виляя толстым задом, пропихивается в щель между подшивками "Науки и жизни", сложенными под письменным столом.