Паук молниеносно отскакивает и по радиальной нити взбегает вверх, к самой балке, и там останавливается, извиваясь в мучениях; а оса раскачивается из стороны в сторону до тех пор, пока не натыкается на свисающую вниз тростинку. Ухватившись за нее свободной лапкой, она тяжело дышит, и брюшко ее от напряжения раздувается, как мехи гармони. Обрывки паутины тянутся за ней шлейфом.
Должно быть, немного яда все-таки успело просочиться осе в кровь, потому что она словно оглушенная; однако у нее достало сил перебраться с тростинки на балку, оставив часть паутины своей избавительнице-тростинке.
А вот паук замер неподвижно. Жив он, нет ли, кто скажет?
Никому до него нет дела!
Нет у сарая заботливой хозяйки, которая давно смахнула бы паутину метелкой, да и света недостаточно для того, чтобы кто-то вообще заметил пропыленную паутину. Тростинка, правда, заколыхалась, словно хотела что-то сказать, но обитатели сарая не обратили на нее внимания, поскольку в этот момент у входа остановился Шарик и, вильнув хвостом, дал понять, что кошка не осмеливается слезть с чердака.
- Пусть только слезет, я ей задам, будет помнить! - возбужденно бил хвостом Шарик. - А сейчас пойду, пожалуй, к пчельнику, там солнышко теплее всего припекает.
Пес подслеповато всматривался в темную глубину сарая, и поскольку, казалось, все внутри погружено в сон, даже полумрак, и тот был сонным, Шарик побрел в сад, где действительно стояла крытая камышом хижина, однако пчел в ней давно не было и в помине. Там хранились мотыги - большие и поменьше, пустые цветочные горшки, порожние корзины, прохудившееся решето, серп и лейка для поливки.
Ничего другого здесь не было.
Прежде это место облюбовали себе для жилья осы, но как-то раз, в сильную жару и засуху, когда осы вели себя крайне возбужденно, некая юная задира ужалила старуху. Хозяйка той же ночью лишила ос их надежного пристанища: гнездо их порушила, остатки вымела метлой, а само место, где находилось гнездо, замазала вонючим дегтем, и осы оттуда улетели без возврата. Вот вам лишнее подтверждение тому, что в основе любого насилия лежит глупость. Ведь не ужаль та безрассудная забияка хозяйку, осы тихо-мирно поживали бы себе тут и поныне.
Всех этих подробностей Шарик, конечно, не знает, хотя и ему однажды досталось от осы: та ужалила пса в лапу. Взвыв от боли, пес бросился жаловаться старухе, но та лишь посмеивалась, глядя на Шарика, задравшего ужаленную лапу кверху.
- Нечего скулить, сам виноват, осел безмозглый! Зачем ты туда лезешь?
Но мы-то с вами понимаем, что собачьей вины здесь нет: ведь оса ужалила собаку, а стало быть, и в "ослы" по всем законам следовало попасть ей.
Однако в этот погожий весенний день Шарик и не вспоминает о прошлых неприятностях. Он не спеша направляется к восточной стороне пчельника, потому что сейчас там самый солнцепек. Песок вобрал в себя тепло ласковых лучей, на дощатой стене пригрелись две-три ранние мухи, вдоль самой кромки стены пробилась крапива, а почки на старой вишне так сильно набухли, что того гляди свалятся вниз под собственной тяжестью.
Весь сад пронизан теплым благовонием весны. Из каких запахов слагается этот густой, насыщенный аромат, - кто его знает?
Веет легкий ветерок, слоняется без толку, без цели. И смешивает свежий аромат зеленеющих пашен и лугов с запахом соломенной трухи, пропитавшим сад и гумно, с теплыми испарениями земли, с терпким духом прошлогодней листвы у подножия кустов, тягучим, медвяным благоуханием набухших почек и бутонов… Ветер смешивает эти ароматные токи и разносит их повсюду, в каждом отдельном запахе ощущается примесь другого, и все вместе они подобны аромату одного-единственного гигантского цветка весны, который пронизывает собою всю ширь земли, всю высь до небес и весь необъятный мир.
Шарик спит. На ухо ему время от времени садится муха, и тогда потревоженное ухо дергается, прогоняя непрошенную гостью, а пес продолжает спать, предоставляя уху самому заботиться о себе.
Пес спит и не замечает, как возле хижины в одном месте вдруг дрогнула земля, вздыбилась холмиком и опала, затем вновь поднялась и опала; какое-то буро-зеленое существо копошится под землей, пробиваясь наружу, и наконец на верху земляной кучи показалась сонно моргающая жаба.
Видно, что жаба еще не совсем пришла в себя, да и какой прыткости можно желать от нее после почти полугодовой спячки? И красоты тут тоже ждать не приходится. Помаргивающие глаза ее, подернутые оранжевой поволокой, может, даже и не казались бы безобразными, не будь они такими выпученными, будто жабу все пять месяцев под землей душили. А между тем ее вовсе никто не душил; стоит только какой-нибудь неопытной собаке или кошке хоть разок ухватить жабу пастью, и урок этот запоминается на всю жизнь. Жабьи железы снабжены столь вонючими и едкими выделениями, что даже собаку выворачивает от них наизнанку, если, конечно, она не успела вовремя выплюнуть омерзительную добычу.
Здесь, в саду, аистов и цапель не водится, и, стало быть, кроме змей у жабы врагов тут нет. Змеям тошнотворные жабьи выделения - не помеха. Правда, к числу врагов можно отнести человека - отсталое существо, которому ничего не стоит лопатой прихлопнуть насмерть несчастную жабу лишь за то, что она несимпатична и вызывает в нем отвращение. Тем самым человек истребляет полезного и дарового работника, который очищает сады от жуков, пауков и улиток.
Однако Шарик пока что спит и не подозревает о появлении жабы, да так и не узнал бы о нем, если бы мухе не надоело садиться на вздрагивающее ухо собаки и она не примостилась бы на влажном собачьем носу. Шарик разозлился, даже не успев проснуться; молниеносным движением он ухватил настырную муху и даже разгрыз ее зубами, хотя грызть там особенно было нечего.
"Ну, с этой покончено!" - думает Шарик и только собирается опять закрыть глаза, как вдруг замечает жабу. Даже при нашей большой симпатии к этому псу никак не скажешь, будто он уставился на нее с умным видом.
"Фу, дьявол, и откуда только она тут взялась?" - растерянно моргает Шарик. Затем он усаживается, сдержанно виляет хвостом и даже рычит, хотя и не слишком строго.
- Шла бы ты отсюда подобру-поздорову! - ворчит пес. - На тебя даже смотреть тошно. Убирайся прочь!
Жаба, судя по всему, понимает смысл собачьего ворчания: жалобно моргнув своими выпученными глазами, она и в самом деле поворачивает прочь.
Затекшие от долгой спячки лапки подкашиваются на каждом шагу, жаба тащится удручающе медленно, однако при малейшем движении со спины ее осыпается подсохшая земля. Добравшись до теневой стороны хижины, жаба останавливается: там - прохладно, а прохлады ей и под землей хватало. Жаба плюхается на живот и, очевидно, размышляет, как ей быть; немного погодя она опять начинает двигаться вдоль границы тени и наконец забирается под куст смородины. Среди сухой прошлогодней листвы она теряется, как дым во мраке ночи. Коричневатые разводы на спине у жабы до такой степени сливаются с бурой пестротой палой листвы, что даже зоркий собачий глаз окончательно теряет ее из виду.
Но Шарику в данный момент не до жабы: по тропинке идет кошка, брезгливо переставляя лапы; судя по всему, она наслаждается солнышком, а на все остальное ей наплевать. Можно было думать, что Шарик расквитается за схлопотанные утром затрещины, кровавые следы которых все еще горят на собачьей морде, но, видимо, пес неточно рассчитал свой бросок. И вот список кошачьих прегрешений пополнился очередными оплеухами. Шарик и опомниться не успел, а кошка уже сидела на яблоне и умывалась как ни в чем не бывало.
Да-да: демонстративно умывалась! С превеликим тщанием вылизывала шкурку и до того была поглощена этим важным занятием, что, казалось, никакие собаки на свете не могут отвлечь ее. Правда, иногда она бросала вниз беглый взгляд: что за беда приключилась с нашим милым, славным Шариком? Уж не обидел ли кто его?..
Шарик, вне себя от ярости, заливался лаем, пустив в ход самые отборные ругательства из собачьего лексикона, а затем печально побрел на гумно. Разогнал кур, пригревшихся у стога соломы, и, облегчив этим душу, улегся возле стога.
Но заснуть ему так и не удалось: шуршала, потягиваясь на солнышке, солома, в глубине стога возились мыши, а затем прилетела пчела и, устало жужжа, свалилась на солому.
Шарик недовольно смотрел на маленькую пришелицу.
- Потревожила я тебя, старый пес! - дрогнули крылышки пчелы. - Сердишься на меня?
- Вовсе не сержусь! А с чего ты взяла, будто я старый? - забил хвостом по земле Шарик. - Будь я человеком, обо мне сказали бы, что я нахожусь в расцвете лет.
- Ты такой большущий…
- В нашем роду все такие, - смягчился Шарик. - Видела бы ты моего отца!.. Очень устала?
- Очень. В эту пору мы всегда бываем слабые, неокрепшие, а тут прошел слух, будто уже стоит вылететь на заготовки. Ну что ж, приказ есть приказ, вот мы и полетели. Но наше время еще не приспело: один-два куста кизила, фиалки, кукушкины слезки, первоцвет, - много ли с них наберешь? Все вместе мы и десяти капель меда не набрали. Но зато устроили себе разминку, летали далеко, высоко, согрелись под солнечными лучами, и зимнюю нерадивость с нас как рукой сняло. Теперь пусть наступает пора цветения: мы готовы.
В этот момент из сарая донесся какой-то странный тихий стук; он повторился раз, другой, и пес навострил уши.
- Ну что ж, отдохнула - пора и честь знать! - пчела встряхнула крылышками. - Воздух сухой, прогретый, летать одно удовольствие. А ты, пес, спи себе дальше!
Пчелка взмыла вверх и скрылась за соседним гумном.
Шарик продолжал прислушиваться.
- Что это был за шум такой странный? - пес всматривался в темноту сарая, потому что звук шел оттуда. Продержись тишина еще какое-то время, и из сонной головы Шарика улетучилось бы подозрение, будто в сарае творится что-то неладное. Однако тупой, приглушенный звук повторился вновь.
Пес, насторожившись, поднялся на ноги и встал у порога сарая, чтобы глаза привыкли к темноте.
- Что у вас тут такое? - Шарик вильнул хвостом и даже голову склонил набок, усердно прислушиваясь.
- Ничего! - лениво зевнул старый горшок. - Ровным счетом ничего.
- Ничего! - присвистнула коса. - Мы все спим, чего и тебе желаем.
- Ничего! - пискнула воробьиха. - Еще день-другой, и мои птенцы вылупятся. А я чуть жива от голода. Не видел ли ты, пес, моего супруга? Вечно он забывает про меня, будто не семейный воробей, а до сих пор в холостяках ходит. Я же изводись от беспокойства, как бы он не угодил в когти ястребу…
В этот момент прилетел воробей и опустился на край гнезда; самочка тотчас выпорхнула из сарая, а заботливый супруг занял насиженное место.
- Ей-богу, ничего! - прошуршала солома, но в этот момент снова раздался глухой стук со стороны плетеного кузова, и Шарика больше не могли ввести в заблуждение ни коварная пелена полумрака, ни притворные зевки хитрого горшка, да и весь этот явный сговор обитателей сарая.
А сарай словно потемнел от гнева: нечего сказать, хороша эта старая клуша, напроситься напросилась, а ведет себя на редкость неосмотрительно. Мечтала об укромном уголке, где ее никто не потревожит, - дали ей прибежище. Получила все, чего хотела: уютное местечко, соломенную подстилку, покой, полумрак… а как вздумается ей яйца переворачивать, тут уж она ничего не видит и не слышит; выходит, на всех остальных ей наплевать! Ну что ж, Ката, за такое нарушение уговора тебе и в самом деле придется поплатиться.
А незадачливая наседка в своем материнском рвении и вправду не видела, не слышала и ничего вокруг не замечала. Слух ее услаждало нежное, глухое постукивание родных яиц; усиленно трудясь ногами и клювом, курица перекатывала яйца, стараясь, чтобы самое нижнее очутилось наверху, и тем самым ему досталось необходимое тепло и нужное количество влаги из воздуха. "Глупая курица" и понятия не имела о том, что такое тепло и влага, зато она точно знала, что именно она должна делать для того, чтобы из яиц вылупились цыплята, а в конечном счете это самое важное.
В этот момент Ката была поглощена тем, чтобы неуклюже подталкивая клювом и шеей, выкатить на поверхность одно заупрямившееся яйцо, а когда она, справившись со своей задачей, удовлетворенно вскинула голову, то… встретилась взглядом с собакой.
В первый момент Ката оцепенела от неожиданности. В полумраке она не узнала Шарика, и ей было не видно, что пес дружелюбно метет по земле хвостом: Шарик встал на задние лапы, передними опираясь о край кузова. Курица с перепугу окончательно потеряла голову и со всей силы клюнула собаку в нос. Удар пришелся как раз в то место, где еще не успели зажить раны, нанесенные кошкой.
- Уй-ю-юй! - взвыл несчастный Шарик и, тряся носом, помчался во двор, вдогонку за старой хозяйкой, которая собиралась уходить куда-то.
- Ну что с тобой опять стряслось?
- Ката… Ката сидит в сарае…
Старуха поставила сумку на землю и внимательно осмотрела собачий нос.
- Ну пошли, дурачок, промою твои царапины. Сколько раз тебе говорить, чтобы с кошкой не связывался?..
- Ката… - скулил Шарик. - Уселась в кузов, спрятала там свои яйца, а я даже и не собирался ее трогать…
- Ладно, ладно, до завтра заживет…
Старуха погладила пса по голове и подхватила сумку, а Шарик, оживленно виляя хвостом, двинулся было к сараю, чтобы разоблачить вероломную курицу. Однако хозяйка направилась к калитке.
- Не туда, не туда! - залаял пес. - Она в сарае. - И Шарик осторожно ухватил хозяйкину сумку, чтобы вывести старуху на правильный путь.
- Молодец, Шарик! - умилилась хозяйка. - Сторожи дом, собачка!
Она захлопнула калитку, а Шарик в полном остолбенении уставился ей вслед. Вяло вильнув хвостом, он понуро побрел к крыльцу и плюхнулся на живот.
- Только от человека и можно такой глупости дождаться! - огорченно вздохнул пес. - Ведь говорил ей яснее ясного и тянул в ту сторону… Не поймешь ее, эту хозяйку, - вздохнул он. - Не иначе, как она сама посадила туда Кату. Ну ладно, погоди у меня, глупая квочка: появится хорек, так ты меня тогда на помощь не дозовешься!
Как жаль, что бедной курице не дано было читать мысли Шарика, ибо такое освещение фактов ее явно порадовало бы. А главное - в этот момент ее захлестывали волны холодной антипатии, устремившиеся к ней из каждого уголка сарая. Волны ледяного, враждебного безмолвия - всплески недоброжелательных чувств и мыслей.
Хоть бы кто-нибудь нарушил это молчание! Уж лучше бы выбранили ее самыми злыми и нехорошими словами, лучше бы несправедливо обидели ее - только бы не казнили этим суровым, гневным молчанием. Но столь жестокий приговор больнее всего задевал Кату именно потому, что она была с ним совершенно согласна. Она нарушила привычную тишину, приманила в сарай собаку, да вдобавок еще и клюнула ее в нос. Собака с воем умчалась, и теперь вот-вот явится хозяйка, отнимет яйца, выгонит отсюда Кату, и тем самым для исконных обитателей сарая будет восстановлен исконный порядок. А в сарае умеют чтить порядок, умеют щадить чужую старость, здесь не привыкли вмешиваться в сокровенные тайны чужой жизни.
Время текло медленно. Тени за порогом сарая постепенно стали клониться к востоку, стало быть, перевалило за полдень, и Ката сидела неподвижно и ждала, когда же появится человек и свершит над ней свой суд.
Но вместо человека в сарай проскользнула воробьиха и негромко, хотя и весьма оживленно зачирикала:
- Чик-чирик, чик-чирик, сейчас все новости выложу вмиг… Собака хотела привести сюда старуху и выдать Кату, но хозяйка не поняла, в чем дело. Собака обозлилась и поклялась большой черной собакой, что больше в сарай и не ступит даже если здесь объявится хорек…
Ледяное безмолвие в сарае было настолько ощутимо, что воробьиха растерянно умолкла.
- Иль беда какая случилась? - воробьиха озиралась по сторонам.
- Пожалуй, пронесло, - стукнула колесом телега. - Но до беды было недалеко… Большое тебе спасибо, Чури. Мы тебе очень благодарны…
- Ах! - задыхаясь раскрыла клюв старая курица. - Ах! - вздохнула она снова - и на сей раз с облегчением.
- А еще собака говорила, что, по всей видимости, старуха сама усадила сюда Кату. Ну, что скажете? - торжествующе чирикала бойкая воробьиха. - Умею я добывать хорошие вести?
- Умеешь, умеешь! - громыхнула телега всеми тремя колесами. - Вот если бы ты их сообщала не так громко…
- Я… - несмело кудахтнула было курица.
- Помолчи! - гулко отозвался ветерок в тыкве-цедилке. - Покуда мы не решили, как с тобой поступить, ты лучше попридержи язык!
- Просто я хотела поблагодарить воробьиху… В прошлый раз я ей сказала…
- Нас это не интересует! - щелкнули грабли своими редкими зубьями. - Никому до этого дела нет!
- А я бы послушала! - пискнула мышь. - В конечном счете…
- Вот как? - возмущенно зашуршало сено. - Погоди ужо: забредет сюда кошка, ведь я тоже в конечном счете могу прошуршать так, будто по мне бегает мышь, и тогда-то уж кошка не уйдет не солоно хлебавши…
- Прошу прощения! - отчаянно запищала мышка. - Я хотела сказать, что… в конечном счете вам решать. Но после того я бы послушала, что, собственно, тут произошло, а то я так крепко разоспалась…
- Тогда нечего вылезать вперед старших! И вообще ты - врунья, грязнуля и вонючка. В прошлый раз налила тут лужу, а потом корова от меня нос воротила… А хозяйка так и вовсе заявила: плохое сено, совсем порченое стало. Придется, видно, покос перепахать и…
- Хватит! - решительно скрипнула телега. - Сейчас о курице речь, а не о мышиных делишках.
- Куда же мне деваться, коли приспичило? - жалобно запищала мышь.
- Хватит! - снова скрипнула телега непривычно строго. - А теперь пусть Ката скажет свое слово.
Старая курица, возбужденно дыша, смотрела перед собой.
- Я переворачивала яйца и ничего не слышала… Никто меня не предупредил…
- Весь сарай тебя предупреждал…
- Но я не слышала… и ничего не заметила. Мне - хоть умри - необходимо переворачивать яйца…
- Это верно, - чирикнула воробьиха. - Я тоже переворачиваю яйца, без этого не обойдешься.
- По-моему, воробьиху никто не спрашивал, - язвительно присвистнула коса. - Переворачивала, не переворачивала - разве в этом суть дела?
- Суть дела в том, - громыхнула телега колесами, - что Ката не сдержала обещания. Она пренебрегла всяческой осторожностью, приманила сюда собаку, а собака - человека… Впрочем, тут есть одно смягчающее обстоятельство…
- Одно - как дно!.. - гулко отозвался в углу чей-то голос. - Братья, друзья мои, не ссорьтесь! - рокотал бочонок со сломанным обручем. - Ах, какой чудесный сон мне приснился!.. Но вот что именно снилось - убейте, не помню.
- Пьяный, что с него возьмешь! - шепотом пискнула мышь. - Весь насквозь вином пропитался. Как-то раз я сунулась было посмотреть, что там внутри, так потом насилу до дому добрела…
- В вине - истина! - зычно изрек бочонок. - А применительно к данному случаю истина в том, что на дне у меня оставался осадок, вот эта недотепа и напробовалась… Давайте-ка лучше поспим, братцы мои. Вразумите Кату, и пошли все на боковую…
В бочонке отозвалось эхо, но негромко, едва слышно, и чем-то оно напоминало сонный храп.
- Уже спит! - с завистью вздохнула кастрюля. - Самое милое дело: либо спит, либо пьян в стельку. Трезвым я его и не видела…